давно сбились, потеряли шаг, а в хвосте и вовсе каждый топал сам по себе
нестройной ватажкой. Но, несмотря на то, шли споро, со свежей
размашистостью, будто стремились поскорее отбежать от Усвят, за пределы
своей округи.
Дедушко Селиван, поглядывая в их сторону, укоризненно прокричал
Касьяну:
- Гляжу я, никак не могут командой ходить! Нешто это строй - кто в лес,
кто по дрова. Еще и не шли, ветряк видать, а уже хвост волокут. Во, слышь,
командир опеть "подтянись" кричит. Эдак и горла не хватит, кричать так-то.
- А он пусть не кричит. Сердитый больно,- буркнул Касьян.
- Командир-то? Не-е! Он нужное требует. Вы ведь, поглядеть, чурки
сырые, неошкуренные. Командирское дело какое? Его дело задать шаг, швыдко
али нешвыдко. А уж строй сам должон ногу держать, как задано. Тади и марш не
уморен, и кричать командиру нечего. До настоящих-то солдат - ох ты, братец
мой!
- Как думаешь,- спросил Касьян,- ситнянские какой дорогой пойдут? На
Разметное али на Ключевскую балку?
- Какой же им резон на Разметное итить? Ясное дело - на Ключики. А
чего?
- Да Никифор мой должен пойти.
- Ох ты! И его взяли?
- Поше-ел! Да хотел повидаться...
- Ну да перед Ключами Верхи будут, оттуда и поглядим. Ежели ситняки
напрямки двинут, полем, как мы, дак с Верхов далеко видать. Человек не
иголка, а целое ополченье и вовсе в поле не утаится. В прежние времена,
сказывают, на теих Верхах сторожевая вежа стояла.
- Это для чего?
- Для догляду. Караулили, не набегут ли с дикого поля хангирейцы. Ежли
что, дозорные люди сразу и подадут знать. Подпалят наверху вежи бурьян або
хворост. А уж за Остомлей, за лесом, другая вежа была. Та потом себе дымить
зачинала. Так аж до самых Ливен, а то и дале - дымы. Мол, татары идут,
хангирейцы. Доедем до Верхов - глянем твоего Никифора, коли ситняки нонче
выступили.
- Дак и савцовские тоже седни идут.
- Ага, ага... Стало быть, всех одним днем кличут.
Тем временем кончилось усвятское поле, открылась пологая балочка, коих
в этих местах - за каждым увалом. По дну лощины сквозь осочку и лозняк
несмело пробивался только что народившийся безымянный ручей.
Лейтенант свел отряд до самого долу и тут остановил, объявил перекур.
В логу стояла тишина, никем не топтанная трава медово млела под
безоблачным солнцем, и там, в вышине, будто вечная музыка, совсем как
весной, звенели и ликовали невидимые жаворонки.
Долго ли шли строем, всего и одолели одно поле, но мужики, ровно малые
дети, обрадовались перевалу, и не столько самому отдыху, сколь возможности
рассыпаться, разбежаться в разные стороны. Теперь можно было сесть,
развалиться на бархатной травке, покурить в охотку, и все это представлялось
нежданным благом. Но все первым делом наперегонки, треща кустами, ринулись к
ручью, вставали перед ним на колени, пластались на животы и пили, пили,
зачерпывая пригоршнями и картузами или дотягиваясь губами до воды.
Напившись, принимались плескать себе в пыльные лица, на потные загривки и,
утираясь, кто тем же картузом, кто подолом рубахи, благодарно поглядывали на
лейтенанта, что, сидя поодаль от всех на старой кротовой кочке, покуривал
свой "Беломорканал", придерживая в поводу жеребчика.
В повозке застонал, завозился Кузьма, было видно, как он, вскидывая
голову, бодал изнутри брезент.
- Чего тебе, милай? - сдернул с него плащ дедушко Селиван.- Не жарко
ли?
Опутанный веревками по рукам и сапогам, со сведенными за спину
посиневшими кулаками, Кузьма боком лежал на дне телеги со сложенными вдвое,
подобранными под живот долгими, саранчуковыми ногами и, жмурясь от света,
всем спаленным нутром не принимая дня и солнца, хватал и жавкал воздух
сухими, спекшимися губами.
- Дак чего надоть? - переспросил Селиван.
- Стешку мне... Степаниду...
- Хе, когда хватился! - Дедушко Селиван отмахнул от Кузькиного носа
невесть откуда налетевшую синюю муху, учуявшую дурное.- Проспал, проспал
бабу-ти. Да-алече теперь твоя Степанидка.
- Сумка игде...
- Дак и сумка при ней. С отрядом баба ушла. Утрехала Степанида.
Говорит, ежли мужик ружья держать неспособен, то нехай печь топит, ухватами
бренчит. А я, дескать, за него, за негожего, сама на немца пойду. Да и пошла
вот.
Кузьма метнул кровяным заспанным глазом, должно, не в состоянии
набрякшим умом понять, шутит ли Селиван или же бает чего похожее...
- Ладно тебе...
- А чего - ладно? Ладно-то чего? Рази это ладно, ежли баба заместо
мужика оборону держать идет? Завтра, глядишь, и присягу со всеми приймет.
Перед полковым знаменьем стоять будет. Дак а чего? Со Степанидой все
станется. Как погрозится, так и сделает, мешкать не подумает Твою бабу токмо
штыку обучить, дак она какого хошь немца упорет. Вот вишь какое твое
нехорошее положение.
Кузьма, налившись синюшной, перепорченной кровью задергал плечами,
силясь одолеть веревки.
- Развяжи, слышь...- потребовал он.
- Э-э нет, братка! В этом я не волен. Не мною ты сужен, не мной и в
узлы ряжен. Это уж как обчество. Его проси. А ежели охота по-маленькому, дак
и так можно. Телега - не корыто, вода дырочку найдет.
- Пусти, говорю...- клокотал горлом Кузьма.
- Дак опамятовался ли? Вспомнил хоть, за чего тебя? Не за то, что
кого-то там ударил, а за то, сукин ты сын, что сраму не знаешь, в святое
дело на четверях ползешь.
Кузька молчал, сопел в чей-то мешок, подсунутый ему под голову.
- То-то же...- И, обернувшись, старик крикнул Касьяну: - Как думаешь,
Тимофеич, время ли отпускать орла-сокола? Не порхнет ли куда не след?
Касьян подошел к телеге, оценивающе оглядел похмельем измятого,
полуживого Кузьму и молча потянул конец веревки под его коленками.
Орел-сокол, однако, не только не вспорхнул после этого, но, попробовав
было перелезть через грядку и так и не сумев приподнять себя, оброненно осел
на дно телеги, проговорив лишь пришибленно:
- Попить дайте...
Касьян отцепил ведерко, притороченное к задку Селиванова возка, сходил
к ручью и подал Кузьме напиться.
- Ох, гадство,- потряс тот головой и, окончательно сморясь от воды,
потянув на себя дождевик, упрятался от бела света и всего сущего в нем.
Меж тем дичком глядевшие поначалу мужики, теснившиеся друг к дружке в
щемящем чувстве бездомности, особенно остром на первых отходных верстах,
мало-помалу начали прибиваться к лейтенанту. Рассаживаясь по извечной
деревенской неназойливости в некотором отдалении, большей частью - за его
спиной, чтобы не мозолить глаза своим присутствием, и поглядывая, как тот
уже по второму разу закурил "беломорину", они и сами лезли за баночками и
кисетами, как бы выражая тем свое молчаливое расположение.
В них самих все еще саднило, болело деревней, еще незамутненно виделись
оставленные дворы и лица, стояли в ушах родные голоса, стук в последний раз
захлопнутых калиток, и, не ведая, чем притушить эту неотвязную явь, невольно
тянулись к сидевшему поодаль лейтенанту, послеживали за каждым его
движением. Неосознанно нуждаясь в его понимании и сочувствии, они, как это
часто бывает в разломную минуту с глубинно русским человеком, сами
проникались пониманием и сочувствием к нему - одинокому в чужих полях, среди
незнакомого люда, и только ждали, чаяли минуты, чтобы протянуть руку
товарищества и братства на начатой вместе дороге. И первым, бродя
поблизости, делая вид, что интересуется щавелем, подошел к лейтенанту легкий
на все Матюха Лобов.
- Товарищ лейтенант! Давай конька попою. Пристал на жаре конек.
Матюха безбоязненно подшагнул под лошадиную шею и, взяв коня под уздцы,
сочувственно погладил горбатое переносье.
- Щас, милай, щас,- заговорил он с лошадью, осыпанный по стриженой
голове конской гривой, и лейтенант, задержав взгляд на Матюхиной рассеченной
губе, улыбчиво обнажавшей зубы, снял с руки повод, и молча бросил его
Лобову.- Дак ты и сам помойся,- обрадовался поводу Матюха.- Сними, сними
рубаху-то. Чего ж в ремнях сидеть? И ноги ополосни, побудь босый. Глянь,
травка-то какая.
- Времени нет полоскаться,- отозвался тот.- Пора выступать.
- Дак ить это ж недолго. Минутное дело. А хоть сюда ведро принесем.- И,
не дожидаясь ответа, кивнул мужикам:- Эй, ребята, неси сюда воды. Товарищ
лейтенант умываться будет.
Сразу двое подскочили бежать за ведром, но дедушко Селиван и сам
догадался, что к чему, проворно сбежал вниз и зачерпнул по самую дужку.
Видя, как Давыдко перехватил у старика ведро и уже мчал с ним по пригорку,
лейтенант привстал и расстегнул поясной ремень.
- Ладно, давайте,- сказал он.- И в самом деле жарковато.
Он обнажил себя до пояса, наклонился перед Давыдкой, и тут все вдруг
увидели на его левой лопатке сизый, напряженно стянутый рубец в добрую
четверть. Занесенное было ведро повисло в воздухе, и лейтенант, не понимая,
в чем дело, отчего мешкают, нетерпеливо поторопил:
- Лей, кто там...
- Дак можно ли? - оторопело спросил Давыдко.- Это чегой-то у тебя на
спине?
- А-а! - засмеялся согнувшийся лейтенант.- Давай валяй.
Давыдко осторожно, тонкой струей прицелился в лейтенантову шею, боясь
попасть на страшное место.
Шилова Юлия
Шидловский Дмитрий
Никитин Юрий
Березин Федор
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия