Чтение 37–й страницы книги ~Доктор Живаго~

нос Людмила Капитоновна, убирая Лару перед выездом. Были
пронзительно желты золотые купола церквей и свежий песочек на
дорожках гуляний. Запылившаяся зелень березок, нарубленных
накануне к Троицыну дню, понуро висла по оградам храмов,
свернувшись в трубочку и словно обгорелая. Было трудно дышать,
и в глазах рябило от солнечного блеска. И словно тысячи свадеб
справляли кругом, потому что все девушки были завиты и в
светлом, как невесты, и все молодые люди, по случаю праздника,
напомажены и в черных парах в обтяжку. И все волновались, и
всем было жарко.

Лагодина, мать другой Лариной товарки, бросила Ларе горсть
серебряной мелочи под ноги, когда Лара вступила на коврик к
будущему богатству, а Людмила Капитоновна с тою же целью
посоветовала Ларе, когда она станет под венец, креститься не
голой, высунутой рукой, а полуприкрытой краешком газа или
кружева. Потом она сказала, чтобы Лара держала свечу высоко,
тогда она будет в доме верховодить. Но, жертвуя своей
будущностью в пользу Пашиной, Лара опускала свечу как можно
ниже, и всЈ понапрасну, потому что сколько она ни старалась,
все выходило, что ее свеча выше Пашиной.

Из церкви вернулись прямо на пирушку в мастерскую
художника, тогда же обновленную Антиповыми. Гости кричали
"горько, не пьется", -- а с другого конца согласным ревом
ответствовали: "надо подсластить", -- и молодые, конфузливо
ухмыляясь, целовались. Людмила Капитоновна пропела им
величание "Виноград" с двойным припевом "Дай вам Бог любовь да
совет" и песню "Расплетайся трубчата коса, рассыпайтесь русы
волоса".

Когда все разошлись и они остались одни, Паше стало не по
себе от внезапно наступившей тишины. На дворе против Лариного
окна горел фонарь, на столбе, и, как ни занавешивалась Лара,
узкая, как распиленная доска, полоса света проникала сквозь
промежуток разошедшихся занавесок. Эта светлая полоса не
давала Паше покою, словно кто-то за ними подсматривал. Паша с
ужасом обнаруживал, что этим фонарем он занят больше, чем
собою, Ларою и своей любовью к ней.

За эту ночь, продолжительную как вечность, недавний студент
Антипов, "Степанида" и "Красная Девица", как звали его
товарищи, побывал на верху блаженства и на дне отчаяния. Его
подозрительные догадки чередовались с Лариными признаниями. Он
спрашивал, и за каждым Лариным ответом у него падало сердце,
словно он летел в пропасть. Его израненное воображение не
поспевало за новыми открытиями.

Они проговорили до утра. В жизни Антипова не было перемены
разительнее и внезапнее этой ночи. Утром он встал другим
человеком, почти удивляясь, что его зовут по-прежнему.

4

Через десять дней друзья устроили им проводы в той же
комнате. Паша и Лара оба кончили, оба одинаково блестяще, оба
получили предложения в один и тот же город на Урале, куда и
должны были выехать на другой день утром.

Опять пили, пели и шумели, но на этот раз только одна
молодежь, без старших.

За перегородкой, отделявшей жилые закоулки от большой
мастерской, где собрались гости, стояла большая багажная и
одна средняя корзины Лары, чемодан и ящик с посудою. В углу
лежало несколько мешков. Вещей было много. Часть их уходила на
другой день утром малою скоростью. ВсЈ почти было уложено, но
не до конца. Ящик и корзины стояли открытые, не доложенные
доверху. Лара время от времени вспоминала про что-нибудь,
переносила забытую вещь за перегородку и, положив в корзину,
разравнивала неровности.

Паша уже был дома с гостями, когда Лара, ездившая в
канцелярию курсов за метрикой и бумагами, вернулась в
сопровождении дворника с рогожею и большой связкою крепкой
толстой веревки для увязывания завтрашней клади. Лара
отпустила Дворника и, обойдя гостей, с частью поздоровалась за
руку, а с другими перецеловалась, а потом ушла за перегородку
переодеваться. Когда она вышла переодетая, все захлопали,
загалдели, стали рассаживаться, и начался шум, как несколько
дней тому назад на свадьбе. Наиболее предприимчивые взялись
разливать водку соседям, множество рук, вооружившись вилками,
потянулось в центр стола за хлебом и к блюдам с кушаньями и
закусками. Ораторствовали, крякали, промочивши горло, и
наперебой острили. Некоторые стали быстро пьянеть.

-- Я смертельно устала, -- сказала Лара, сидевшая рядом с
мужем. -- ты все успел, что хотел сделать?

-- Да.

-- И все-таки я замечательно себя чувствую. Я счастлива. А
ты?

-- Я тоже. Мне хорошо. Но это долгий разговор. На вечеринку
с молодою компанией в виде исключения был допущен Комаровский.
В конце вечера он хотел сказать, что осиротеет после отъезда
своих молодых друзей, что Москва станет для него пустынею,
Сахарой, но так расчувствовался, что всхлипнул и должен был
повторить прерванную от волнения фразу снова. Он просил
Антиповых позволения переписываться с ними и наведаться к ним
в Юрятин, место их нового жительства, если он не выдержит
разлуки.

-- Это совершенно лишнее, -- громко и невнимательно
отозвалась Лара. -- И вообще все это ни к чему --
переписываться, Сахара и тому подобное. А приезжать туда и не
думайте. Бог даст без нас уцелеете, не такая мы редкость, не
правда ли, Паша? Авось найдется вашим молодым друзьям замена.

И совершенно забыв, с кем и о чем она говорит, Лара что-то
вспомнила и, торопливо встав, ушла за перегородку на кухню.
Там она развинтила мясорубку и стала распихивать разобранные
части по углам посудного ящика, подтыкая их клочьями сена. При
этом она чуть не занозила себе руку отщепившейся от края
острою лучиной.

За этим занятием она упустила из виду, что у нее гости,
перестав их слышать, как вдруг они напомнили о себе особенно
громким взрывом галдежа из-за перегородки, и тогда Лара
подумала, с какой старательностью пьяные всегда любят
изображать пьяных, и с тем более бездарной, и любительской
подчеркнутостью, чем они пьянее.

В это время совсем другой, особенный звук привлек ее
внимание со двора сквозь открытое окно. Лара отвела занавеску
и высунулась наружу.

По двору хромающими прыжками передвигалась стреноженная
лошадь. Она была неизвестно чья и забрела во двор, наверное,
по ошибке. Было уже совершенно светло, но еще далеко до
восхода солнца. Спящий и как бы совершенно вымерший город
тонул в серо-лиловой прохладе раннего часа. Лара закрыла
глаза. Бог знает в какую деревенскую глушь и прелесть
переносило это отличительное и ни с чем не сравнимое конское
кованое переступание.

С лестницы позвонили. Лара навострила уши. Из-за стола
пошли отворять. Это была Надя! Лара кинулась навстречу
вошедшей. Надя была прямо с поезда, свежая, обворожительная и
вся как бы благоухала дуплянскими ландышами. Подруги стояли,
будучи не в силах сказать ни слова, и только ревели,
обнимались и чуть не задушили друг друга.

Надя привезла Ларе от всего дома поздравления и напутствия
и в подарок от родителей драгоценность. Она вынула из саквояжа
завернутую в бумагу шкатулку, развернула ее и, отщелкнув
крышку, передала Ларе редкой красоты ожерелье.

Начались охи и ахи. Кто-то из пьяных, уже несколько
протрезвившийся, сказал:

-- Розовый гиацинт. Да, да, розовый, вы что думаете. Камень
не ниже алмаза.

Но Надя спорила, что это желтые сапфиры.

Усадив ее рядом с собой и угощая, Лара положила ожерелье
около своего прибора и смотрела на него, не отрываясь.
Собранное в горсточку на фиолетовой подушке футляра, оно
переливалось, горело и то казалось стечением по каплям
набежавшей влаги, то кистью мелкого винограда.

Кое-кто за столом тем временем успел прийти в чувство.
Очнувшиеся снова пропустили по рюмочке за компанию с Надей.
Надю быстро напоили.

Скоро дом представлял сонное царство. Большинство, предвидя
завтрашние вокзальные проводы, осталось ночевать. Половина
давно уже храпела по углам вповалку. Лара сама не помнила, как
очутилась одетая на диване рядом с уже спавшею Ирой Лагодиной.

Лара проснулась от громкого разговора над самым ухом. Это
были голоса чужих, пришедших с улицы во двор за пропавшею
лошадью. Лара открыла глаза и удивилась: "Какой этот Паша, в
самом деле, неугомонный, стоит верстой среди комнаты и все без