Чтение 37–й страницы книги ~Несекретные материалы~

Внутри оказалось несколько просторных комнат, огромный зал, кухня-, ванная,
но мебели нет, и обои повисли клоками...

Я вышла через заднюю дверь, прошла еще немного берегом реки и наткнулась на
кладбище. Безжалостное осеннее солнце освещало заброшенные могилы. Человеку
свойственно не думать о смерти, но если уж все равно похоронят, так лучше
здесь - в полной тишине, над рекой, поддеревьями, где поют птицы...

Я толкнула ржавую калитку и вошла внутрь. Погост делился на две части - в
одной несколько замечательных мраморных памятников, в другой - простые
деревянные и железные кресты.

Первое надгробие представляло собой фигуру коленопреклоненного ангела.
"Гликерия Корзинкина, урожденная Рокотова, 1836-1901 гг., Федор Корзинкин
1829-1900 гг.". Бог мой, это же предки Базиля! Следующая могила
принадлежала Михаилу и Варваре Корзинкиным, рядом детские захоронения -
младенец Петр и отроковица Анна, в самом углу Дормидонт и Прасковья
Корзинкины, скончавшиеся аж в 1856-м и 1861 годах.

На второй территории масса мелких холмиков, на крестах разные фамилии,
последний раз тут хоронили в 1986 году - Авдотью Козлову. Прожила бабуля
большую жизнь, родилась в 1906 году. В самом конце стоял обычный, уже
почерневший деревянный крест. Я с трудом разобрала буквы. "Господи, упокой
с миром невинно убиенных Андрея, Марию и Трофима Корзинкиных, 1917 год".
Значит, тут покоятся прадедушка и прабабушка Базиля, родители его деда
Николая, убитые восставшими крестьянами! Где же могилка младенца Земцова, в
которой якобы спрятан клад?

Я вновь вернулась на "богатую" территорию и стала осматриваться. В левом
углу за оградой еще какой-то холм. Я перелезла через изгородь и увидела
небольшой каменный обелиск - "Прости, господи, нашей дочери грех
самоубийства. Анастасия Корзинкина 16 лет, младенец Земцов".

Бедная девочка! Небось забеременела незамужняя и не снесла позора - убила
себя и незаконнорожденного сына, вот почему могилка за оградой и креста
нет. Но где камень, который требуется повернуть?

Я излазила весь холм, никаких камней нет и в помине, только небольшой,
примерно метровый обелиск. Может, его и имел в виду умирающий дед?

Памятник из белого, слегка потемневшего мрамора стоял намертво. Я дергала
неподатливый кусок, пыталась расшатать - все без толку. Через полчаса
зряшных усилий решила присесть на небольшую, слегка расколотую мраморную
скамеечку и закурить. Привычный вкус "Голуаз" успокоил нервы, и захотелось
пить. Солнце светило ярко, щедро освещая кладбищенский пейзаж. В траве, все
еще высокой и, несмотря на ноябрь, почему-то зеленой, блестел какой-то
предмет. Я присела на корточки и подняла золотую зажигалку "Ронсон" с
выгравированной буквой "В". Так, Базиль приезжал сюда. Симпатичную
безделушку Зайка подарила Корзинкину на это Рождество, обозначив на ней
первую букву его имени "Basil". Значит, он тоже сидел на скамеечке и скорей
всего зачем-то наклонился, вот плоская, маленькая штучка и выпала из
кармана.

Я принялась внимательно осматривать низ скамейки, пальцы ощупывали "ногу",
вдруг именно ее надо повернуть? Внезапно под руками что-то продавилось,
раздался тихий скрип, и обелиск слегка отъехал. Я разинула рот. Вот оно
что! В скамеечке скрыт механизм, отодвигающий камень, а я случайно нашупала
"кнопку" - один из мраморных кирпичиков, на который просто требовалось
нажать.

Подойдя к тайнику, заглянула внутрь. Небольшая, аккуратно отделанная ниша,
абсолютно сухая, без признаков паутины. Ясно, что Корзинкин приезжал на
кладбище, скорей всего нашел клад. Дедушка прав - такую "хованку" трудно
обнаружить случайно. Я вот знала, где искать, да и то сразу не догадалась!

Обратный путь в деревню показался необыкновенно длинным, и, когда вновь
возник заброшенный детский сад, я слегка притормозила и с грустью поглядела
на выбитые окна. Значит, вот оно, родовое гнездо Корзинкиных, милый отчий
дом, знававший веселье свадеб и грусть похорон... Стоит никому не нужный и
умирающий, впрочем, как и сам род Корзинкиных. У Сюзетты и Базиля детей
нет, и скоро ветвь засохнет.

В деревне за время моего отсутствия не произошло никаких изменений, та же
мертвенная тишина, только с двери кажущегося жилым дома пропал замок и
поубавилось тряпок на веревке.

Я взобралась на покосившееся крылечко и крикнула:

- Есть кто дома?

- Входи, не заперто, - отозвался бодрый мужской голос.

Я вошла в просторную кухню. Спиной к двери стоял одетый в какую-то рванину
мужик. В руках он держал ухват и орудовал им в огромной русской печи.

- Здравствуйте, - пробормотала я.

Мужик повернулся, и стало понятно, что передо мной древний старик, еще
крепкий, но невероятно старый. Все лицо хозяина избороздили морщины, и оно
походило не на печеное яблоко, а на потрескавшуюся почву пустыни. Темная то
ли от летнего загара, то ли от возраста кожа, запавший рот и неожиданно
ярко-васильковые глаза под седыми кустистыми бровями.

- Здорово, дочка, коли не шутишь, - громко ответил хозяин, с грохотом ставя
черный котелок на подставку. - Вот как угадала, прямо на щи поспела.
Садись, хлебни горяченького.

Он порылся в шкафчике, вытащил две тарелки с золотыми буквами "Общепит",
алюминиевые ложки и хлебницу с кусками кривого серого батона.

- Уж извиняй, - проговорил дедок, - булки сам пеку. Раньше из сельпо
таскал, а теперь тяжело стало. Далеко ходить-то, все десять километров
будет, вот муки, крупы, сахару да масла приволоку, и все - сдох коняшка.
Раньше, пока жена жива была, здорово у нее хлеб получался, а у меня никак.
Вроде кладу все то же, что и она, а выходит - пшик. А еще раньше тут и
магазин был, и электричество, и газ... Сейчас ничего, свечку жгу.

- Что ж не уедете?

- А куда? Дитев господь не дал, в дом для престарелых не хочу, пусть уж
лучше тут, возле старухи, похоронят, рядом с Авдотьей. Последние мы из
горловских остались, все поперемерли, теперь вот один. Я вот как придумал:
домовину сколотил и в сарай поставил. А на почте предупредил, как пятого за
пенсией не явлюсь, значит, помер. Деньги себе заберите, только меня в гроб
положите да заройте. Обещали сделать. Да уж небось недолго.

- Сколько же вам стукнуло? - вырвалось у меня.

- В 1902-м крещен, - ответил дедок.

"Это ж почти сто лет! Как он тут живет один?!" Словно услышав мои мысли,
старик сообщил:

- Нормально живу. Колодец хороший, огород сажаю, картошку, капусту,
морковку, свеклу выращиваю, куры были, да передохли, заразы, а так все
хорошо! Газеты вот куплю раз в месяц и читаю. Глаза видят, уши слышат,
мозги варят, чего господа гневить и жалиться? По городам мужики в моих
летах давно покойники или инвалиды, а я даже очков не ношу.

Он с завидной скоростью принялся уничтожать перловку. Я зачерпнула крупинки
и пожевала - больше похоже на кашу, чем на щи, но необыкновенно вкусно -
ароматно и во рту тает. В два счета я умяла тарелку, заслышав, как ложка
царапает по дну, дедуля усмехнулся.

- Ну как тебе, дочка, суп из печки?

- Бесподобно!

- То-то и оно, совсем другое дело, не то что на газу или керосине, дух
совсем иной.

Он полез в мешочек, висящий на окне, вытащил оттуда горсть самосада,
скрутил из газеты козью ножку и со вкусом задымил. Я вынула "Голуаз". Дед
неодобрительно крякнул.

- Вот это зря, ты же баба, негоже курить, небось и водку пьешь?

- Нет, только курю, а вы, наверное, помните Корзинкиных?

- Господ? А то нет! Пятнадцать стукнуло, когда кормильцев красноармейцы