части, и, едва автобус остановился, жарко дышащая за ее спиной толпа внесла,
вдавила ее в распахнувшиеся двери. Потом со скрежетом, будто навсегда, двери
захлопнулись, автобус присел, крякнул, поднатужился и поплыл, поплыл,
оставив на асфальте мечущихся от горя неудачников.
придирчиво выбирал галстук, словно от этого что-то зависело. Уже надев плащ,
он взглянул на себя в зеркало, вдруг заподозрил галстук в
недоброжелательстве и тут же снял его, надел Другой. Но в чередовании
сине-красных полосок Вадим Кузьмич увидел намек на милицейские цвета, да и
узел ему показался каким-то тощеватым, твердым, как желвак, - сразу видно,
что человек, у которого на галстуке такой узел, нервничает и дрожит.
Следующий галстук оказался не лучше, в нем чувствовалась расхлябанность,
Анфертьев ощущал себя некрасивым и обреченным. И он снова прошел в спальню,
раскрыл шкаф и, сев на кровать, долгим раздумчивым взглядом уставился на
висевшие галстуки.
рисковому. Рука его сама остановилась на тускло-красном, в котором на изломе
возникала легкая, почти незаметная голубизна. Узел получился мягким,
свободным, но в то же время достаточно строгим. Внизу галстук едва касался
пряжки ремня.
воздухом.
напряженным от усердия узелком, который, кажется, даже лоснился от натуги,
во всяком случае, его блеск, его стянутые морщины вызывали у Анфертьева
отвращение. А от этого, красного с голубым отливом исходила спокойная
уверенность.
не увидев ничего, что обращало бы на себя внимание. Ни страха, ни
затравленности, ни отчаянной решимости не заметил Анфертьев в своих глазах.
Пустота, забитость.
под потолком Ключ и опустил его в карман. Ключ улегся весомо, вошел будто
патрон в ствол. Анфертьев сжал его в кулаке, но Ключ не отозвался. Он
отвергал все эти нежности и оставался холодным, как наемный убийца.
Анфертьев держит Таньку за маленькую холодную ладошку, и это касание
заменяет им общение. Из котельной со свистящим шумом вырывается пар, и ветер
уносит его рваные клочья. Над пустырем кружатся черные вороны, хриплым лаем
оглашая окрестности. Из-за поворота время от времени доносится металлический
визг трамвая на повороте. Надо же, подумал Анфертьев, осенью и люди выглядят
неприкаянно, будто их тоже сорвало ветром и несет куда-то вдоль улицы,
заметает в метро, в подземные переходы, загоняет в трамваи... И несутся они,
раскрыв зонтики, ловят этими перепончатыми парусами порывы ветра, пытаются
менять направление, управлять полетом, но все равно их несет совсем не туда,
куда они стремятся, куда им хочется...
в спину и пошел по дорожке вдоль забора. Танька, вцепившись пальцами в
железную сетку, ограждающую двор, неотрывно смотрела ему вслед, ожидая,
когда он оглянется. Анфертьеву хотелось до самого поворота идти спиной
вперед, чтобы все это время видеть Таньку, ее лицо, исполосованное прутьями
ограды. Но он держался и только в конце дорожки обернулся и помахал рукой.
Танька не ответила, как бывало обычно. Для нее эти пустые формальности уже
ничего не значили. Оба постояли, глядя друг другу в глаза, и молча, почти
одновременно разошлись.
обходя лужи, усыпанные листьями. Неожиданно он остановился перед торчащей из
земли ржавой скобой и уставился на нее с напряженным вниманием, словно
пытаясь понять какой-то скрытый смысл, заключенный в ней.
разрывая их, вывалился громадный, черный Сейф и понесся, понесся вниз слегка
поворачиваясь в воздухе, так что Анфертьев, задравший голову где-то на
маленькой Земле, видел его поблескивающие на солнце ручки, запоры, видел
днище, затянутое паутиной и заросшее мусором, ржавые колесики по углам. Сейф
приближался с нарастающим пронзительным свистом, а в облаках так и осталась
рваная дыра, и сквозь нее виднелось страшноватое темно-фиолетовое небо, хотя
вокруг облаков оно было обычного цвета - нежно-голубого, каким ему и
положено быть. И еще показалось Анфертьеву, что там, в дыре, что-то
происходило, там шла какая-то возня, сдвиги, перемещения. А Сейф все
приближался и никак не мог достичь поверхности земли, и Анфертьев стал
понимать, что он летит из неимоверной дали, чуть ли не из другой галактики.
Но вот Сейф закрыл полнеба, вокруг Анфертьева потемнело, как при солнечном
затмении, лишь на горизонте осталась светлая полоска, а все вокруг
погрузилось в тень. Момент падения Анфертьев не помнил.
подошвы чувствует почву, разогретую ударом. Сейф упал в такие же мокрые
желтые листья и почти весь погрузился в землю. Анфертьев подошел ближе, пнул
железный угол ногой и отшатнулся - Сейф дышал. Мерно поднималась и
опускалась его задняя стенка, причем движение было живое, стенка выгибалась,
как выгибается придыхании спина живого существа. Раздвигая сомкнувшуюся над
ним землю, Сейф начал приподниматься, с него сыпались мокрые комья.
Анфертьев хорошо запомнил прилипшие к его бокам листья, хриплое дыхание и
выгибающуюся при входе стальную плиту... И бросился бежать.
скобу, вспомнил свои ночные страхи. Ладно, подумал Анфертьев, Сейф все-таки
рухнул, свалился из заоблачной выси, и не видел Анфертьев, чтобы ему удалось
приподняться. Он рухнул.
важно, как это все кончится, лишь бы кончилось.
равно, как объяснить кропотливую подготовку, на которую ушло больше года,
как объяснить эти кружева из улик, сплетенные вокруг несчастного Квардакова?
Ведь вам стоит потянуть за веревочку, и все эти невинные кружева превратятся
в стальную сеть!"
будет желание. Сейчас не до разговоров. Да и не о чем пока говорить.
прогуливалась по тропинке, поджидая его. Коснулась рукой локтя Вадима
Кузьмича и молча пошла рядом. На ней было серое свободное пальто, черные
высокие сапожки, которые великодушные спекулянты уступили ей за полторы
месячные зарплаты, и вязаная шапочка. Лицо ее стало строже, во взгляде уже
не было той безоглядной надежды увидеть нечто счастливое за ближайшим
поворотом. Сейчас в глазах Светы застыла полнейшая уверенность в том, что
ничего не ждет ни за этим поворотом, ни за следующим. Разве что там будет
маячить нескладная фигура Анфертьева в светлом плаще с коротковатыми
рукавами и поднятым воротником. Потом, когда пройдут годы после сегодняшнего
утра, когда не будет в ее жизни Анфертьева, завода, Сейфа, бухгалтерии,
когда это уйдет в далекое прошлое, как-нибудь случайно, в хлопотах она
вспомнит нескладные встречи, свидания в коммуналке за запертыми дверями, в
темноте, чтоб соседи не догадались, хотя те прекрасно знали, что она дома,
догадывались по шорохам и воровскому шепоту, невнятно доносящемуся из-за ее
двери, так вот ей покажется, что это и было счастье. Но до прозрения еще
далеко, пройдет много времени, с ней много чего случится, будут в ее жизни
другие мужчины, и получше Анфертьева, и гораздо хуже его, но эти годы не
войдут в наше повествование, и скомканные ее будущие свидания, и затяжные
встречи, до пресыщенности, до отвращения, все это нам, ребята, не
понадобится.
опавшую листву, раздвигая ее черными сапожками производства нейтральной
Австрии.
придать голосу игривость.
полагаешь. Остальное не важно.
глаза в сторону, но смотрела на него с любопытством. Ну-ну, дескать, что ты
еще скажешь?
друга.
Надо произносить их как можно реже, в случае самой крайней необходимости. А
кроме того, далеко не все слова годятся для общения, большинство лишь все
обостряют, углубляют, раздражают...
отламывались от веток со свежим хрустом. Но даже на земле они еще сохраняли
упругость. Света вошла в низкую ветку клена, лицом коснулась холодных
Самойлова Елена
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Ибсен Генрик
Шилова Юлия