шепотом: - А если доспелось бы и я счас бы тут с тобой не сидел? Никто не
знает. А я сижу. И ты не спрашивай, не толкай меня делать. Сделать я могу
только одно. - Он выпрямился и качнул рукой вниз. - Погоди, не перебивай. Я
знаю, я верю тебе. Я тогда как сказал: до лета. Вот оно и лето прикатилось.
Давно ли ты ко мне по заметели бежала, а сегодня уж по воде. Пропасть,
Настена, не штука, все равно от этого никуда не деться. Я за эти четыре
месяца здесь прожил все сорок годов. Да тридцать своих. Пропасть, я говорю,
не штука, но я должен знать, что не зазря пропадаю. Мне верить охота, что я
еще пригожусь тебе, что ты прибежишь сюда не для меня, а для себя. Чтоб
полегче тебе стало.
Ты тоже в этом деле моем немаленько заляпана. А ты совестливая, тебе
неспокойно. Родишь - будет легче. Ребенок спасет тебя ото зла. Да разве есть
во всем белом свете такая вина, чтоб не покрылась им, нашим ребенком. Нету
такой вины, Настена. Так и знай. Я ждал тебя, каждый час ждал, чтоб сказать:
готовься. Возьми сердце в камень, завяжись в узелок, зажми уши и не слушай,
что на тебя понесут. Я знаю: тебе придется ходить по раскаленным углям...
вытерпи, Настена. Но чтоб ему не повредило. А станет невмочь - прибегай.
Прибегай. Я тебя буду ждать. Я для тебя и буду жить, больше мне тут делать
нечего. А станут совсем донимать тебя - всех порешу, всех пожгу, родную мать
не пожалею...
голову в плечи.
удушливой ярости, надолго умолк. Настена тоже не знала, что говорить.
Какой-то словно чужой, издевательской мыслью она вдруг вспомнила, что ей
нечем резать прутья, за которыми приплыла: не взяла с собой ни ножа, ни
топора. Нет, в каждом из них с руками-ногами на одного сидит все же не один
человек - несколько: вот и тянут его в разные стороны, разрывают на части,
покуда не сведут в могилу. А он-то, бедный, еще говорит, что чужая душа -
потемки, будто хоть немножко знает свою.
колодину. Андрей подвинулся к ней ближе, но не обнял, как она насторожилась,
а закачался маятно вперед-назад. Солнце уже ушло с полянки, отодвинулось к
реке. В корме лодки прыгала, дергая хвостиком, плишка - взлетела, скрылась и
тут же появилась опять, быстрыми поклонами заглядывая в воду. На востоке,
где всходить солнцу, появились белые легкие полосы туч, и Настена
затревожилась, не сменилась бы погода.
поперхнулся, словно в горле сдавило что, и повторил: - Коля Тихонов. Мы,
правда что, в разных находились взводах: я в первом, он в третьем. А взводы
в разведку по очереди ходили. Мы нечасто и видались. А чуть подфартит - все
вместе. Он холостой еще был... хороший бы мужик вышел. Добрый, простой. И
умелый - все мог. Последнюю рубаху с себя скинет, а там - последнюю пайку
отдаст. На щеке шрам, да так к месту - вроде ямочка. В драке вилами в
малолетстве проткнули.
рассказал. Он с Лены, а я с Ангары - земляки, далеко ехать не надо. Он
чудной маленько был. А как, говорю, обоих убьет? Обоих, говорит, не убьет,
для этого надо, чтоб Ангара и Лена в одну воду сошлись. - Андрей коротко
хмыкнул и длинно, протяжно вздохнул. - Я ему свою грамоту показал: мол, они
и так сходятся в одну воду - там в море. А море, отвечает, это смерть. Они
живут, пока по своему руслу текут, а море - смерть. После смерти и мы
сойдемся. Приходим мы под утро с "поиска", а мне говорят: Колю убитого
принесли. Может, схожу, расскажу, - не прерываясь, продолжал он. - Я знаю,
помню, где похоронен, сам хоронил. Уговор надо бы выполнить.
и обратно. Как хоронили, не плакал, там это не заведено. А недавно вспомнил,
и слезы потекли. Я ж не бесчувственный, Настена. А лучше бы бесчувственный -
легче. Думаешь, думаешь до одури, а мысли все колючие... Жалят, жалят...
Думаю: если пойти, сдаться - получай, что заслужил: и чем больше, тем лучше.
Заслужил - прими. Чем на себя руки поднимать - пускай закроют, кому велено,
это дело со мной, заткнут моей смертью. И им спокойней, и мне тоже. -
Настена замерла, стараясь не пропустить ни слова, но он поднял голову и
решительно, широкими взмахами покачал головой: - Нет, не пойду. Не за себя
боюсь - мне бы, может, это в радость было: встать под расстрел. Там хоть
зароют, а здесь и спрятать некому. Не хочу вас марать. А если узнают, что
родила от меня, - съедят тебя. Я-то ладно, с меня спрос особый, а тебе за
что? И родишь ты - на ребенка слава упадет, век ему маяться с ней. Нет, не
пойду. Ты говоришь: что делать? Я, что ли, не пытаю себя: что делать?
Погодим - должно разъяснеть. Может, правда, на Лену схожу. А может, побоюсь,
не пойду. Мне страшно, Настена, далеко от тебя отрываться, я только возле
тебя и дышу. Утром просыпаюсь и думаю: что счас Настена - поднялась или нет?
Днем брожу и думаю: где счас Настена? Какими словами она меня поминает? И
говорю: терпи, Настена, терпи. И молчи. Не дай бог тебе кому сказать. Ты уж
и не жена мне - с женой дома живут, ты для меня весь белый свет, все на тебе
сошлось-съехалось. Не разомкнуть.
тревожной радостью, как у человека, который, заблудившись, не знает, какая
на небе заря - вечерняя или утренняя, - занялось сердце.
с тобой за речкой, в кочках? Показалось, на своем покосе мало, пошли туда.
Жарко, пауты донимают, размахнуться литовкой нельзя, ровного места нету. А
хужей всего - не знаем, надо косить, не надо. Вроде праздник. Люди гулять не
гуляют, но и не работают. И гром, как водится в ильин день, вот-вот рявкнет.
Помнишь?
лето со счетоводов ушел, Иннокентий Иванович на твое место заступил.
злимся, и сами не знаем. Погляжу на тебя и думаю: что бы такое сказать, чтоб
заплакала, а я бы тогда добавил, отвел душеньку. И ты, вижу, косишься, губы
поджала. А что бы, кажется, догадаться: давай бросим, ну ее к лешему, работу
эту, и пойдем в деревню. Нет, затаились, пыхтим и молчим. И вдруг заместо
грозы откуда ни возьмись дождик, да такой ласковый, теплый. Не из чего,
тучки-то на небе не было ни одной. Это уж потом опустилась пасмурь, а до
того чисто, как стеклышко. Мы с тобой остановились и друг на дружку
посмотрели. Помнишь? И так хорошо, так радостно стало, что дождик, что мы с
тобой одни и что не успели поругаться. И будто другие люди тут до нас были,
а мы только что встретились. И не у одного, у обоих сразу такая перемена.
Что вот, что было? Неужто из-за дождика все, из-за того, что работать не
надо?
дождик-то какой-то не мокрый был, летит и на лету тает. Вроде как дымный или
святой какой. Может, правда, это он нас заворожил. А на горох ты позвала, я
тогда куда хошь бы пошел за тобой. Вот ведь что вспомнилось...
было. Нет, - встрепенулся вдруг он. - Это мы, мы, Настена. Счас это мы.
Иначе я бы не вспомнил. Это мы. Это не пропало совсем. Не одно плохое у нас
было, было и хорошее - правда же, было?
место, без нужды показывать не надо.
коснувшимися сердца, не замечала уже ничего: и что он оборван, запущен, не
чист - это был ее Андрей, родной человек, с которым она знала жизнь
единственную и радостную. Столько, оказывается, в ней было счастья! И
очнулась Настена, когда солнце перед заходом полосой поднималось на той
стороне в леса, воздух погустел, потемнела и остыла зелень. Перед глазами
Настены подрагивала непонятно откуда взявшаяся лиственничная ветка, на
которой из корявых и некрасивых, как бородавки, почек выбивались аккуратные
хвойные метелки. Рядом, устало посапывая, сидел Андрей. Очнулась она и
испугалась:
хоть ножик с собой?
провожая ее:
было похоронок?
себя только или он прикидывал что-то другое?
шитике, который Михеич наконец скатил на воду. С утра зарядил дождь, мелкий,
Орловский Гай Юлий
Посняков Андрей
Каменистый Артем
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Шилова Юлия