мешок...
и две буханки хлеба.- Я мешок укладывал, а они с тем, что из штаба полка,
чего-то толковали, с вами связаться, говорили, надо. Я и сказал, что иду как
раз к вам. Они тут стали что-то искать, потом эту записку дали.
бокового кармана сложенную вчетверо блокнотную страничку. Протягивает мне.
Аккуратным харламовским почерком написано:
сегодня в 4.00 нами будет предпринята атака с целью соединения с вами правым
флангом с задачей отрезать группировку противника, просочившуюся в овраг, и
уничтожения ее. Сообщаю, что получили пополнение 7 (семь) человек и звонили
из Бури, что прибыл новый командир нашего хозяйства на ваше место. Мы его
еще не видели. Как у вас там, товарищ лейтенант? Приходил капитан Абросимов
рано утром и еще несколько человек из большого хозяйства. Держитесь, товарищ
лейтенант. Выручим.
целой стаей завитушек, скобок и точек, точно птицы, порхающие вокруг нее.
записку посылать. Ох, Харламов, Харламов! Неплохой он, в сущности, и
старательный даже парень, только больно уж...
конце консервную банку. Он даже не спрашивает, голоден ли я. Я вопросов не
задаю, чувствую, что могу сорваться с нужного тона. Их задают другие -
Карнаухов, Чумак. Валега отвечает неохотно.
разрыв у них. Между окопами. Днем высмотрел, а ночью... Может, подогреть,
товарищ лейтенант?
горсть беленьких, похожих на сахар, плиток сухого спирта. Молча, без тени
улыбки, кладет на стол.
опорожняем банку. Замечательная все-таки вещь - тушенка!
ждем. Половина пятого... Пять... Тишина... Шесть, семь... Светает. Мы
перестаем ждать.
тяжелых. Часам к трем из шестнадцати человек нас остается двенадцать.
Четверо раненых, из вчерашних еще, умирают. По-моему, от заражения крови. У
одного столбняк. Это страшная штука. Он умирает на моих глазах - не молодой
уже, лет сорока. Его ранило разрывной пулей в правую руку, чуть пониже
локтя. Он все время боялся, что ему ампутируют руку. До войны он был токарем
по металлу.
к дощечке от патронного ящика руку на колено.- Без руки в нашому дiлi нiяк
не можно. Краще б ногу вже.
наше чего-нибудь стоило. Мы утешали его, что кости срастаются быстро, и мясо
тоже нарастает, и что нерв у него цел, раз он шевелит пальцами. Это его
успокоило. Он даже стал рассказывать о каком-то усовершенствовании, которое
он сделал еще до войны в своем токарном станке. Потом у него начало
подергиваться лицо. Рот растянулся в страшную напряженную улыбку. Судороги
захватили все тело. Он выгибался дугой, упершись пятками и затылком в землю.
Кричал. Его невозможно было разогнуть.
этого.
эту фамилию? Потом вспоминаю. Это один из тех двух бойцов, которые копали
ночью, когда я возвращался с минного поля. Они никак не могли объяснить
связному тогда, где комбат.
должен выдержать - четыре наката из двадцатипятисантиметровых бревен и земля
еще сверху. Практически же он выходит из строя, перекрытие выдерживает, но
взрывом срывает обшивку и заваливает землей.
Один бредит. Он ранен в голову. Говорит о каких-то цинковых корытах, потом
зовет кого-то, потом опять о корытах. У него совершенно восковое лицо и
глаза все время закрыты. Он, вероятно, тоже умрет.
течение одной минуты я насчитал шесть разрывов. Бывают перерывы. Но не
больше пяти - семи минут. В эти семь минут мы успеваем только оправиться и
проверить, живы ли еще наблюдатели.
наполовину хлебные крошки,- выкуриваем втроем - я, Карнаухов и Чумак. Больше
табаку нет. Бычки тоже все собраны.
когда уже почти вся вода вытекла: я наклонился, чтоб поднять карандаш, и
попал рукой в лужу. В другом литров десять, не больше. А раненые все время
просят пить. Мы не знаем, можно ли им давать. Один ранен в живот, ему никак
нельзя. Он все время просит: "Хоть капельку, товарищ лейтенант, хоть
капельку, рот сухой..." - и смотрит такими глазами, что хоть сквозь землю
провалиться. Пулеметы тоже просят пить.
Атака, обстрел, атака, опять обстрел.
как чайники.
значит...
пулеметчика - по два на пулемет, и один рядовой боец, тот самый сибиряк,
старик, с которым мы в окопе сидели. Ему перебило мизинец на правой руке, но
держится он бодро. Кроме того, трое раненых. Бредивший - к вечеру умирает.
Мы выносим его в траншею. Там мы складываем всех убитых.
достаточно, у отечественных - от силы на полдня хватит.
ночью не пойдут на соединение с нами? Не может быть, чтобы не пошли. Они же
понимают, что мы не в силах держаться вечно. И что, если нас перебьют, с
высоткой полку придется распрощаться.
мокрую, измятую сигарету. Мы курим ее поочередно, глубоко затягиваясь,
закрывая глаза, обжигая пальцы. Часа через два мы начнем так же думать о
воде. В термосе не больше двух литров - пулеметный НЗ(1).
жирных селедок, завернутых в пергамент. Я невольно глотаю слюну.
Серебристые, гладкие, с мягкими спинками и маленькими, как роса, капельками
жира у самых голов. Так бы и вцепился зубами. Я вылезаю в траншею и бросаю
их как можно дальше в сторону немцев. Потом возвращаюсь назад.
подстелили шинели. Это куда менее устроенный блиндаж. Сбитое из досок
подобие стола, покрытое газетой,- и все. На фоне сырой, обсыпающейся стенки
нелепо выглядит наша лампа с зеленым абажуром. Мы ее перенесли из того
блиндажа. Трудно даже понять, почему она сохранилась.
осунулся, и под глазами у него большие черные круги. Чумак, скинув
тельняшку, просматривает швы.
устрою баню. Натаскаем ночью воды с Волги и выкупаемся. Все тело зудит.
Карнаухов.- Белье не прожаривают. Постирают в Волге - и все. А что толку от
такой стирки?
Чумака. По нему хорошо анатомию изучать.
чтоб чесать не мог,- говорит он, не отрываясь от своей работы.
нравится такой вариант наказания. Откровенно говоря, мне он тоже нравится.
Вши, пожалуй, самое мучительное на фронте.