Чтение 37–й страницы книги ~Возлюби ближнего своего~

Он взял миски и поставил их на скамейку. Потом схватил передачу Керна, разложил все рядом и залюбовался выставкой.

На стене, как раз над головкой сыра, одним из прежних узников тюрьмы было написано карандашом: "Все быстротечно, и жизнь не вечна".

Монке ухмыльнулся.

- Овощной суп мы будем считать чаем, - объявил он. - Ну, а теперь сядем и поужинаем, как образованные люди! Что ты на это скажешь, Керн?

- Аминь! - произнес тот.

- Завтра я приду снова, Мария!

Штайнер склонился над спокойным лицом, потом выпрямился.

Сестра стояла у двери. Ее быстрые глазки глядели куда-то поверх Штайнера. Она избегала смотреть на него. Стакан в руке дрожал и слегка звенел.

Штайнер вышел в коридор.

- Стоять на месте! - раздался чей-то повелительный голос.

С каждой стороны двери стояло по человеку в форме, с револьверами в руках. Штайнер остановился. Он даже не испугался.

- Ваше имя?

- Иоганн Губер.

Подошел третий и взглянул на него.

- Это - Штайнер, - сказал он. - Без всякого сомнения. Я узнал его. Ты меня тоже узнал, Штайнер, верно?

- Я тебя не забыл, Штайнбреннер, - спокойно ответил Штайнер.

- Трудно забыть, - хмыкнул мужчина. - Добро пожаловать домой! Я искренне рад видеть тебя снова. Теперь, наверное, немного погостишь у нас, правда? У нас построен чудесный новый лагерь, со всеми удобствами.

- Верю.

- Наручники! - скомандовал Штайнбреннер. - На всякий случай, мой дорогой! Сердце мое не выдержит, если ты еще раз вырвешься из наших рук.

Стукнула дверь. Штайнер покосился через плечо. Стукнула дверь комнаты, в которой лежала его жена. Из комнаты выглянула сестра и сразу же втянула голову обратно.

- Ах, вот оно что... - протянул Штайнер.

- Да, дорогой, - хихикнул Штайнбреннер. - Самые прожженные птички возвращаются к своему гнездышку - на благо государства и радость его друзьям.

Штайнер спокойно посмотрел на покрытое пятнами лицо без подбородка с голубоватыми тенями под глазами. Он знал, что ждет его впереди, но все это показалось ему чем-то очень далеким, словно вообще его не касалось.

Штайнбреннер подмигнул, облизал губы и отступил на шаг.

- Как и прежде, без совести, Штайнбреннер? - спросил Штайнер.

Тот ухмыльнулся.

- Совесть моя чиста, мой дорогой! И становится все чище и чище, чем больше мне попадается вашего брата. На сон тоже не жалуюсь. Но для тебя я сделаю исключение, навещу тебя ночью, чтобы поболтать с тобой немного... Увезти! Живо! - внезапно сказал он резко.

Штайнер, сопровождаемый эскортом, спускался вниз по лестнице. Люди, шедшие навстречу, останавливались и молча пропускали их. На улице замолкали все, мимо кого они проходили.

Штайнера привели на допрос. Пожилой чиновник задал ему ряд вопросов, касающихся анкетных данных. Штайнер ответил.

- Зачем вы вернулись в Германию? - спросил его чиновник.

- Хотел навестить жену перед ее смертью.

- Кого вы встретили здесь из ваших политических друзей?

- Никого.

- Будет лучше, если вы сознаетесь прежде, чем вас уведут отсюда.

- Я уже сказал: никого.

- Кто вам дал задание приехать сюда?

- У меня не было никаких заданий.

- К какой политической организации вы примкнули за границей?

- Ни к какой.

- На какие же средства вы жили?

- На деньги, которые зарабатывал. Вы же видите, что у меня австрийский паспорт.

- С какой группой вы должны были связаться?

- Если б я хотел связаться, я бы вел себя иначе. Я знал, что делаю, когда шел к своей жене.

Чиновник задал ему еще ряд вопросов, потом посмотрел паспорт Штайнера и письмо от жены, которое нашли при обыске. Перечитав письмо, он перевел взгляд обратно на Штайнера.

- Сегодня после обеда вас увезут, - наконец сказал он.

- У меня к вам просьба, - сказал Штайнер. - Небольшая просьба, но для меня это имеет громадное значение. Моя жена еще жива. Врач сказал, что она проживет один-два дня. Она знает, что я должен завтра прийти, и если я не приду, она поймет, что я уже здесь, Я не жду к себе ни сострадания, ни снисхождения, я просто хочу, чтобы моя жена умерла спокойно. Поэтому я прошу вас задержать меня на день-два и разрешить мне увидеться с женой.

- Ничего не выйдет. Я не могу предоставлять вам возможность для побега.

- Куда я смогу убежать? Комната находится на шестом этаже и не имеет другого выхода. Если меня кто-нибудь отвезет и встанет у двери, я не смогу ничего предпринять. Повторяю: я прошу не ради себя, а ради умирающей женщины.

- Не могу, - повторил чиновник. - Я просто не располагаю такими полномочиями.

- Располагаете... Ведь вы можете вызвать меня на повторный допрос. И вы можете разрешить мне повидаться с женой. Основанием для этого мог бы служить мой разговор с женой, из которого вы надеетесь получить какую-то важную информацию. Это было бы основанием и для того, чтобы караул остался перед дверью. А вы сделаете так, чтобы в палате осталась сестра, которая сможет услышать все, о чем мы будем говорить, ведь сестра - надежный человек.

- Но это же чепуха! Вашей жене нечего вам сказать, да и вам тоже.

- Разумеется! Она ведь ни о чем не знает. Но зато она сможет спокойно умереть.

Чиновник задумался и принялся листать дело.

- Мы вас допрашивали раньше о группе номер семь. Вы не назвали ни одного имени. А за это время мы взяли Мюллера, Безе и Вельдорфа. Вы не хотите назвать остальных?

Штайнер ничего не ответил.

- Вы назовете нам имена остальных, если я вам дам возможность в течение двух дней навещать вашу жену?

- Да, - ответил Штайнер после минутного раздумья.

- В таком случае, говорите!

Штайнер молчал.

- Вы назовете мне два имени завтра вечером, а остальные послезавтра?.

- Я назову вам все имена послезавтра.

- Вы обещаете?

- Да.

Чиновник долго смотрел на него.

- Посмотрю, что мне удастся для вас сделать. А сейчас вас отведут в камеру.

- Вы не можете возвратить мне письмо? - спросил Штайнер.

- Письмо? Откровенно говоря, оно должно остаться в деле. - Чиновник нерешительно посмотрел на письмо. - Но в нем нет ничего, что свидетельствовало бы против вас... Хорошо, возьмите!

- Спасибо, - сказал Штайнер.

Чиновник позвонил и приказал увести Штайнера. "Жаль, - подумал он, - но ничего не поделаешь. Сам попадешь к чертям на сковородку, если проявишь хоть каплю человечности!"

И неожиданно ударил кулаком по столу.

Мориц Розенталь лежал на своей кровати. Сегодня, в первый раз после многих дней, боли покинули его. Наступал вечер, и в серебристо-голубых сумерках парижского февраля вспыхнули первые огни. Не поворачивая головы, Мориц Розенталь наблюдал, как зажглись огни в окнах дома напротив. А сам дом покачивался в сумерках, как океанский пароход перед отплытием. Простенок между окнами бросал на отель "Верден" длинную темную тень; эта тень быль похожа на сходню, которая, казалось, только и ждала, чтобы на нее ступили.

Мориц Розенталь по-прежнему лежал, не шевелясь, в своей кровати, но потом вдруг увидел, как окно его комнаты широко распахнулось, и некто, похожий на него, поднялся, вышел в окно и прошел по тени-сходне на корабль, который мягко покачивался в длинных сумерках жизни. Корабль поднял якорь и медленно поплыл вдаль, а комната, где находился отец Мориц, развалилась, словно мягкая картонная коробка, попав в поток воды, и закружилась в ночи. Мимо корабля с шумом проплывали улицы, корабль мягко поднимался в тихое журчание бесконечности. Плавно покачиваясь, словно колыбель, он приблизился к облакам, звездам, голубой синеве, а затем перед ним открылась пустыня в розовых и золотых тонах. Темные сходни медленно опустились, и Мориц Розенталь сошел по ним с корабля. В тот же миг корабль исчез, и он остался один в незнакомой пустыне.

Под его ногами лежала длинная ровная дорога. Старый бродяга недолго раздумывал - ведь дороги существуют для того, чтобы по ним ходить, а его ноги исходили уже множество дорог.

Но ему не пришлось долго шагать. За серебристыми деревьями показались огромные сверкающие ворота, за которыми блестели башни и купола. В центре ворог, в мерцавшем свете, стояла огромная фигура, держа в руке кривую палку.

- Таможня! - испугался отец Мориц и отпрыгнул в кусты. Потом огляделся. Назад он возвратиться не мог - дорога исчезла. "Ничего не поделаешь, - покорно подумал старый эмигрант. - Придется спрятаться здесь и дождаться ночи. Может, ночью удастся проскользнуть стороной". Он выглянул меж ветвей карбункула и оникса и увидел, что огромный привратник манит кого-то своей палкой. Он еще раз оглянулся. Кроме него, никого не было. Привратник снова кого-то поманил.

- Отец Мориц! - раздался чей-то мягкий звонкий голос.

"Кричи, кричи! - подумал Мориц Розенталь. - Я все равно не заявлю о своем прибытии!"

- Отец Мориц! - снова раздался голос. - Выходи из куста забот!

Мориц поднялся. "Поймали! - подумал он. - Этот великан, конечно, бегает быстрее меня. Ничего не поделаешь. нужно идти".

- Отец Мориц! - снова крикнул голос.

- К тому же он знает мое имя, вот не повезло! - пробормотал Мориц. - Значит, меня отсюда уже когда-то высылали. Тогда по новому закону я получу самое меньшее три месяца тюрьмы. Будем надеяться, что здесь, по крайней мере, хорошо кормят. И не дадут для чтения семейный журнал за 1902 год, а что-нибудь современное. Я бы хотел прочесть что-нибудь из Хемингуэя.

- Ворота становились все светлее и, чем ближе он подходил, сверкали все ярче. "И что это у них теперь за световые эффекты на границах? - размышлял отец Мориц. - Нельзя понять, где и находишься! Может быть, они вообще осветили все границы, чтобы легче нас ловить? Какое расточительство!.."

- Отец Мориц, - спросил привратник, - зачем ты прятался?

"Ну и вопрос! - подумал Мориц. - Ведь он меня знает, и знает, что к чему!"

- Входи! - пригласил привратник.

- Послушайте! - запротестовал Мориц. - Я еще не подлежу наказанию. Я еще не перешел вашей границы. Или, может быть, я уже нахожусь на вашей территории?

- На нашей, - подтвердил привратник.

- Послушайте, - ответил Мориц Розенталь. - Я сразу скажу вам правду: у меня нет паспорта!

- У тебя нет паспорта?

"Шесть месяцев", - подумал Мориц, услыхав громовой голос, и покорно покачал головой.

Привратник поднял палку.

- Тогда тебе не нужно будет в течение двадцати миллионов световых лет стоять в небесном партере. Ты сразу получишь мягкое кресло с ручками и опорой для крыльев!

- Все это чудесно, - ответил отец Мориц. - Но из этого вряд ли что-нибудь получится. Дело в том, что у меня нет ни разрешения на въезд в страну, ни вида на жительство. О разрешении на работу нечего и говорить.

- Нет разрешения на въезд, нет вида на жительство, нет разрешения на работу? - Привратник поднял руку. - Тогда ты получишь ложу в первом ярусе, в центре, откуда открывается полный вид на небесную рать.

- Это было бы неплохо, - ответил Мориц. - Тем более, что я люблю театр. Но тогда я вам скажу еще кое-что, что изменит все ваши планы. Я, собственно говоря, очень удивлен, что вы до сих пор не повесили снаружи вывеску, что нам вход воспрещен. Дело в том, что я - еврей, выгнан из Германии и уже многие годы живу нелегально.

Привратник поднял обе руки.

- Еврей? Выгнан из Германии? Жил нелегально?.. В таком случае ты еще получишь для личного обслуживания двух ангелов и солиста на тромбоне. - Он крикнул в ворота: - Ангел бездомных! - И перед отцом Морицем появилась огромная фигура в голубом одеянии с лицом всех матерей мира. - Ангел многострадальных! - снова выкрикнул привратник, и другая фигура, одетая во все белое и с сосудом слез на плече, встала по другую сторону отца Морица.

- Секундочку! - попросил Мориц и спросил привратника: - Вы уверены, что там, за воротами, не...

- Не беспокойтесь. Наши концентрационные лагеря находятся много ниже.

Два ангела взяли его под руки, и отец Мориц, старый бродяга, ветеран эмигрантов, спокойно вошел в ворота навстречу яркому свету. Внезапно что-то зашумело - все сильнее и громче, и на свет упали пестрые тени...

- Мориц, - сказала Эдит Розенталь, появляясь в дверях. - Вот он, тот мальчик. Маленький француз. Ты не хочешь на него взглянуть?

Ответа не последовало. Она осторожно подошла ближе. Мориц Розенталь из Годесберга-на-Рейне больше не дышал.

Мария снова проснулась. Все время в первой половине дня она находилась в какой-то туманной агонии. Теперь же она увидела. Штайнера очень отчетливо.

- Ты еще здесь? - испуганно прошептала она.

- Я могу остаться, сколько хочу, Мария.

- Что это значит?..

- Объявили амнистию. Я тоже под нее попадаю. Тебе нечего больше бояться. Теперь я останусь здесь.

Она задумчиво посмотрела на него.

- Ты говоришь это, чтобы успокоить меня, Йозеф...

- Нет, Мария. Амнистию объявили вчера. - Штайнер повернулся к сестре, которая чем-то занималась в глубине палаты. - Правда ведь, сестра? Со вчерашнего дня мне нечего больше бояться?

- Нечего... - невнятно ответила та.

- Пожалуйста, подойдите ближе. Моя жена хочет услышать это от вас подробнее.

Сестра, немного ссутулившись, продолжала оставаться на месте.

- Я ведь уже ответила.

- Пожалуйста, сестра! - прошептала Мария.

Та не шевельнулась.

- Пожалуйста, сестра, - снова прошептала Мария.

Сестра неохотно подошла к кровати. Больная с волнением смотрела на нее.

- Со вчерашнего дня я ведь могу здесь бывать постоянно, не правда ли? - спросил Штайнер.

- Да, - выдавила сестра.

- И опасности, что меня схватят, больше не существует?

- Нет.

- Спасибо, сестра.

Штайнер увидел, как глаза умирающей заволоклись туманом. Плакать она уже не могла - не было сил.

- Значит, теперь все хорошо, Йозеф, - прошептала она. - И теперь, когда ты снова можешь быть со мной, я должна уйти...

- Ты не уйдешь, Мария...

- Я хотела бы встать и уйти с тобой.

- Мы уйдем вместе.

Некоторое время она лежала и смотрела на него. Лицо приняло землистый оттенок, еще резче выступили скулы, а волосы за ночь поблекли и потеряли свой блеск. Штайнер видел все это и в то же время ничего ни видел. Он видел только, что она еще дышит, а пока она жила, она оставалась для него Марией, его женой.

В комнату заползали сумерки. Из коридора слышалось временами вызывающее покашливание Штайнбреннера. Дыхание Марии стало неглубоким, но более учащенным и с перерывами. Наконец оно стало едва заметным и прекратилось совсем. Штайнер держал ее руки, пока они не похолодели. Он словно умер вместе с ней. Когда он поднялся, чтобы выйти, тело его показалось ему совсем чужим и ничего не чувствовало. Он скользнул по сестре равнодушным взглядом. В коридоре его встретили Штайнбреннер и еще один эсэсовец.

- Мы ждали тебя более трех часов! - прорычал Штайнбреннер. - И об этом мы еще поговорим с тобой в ближайшее время. Можешь быть уверен!

- Я уверен, Штайнбреннер. Ничего другого я от тебя и не жду.

Тот облизал пересохшие губы.

- Ты, наверное, знаешь, что должен называть меня "господин вахмистр", не так ли?.. Ну, да ладно, продолжай говорить мне "Штайнбреннер" и "ты", но за каждый раз ты будешь целую неделю обливаться слезами, мой дорогой! Теперь у меня будет для этого время.

Они спускались вниз по широкой лестнице. Штайнер шел посередине. Вечер был теплый, и огромные, до самого пола, окна наружной овальной стены были распахнуты настежь. Пахло бензином и первыми признаками весны.

- У меня будет бездна времени для тебя, - медленно и удовлетворенно повторил Штайнбреннер. - Вся твоя жизнь, дорогой. Имена наши так подходят друг к другу - Штайнер и Штайнбреннер. Посмотрим, что у нас из них получится...

Штайнер задумчиво кивнул... Открытое окно приблизилось. Толкнув Штайнбреннера к окну, он выпрыгнул и увлек его за собой в пустоту...

- Вы со спокойной совестью можете взять эти деньги, - с горькой печалью сказал Марилл. - Он оставил их специально для вас. И я должен передать их вам в том случае, если он не вернется.

Керн покачал головой. Он только что приехал и грязный, оборванный сидел с Мариллом в "катакомбе". В Дижоне он нанялся на работу помощником шофера и приехал в Париж с колонной грузовиков.

- Он вернется, - ответил Керн. - Штайнер обязательно вернется.

- Да не вернется он никогда! - с горечью выкрикнул Марилл. - И после вашего "он вернется" мне становится еще тяжелее, черт бы вас побрал!.. Я вам говорю: он не вернется! Вот, прочтите!

Он вынул из кармана смятую телеграмму и швырнул ее на стол. Керн взял ее и разгладил. Телеграмма была из Берлина и адресована хозяйке отеля "Верден". "Сердечно поздравляю днем рождения. Отто", - прочел он.

Керн поднял глаза.

- Что это значит? - спросил он Марилла.

- Это значит, что его схватили. Так мы с ним договорились. Телеграмму должен был послать один из его друзей... Да это нетрудно было предвидеть. Я ему сразу сказал об этом. Ну, а теперь возьми эти проклятые бумажки!