Чтение 37–й страницы книги ~Я умею прыгать через лужи~

- Я кое-что приготовила тебе с собой в маленьком мешочке. Не забудь
каждое утро чистить зубы солью. Щетка в мешочке. Я положила тебе старые
штаны. Ботинки у тебя чистые?

- Как будто.

Она посмотрела на мои ноги.

- Нет. Сними их, я почищу.

Она отломила кусочек черной ваксы и развела ее в блюдце с водой. Пока
она начищала ботинки черной жидкостью, я беспокойно ерзал: мне не терпелось
отправиться в путь. Мать начистила их до блеска и помогла мне обуться.

- Я ведь научила тебя завязывать шнурки бантиками, - сказала она. -
Почему ты всегда делаешь узлы?

Она принесла два мешочка из-под сахару под навес, где я держал свою
коляску, и светила мне свечкой, пока я укладывал их на подставку для ног и
привязывал костыли.

Было не только темно, но и пронизывающе холодно. Со старого эвкалипта
слышался свист трясогузки. Я никогда не вставал так рано, и меня волновал
этот новый день, еще не испорченный людьми, полный сонной тишины.

- Никто на свете еще не встал, правда? - спросил я.

- Да, ты сегодня встал первый в целом мире, - сказала мать. - Ты будешь
умницей, хорошо?

- Хорошо, - пообещал я.

Она открыла ворота, и я на самой большой своей скорости выехал со
двора.

- Не так быстро! - раздался голос из темноты.

Под деревьями темнота обступила меня стеной, и я замедлил ход. Я
различал верхушки деревьев на фоне неба и узнавал каждое из них по
очертаниям. Я знал все выбоины на дороге, знал, где лучше ее пересечь и
какой стороной ехать, чтобы избежать особенно трудных участков пути.

Мне приятно было сознавать, что я один и волен поступать так, как мне
заблагорассудится. Никто из взрослых сейчас не руководил мной. Все, что я
делал, исходило от меня самого. Мне хотелось, чтобы до дома Питера Маклеода
было далеко-далеко, и в то же время я хотел попасть туда как можно скорее.

Как только я добрался до большой дороги, я смог двигаться быстрее, и,
когда подъехал к воротам Питера, руки мои начали побаливать.

Свернув к дому, я услышал удары копыт о пол конюшни, выложенной
булыжником. Хотя Питера и его лошадей скрывала темнота, я видел их глазами
слуха. Позвякивали цепочки под нетерпеливый топот копыт, зерна овса летели
из ноздрей фыркающих лошадей, дверь конюшни громыхала, когда лошадь,
проходя, задевала ее. Я слышал голос Питера, покрикивавшего на лошадей,
собачий лай и кукареканье петухов в курятнике.

Когда я подъехал к конюшне, Питер запрягал лошадей. Было еще темно, и
он не сразу узнал меня. Он уронил постромку, которую держал в руках, и
подошел к коляске, разглядывая меня.

- Это ты, Алан? Гром меня разрази, что ты здесь де... Черт! Уж не
собираешься ли ты ехать со мной, а?

- Вы же позвали меня, - неуверенно ответил я, вдруг испугавшись, что я
его не так понял и что он совсем не думал брать меня с собой.

- Конечно, звал, я тебя давно уже жду.

- Но ведь еще нет пяти часов, - сказал я.

- Верно, - пробормотал он и вдруг задумался. - Твой старик сказал, что
тебе можно ехать?

- Да, - заверил я его. - И мама. У меня и еда с собой. Вот она. - Я
поднял мешок, чтобы показать Питеру.

Он улыбнулся мне сквозь бороду.

- Я с этим разделаюсь нынче вечером. - Потом другим тоном: - Подтолкни
свою коляску под навес. Нам надо в пять быть уже в дороге. - Лицо его вновь
стало серьезным. - Это точно, что старик разрешил тебе ехать?

- Да, - повторил я. - Он хочет, чтобы я поехал.

- Ладно. - Питер повернулся к лошадям. - А ну, отойди! - крикнул он,
положив одну руку на круп лошади и нагнувшись, чтобы другой поднять с земли
постромку.

Я поставил коляску под навес и стоял, следя за ним и держа в руках своп
два мешка, как новичок-путешественник, собирающийся впервые сесть на
пароход.

Дроги представляли собой тяжелую деревянную телегу с широкими железными
ободьями на колесах, с тормозами из эвкалиптовых брусьев, которые
приводились в действие торчавшим сзади рычагом. Дерево, из которого были
сделаны дроги, побелело и потрескалось от солнца и дождей. Бортов у дрог не
было, но на каждом из четырех углов возвышался тяжелый железный прут с
петлей наверху, вставленный в специальное гнездо в остове. Дно дрог состояло
из массивных, неплотно пригнанных досок, которые грохотали на неровной
дороге. Гремели и колья, лежавшие на них. Дроги были с двумя парами
оглобель, по паре на каждого коренника.

Питер рывком поднял оглобли, прикрепил чересседельник, надетый на
коренника, к подвижному крюку оглобель, затем перешел на другую сторону, к
другой лошади, терпеливо стоявшей рядом со своим товарищем.

Запрягая, он то и дело покрикивал: "Стой!", "А ну, подвинься!",
"Давай!" - каждый раз, когда лошадь проявляла беспокойство или отказывалась
слушаться его руки.

Три головные лошади, стоя бок о бок, ждали, чтобы он подтянул поводья и
прикрепил постромки. Они были шотландской породы, а коренники - йоркширские
тяжеловозы.

Кончив запрягать лошадей, Питер бросил на дроги сумки, несколько мешков
с кормом, заглянул в ящик с провизией, чтобы проверить, все ли он взял,
потом повернулся ко мне и сказал:

- Все в порядке. Теперь влезай. Постой, давай мне твою поклажу.

Я перешел к передку дрог и, держась за оглобли одной рукой, другой
бросил костыли на дроги.

- Помочь тебе? - спросил Питер неуверенно, сделав шаг в мою сторону.

- Нет, спасибо, мистер Маклеод. Я сам.

Он подошел к головным лошадям н стал ждать. Я подтянулся на руках до
того уровня, когда смог опереться коленом "хорошей" ноги на оглобли,
вытянулся, схватился за круп лошади, стоявшей рядом. Потом снова подтянулся
и очутился, на ее спине. Спина была теплая, упругая и разделялась неглубокой
ложбинкой хребта на два мощных холма мускулов.

"Обопрись руками о хорошую лошадь, и ее сила перейдет в тебя", -
говаривал отец.

С крупа лошади я перебросился на дроги и уселся на ящик с провизией.

- Готово! - крикнул я Питеру.

Он взял вожжи, висевшие петлей на оглоблях, и взгромоздился рядом со
мной.

- Не всякий сумеет влезть на дроги, как ты, черт возьми! - сказал он,
усаживаясь. Потом, натянув поводья, спросил: - Может, сядешь на мешок с
соломой?

- Нет, мне здесь хорошо, - ответил я.

- Но, Принц! - крикнул Питер. - Но, Самородок!

Позвякивая цепочками постромок, поскрипывая упряжью, лошади двинулись
вперед. Позади них затряслись и загромыхали дроги. Небо на востоке чуть-чуть
посветлело.

- Я люблю выезжать затемно, - сказал Питер. - Тогда выигрываешь целый
день для работы. - Он громко зевнул, потом вдруг обернулся ко мне: - Слушай,
ты не сбежал от своего старика, а? Он на самом деле позволил тебе ехать?

- Да.

Питер хмуро посмотрел на дорогу:

- Не могу раскусить твоего старика!

ГЛАВА 24

Головные лошади шли с ослабленными постромками, натягивая их только на
подъемах. Мне казалось это несправедливым по отношению к коренникам.

- Коренники делают всю работу, - пожаловался я Питеру.

- Когда дроги в движении, они ничего не весят, - объяснил Питер. - Моя
упряжка преисподнюю с корнями вытащит, если надо будет. Подожди, вот
нагрузим дроги бревнами, тогда увидишь, как все будут тащить!

Занималась заря, и восток порозовел. На деревьях весело затрещали
сороки. Мне казалось, что не может быть ничего прекрасней на свете, чем
сидеть вот так позади упряжки лошадей ранним утром и слушать сорочью
болтовню.

С дальнего выгона раздался голос человека, кричавшего на собаку:

- Назад, назад!

- Это старик О'Коннор выгоняет коров, - сказал Питер. - Что-то он
раненько сегодня... Верно, отправляется куда-нибудь. - Питер задумался на
минуту. - Едет в Солсбери на распродажу. Конечно, он собирается шарабан
купить. - В голосе Питера послышалось раздражение. - Чего ради ему
вздумалось покупать шарабан, когда он должен мне десять гиней за бревна?

Он сердито хлопнул вожжами по крупу лошади:

- Но, живей!

И, помедлив немного, сказал со вздохом:

- Вот что получается, когда веришь людям! Он разъезжает в шарабанах, а
я на дрогах.

Мы проехали но пустынным улицам Балунга, когда взошло солнце, и вскоре
очутились на проселочной дороге, вьющейся между деревьями, которые росли все
гуще и гуще; и наконец мы въехали в лес, где уже не было изгородей.

Пыль, поднимавшаяся из-под копыт лошадей, мягко оседала на наши волосы
и одежду. Колеса задевали склонившиеся ветки кустарника, и дроги
встряхивало, когда колеса попадали в выбоины.

Мне хотелось, чтобы Питер начал рассказывать о своих приключениях. Я
считал его человеком знаменитым. Он был героем бесчисленных историй, которые
пересказывались везде, где люди собирались поболтать.