Чтение 37–й страницы книги ~Каторга~

Плача, он с трудом прошамкал разбитым ртом:

- За што терзаете?

- Сознавайся!

- Да в чем сознаваться-то мне?

- Не прикидывайся деревенским пентюхом. Ты сам знаешь, кто положил
четырех в Мокрущем распадке за городом.

Корней достал из-под рубахи нательный крестик:

- Вот крест святой целую, именем Христовым клянусь, что не был я там...
никого не губил. Любого на деревне спросите, всяк скажет, что Корней в кошку
камня не бросит.

- Ты на хутор Пришибаловку ездил?

- Был... Да, не скрою... за курвой своей ездил.

- А где взял винтовку?

- Не видал я никакой винтовки. Помилуйте, где мне взять винтовку? Я и
стрелять-то из нее не умею.

Подорога с каким-то неистовым упоением стал бить его ногами в живот,
пока поселенец не затих в углу, судорожно размазывая ладонями кровь по
чистым половицам кабинета.

- У меня и не такие орлы здесь бывали, - сказал Подорога, открывая
несгораемый шкаф; он извлек из его железных недр графин с коньяком и отпил
из него прямо через горлышко. - Все равно распоешься, как петушок на
рассвете, - сказал следователь, закусывая ломтиком кеты. - И не рассчитывай,
что амнистия выпадет. Я тебя засуну в петлю раньше, чем ея императорское
величество соизволит родить наследника престолу...

Корней Земляков сел на полу, качаясь:

- Что вы со мною делаете... люди! Я ведь не могу больше, моченьки моей
не стало. На что родила меня маменька?

- А вот сейчас выясним, - сказал Подорога, освеженный коньяком, и,
продолжая жевать кету, он схватил Корнея за волосы, трижды ударив головой о
стену. - Говори, говори, говори...

Корней от этих ударов едва пришел в себя:

- Так убейте сразу, зачем же так мучить? Не виноват я... не убивал
никого... самогону вашего и в рот не брал...

К вечеру Корней Земляков изнемог. Он сдался:

- Пишите что хотите. Мне все равно!

Подорога живо присел к столу ради писания протокола:

- Итак, путем бандитского нападения на конвоира ты его разоружил,
присвоив себе казенную винтовку...

- Присвоил, бог с вами, - ответил Корней.

- И убил людей из ревности к своей бабе?

- Да, взревновал... проклятую!

- И самогонки выпить захотелось?

- Ну, выпил... все едино пропадать!

- Грамотный?

- Учили. В церковноприходской школе.

- Тогда распишись вот тут, и отпущу на покаяние... Корней Земляков
расписался внизу страницы:

- А что теперь будет-то?

Подорога громко щелкнул застежками портфеля:

- Повесим! И не надейся, что защищать тебя сам Плевако приедет, кому ты
нужен?.. Эй! - окликнул он конвоира. - Тащи в "сушилку" его, пусть немного
подсохнет.

Корнея загнали в карцер. Следователь, помахивая портфелем, походкой
человека, уверенного в том, что свято исполнил свой долг перед царем и
отечеством, вернулся домой.

- Устал, как собака, - сказал он жене. - Писатели эти, трепачи
поганые... Чехов да Дорошевич! Развели тут всякую жалость. Им, видите ли,
каторжан стало жалко. А вот о нас они не подумали, когда гонорарий за свою
трепотню получали. Это нас пожалеть надо! Это мы живем хуже каторжных.

- Не кричи, и без того голова раскалывается.

Следователь сразу превратился в заботливого мужа:

- Ах, душечка, надо бы доктора пригласить. Хочешь, я за ним пошлю...
Почему ты совсем не думаешь о своем здоровье? Так нельзя. Жизнь человеку
дается однажды, и ее надо беречь...

5. ПОГОДНЫЕ УСЛОВИЯ

Александровская метеостанция Сахалина регулярно давала сводки в Главную
физическую обсерваторию страны в Петербург, она же обслуживала и китайскую
обсерваторию Циха-вэй в окрестностях Шанхая.

Работу станции возглавлял Сидорацкий - желчный человек из старых
народовольцев, но от политики давно отошедший в нейтральную зону циклонов и
антициклонов. Полынов - под фамилией своего "крестника" - взял на себя
наблюдение за облачностью и влажностью воздуха, работая с психрометром
Асмана и гигрометром Соссюра. Сидорацкий заранее предупредил его, что
классификация облаков требует знания латыни.

- Не волнуйтесь, - ответил Полынов. - Я не перепутаю цирростратус,
перисто-слоистые облака, с альтокумулюс, облаками высококучевыми... В латыни
я разбираюсь как аптекарь.

Метеостанцию однажды посетил Ляпишев, который, как бы подтверждая свою
репутацию либерала, не погнушался протянуть свою руку "политическому"
Сидорацкому:

- Порадуете ли нас хорошей погодой?

- Плохая для нас, она всегда будет хорошей для природы. Мне давно, уже
все безразлично на этом свете, я знаю, что на Земле бывал ледниковый период,
а посему стоит ли ломать голову над улучшением человечества, если ледниковый
период все равно повторится, а тогда выживут одни лишь микробы.

Михаил Николаевич ответил, что будущее планеты его мало волнует, зато,
как юрист, он вынужден улучшать человеческую породу - посредством кандалов,
тачек, карцеров и прочих воспитательных инструментов, изобретенных ради
гуманных целей.

- Не я же это придумал! - обидчиво сказал губернатор. - Еще ваш любимый
герой Робеспьер высказал блистательный афоризм: "Щадить людей - значит
вредить народу..." А у вас, я вижу, новый сотрудник? - заметил он Полынова.

Полынов ответил четким кивком головы, резко вскинув подбородок в конце
поклона, что очень понравилось губернатору.

- Вы, случайно, не были офицером?

- Нет. - После краткого раздумья Полынов добавил, что ему пришлось
воевать: - На стороне буров в Африке, там сражалось немало русских, помогая
бурам вколачивать первый громадный гвоздь в пышный гроб викторианского
величия.

- О! Вы, наверное, отлично стреляете?

- Буры... да, - скромно отозвался Полынов. Ляпишев справился о его
образовании. В чужой скорлупе семинариста Сперанского было слишком неуютно,
потому Полынов, кажется, решил вылезать из нее, придумывая себе новую
биографию, в которой правда перемежалась с выдумкой:

- Я получил политехническое образование.

- Где, в Петербурге?

- Нет, в Брюсселе.

- А за что угодили в мои владения?

- Да так, нелепая история, - вроде бы смутился Полынов. - Конечно, не
обошлось без рокового вмешательства женщины.

- Сочувствую вам, - сказал Ляпишев. - Весьма сочувствую...

Сидорацкий извинился, что коснется политики:

- Как бы я ни презирал это занятие для престарелых швейцаров, любящих
от скуки читать газеты, все-таки мне любопытно знать: не грозит ли России
война с японцами?

- Многое зависит от позиции англичан. Лондон - вот главный рычаг,
толкающий самураев к войне. Впрочем, ваш научный коллега, наверное, не
испытывает особых симпатий к англичанам.

- Да, ваше превосходительство, - отвечал Полынов. - Я до сих пор
сожалею, что Наполеону не удалось высадить свою армию на берегах Альбиона!
Этот парень с челкой, как у хулигана с питерской Лиговки, вправил бы мозги
милордам, после чего, смею надеяться, они не смотрели бы на людей другой
национальности, как чистоплюи глядят на поганую сороконожку.

Михаил Николаевич искренно расхохотался.

- Вы мне нравитесь, - сказал он. И снова, как в первом случае,
последовал четкий кивок головой, и человек, по суду лишенный чести, выпалил:

- Честь имею, ваше превосходительство!

Полынов вернулся домой. Анита ожидала его перед зеркалом, и голова у
девчонки кружилась от красоты ее новых нарядов. Но однажды, когда Полынов
менял на себе рубашку, она вдруг заметила на его теле два звездообразных
шрама.

- Что это? - испуганно спросила девушка.

- Это было в Монтре... пришлось отстреливаться.

- Бедный ты мой, - пожалела его Анита.

- Почему вдруг я стал бедным? - расхохотался Полынов. - Ведь никто еще
не знает, какой я богатый... и какая богатая ты!

Преступный мир жесток, даже слишком жесток, а смерть на Сахалине -
явление чересчур частое. Но каторга боится смерти, ибо каждый хочет остаться
живым, чтобы выбраться на материк - домой... Прекрасные конспираторы в
условиях заключения, уголовные преступники, покинув тюрьму, сразу теряют
чувство контроля над собой и потому недолго держатся на свободе, скоро
возвращаясь на свои нары, снова садясь на "Прасковью Федоровну", извергающую
зловоние в углу тюремной камеры.

Иное дело - люди, страдающие за политические убеждения, смысл жизни
которых очень далек от карт, выпивок и женщин. Старые политкаторжане,
дожившие до революции 1917 года, пришли к выводу, что их выживаемость в
условиях надзора как в тюрьме, так и на воле была намного выше, чем в