Чтение 37–й страницы книги ~Утоли моя печали~

толстый свитер из крестьянской шерсти. И здоровые, сильные ноги...

Ярослав стоял, прислонившись к камню, смотрел и молчал. Между тем призрак
не исчезал, напротив, оживал и узнавался еще больше.

- Почему ты молчишь? - спросила требовательно. - Что это с тобой?

- Ничего, - проговорил он оловянными губами.

- В таком случае отвечай! Где охотник?

- Идет вдоль протоки к озеру, - Ярослав отвернулся. - Этого не может
быть...

- Чего не может быть?

- Ничего не может быть! - Он схватил рюкзак, затянул горловину. - Вы тут
развлекайтесь, а мне пора. Радиомаяк висит в двух километрах за порогом,
найдете.

Девушка соскользнула с камня и встала у него на пути.

- Я тебя не отпускаю! Останешься со мной. И почему стал звать на "вы"?
Помнится, когда ты уходил, мы были ближе.

- Не могу... Мне пора! - Ярослав снова отвернулся, чтобы не смотреть в ее
лицо. - Я должен уйти!

Она фамильярно взяла его за небритый подбородок пальчиками, приподняла
голову, сказала властно и резко:

- Посмотри мне в глаза!.. Почему уходишь? Я не отпускаю тебя!

Высыхающие ее волосы становились легкими и волнистыми - точно такими же,
как тогда, на "лестнице любви"...

- Мне нужно идти, - проговорил он, опасаясь встретиться с ней взглядом.

- Ты правда волк-одиночка?

- Мне хорошо, люблю одиночество.

- Где твое логовище? В Скиту?

- Да, это далеко отсюда. - Он обошел "лису" и направился в гору, не
думая, куда, только чтобы уйти. - Желаю успеха в охоте!

- Как тебя зовут? - крикнула она в спину. Он не хотел отвечать, вернее,
подумал так, но обернулся и сказал:

- Ярослав. Меня зовут Ярослав.

- Отлично, я буду звать тебя Ярый! Ты не против? Хорошо звучит - Ярый?..
Почему ты не спросишь мое имя?

За годы, прожитые в одиночестве, он знал, что такое тоска, тем более
тоска по женщине; он знал ее силу, когда любая женщина кажется
обворожительной и прекрасной, особенно если тебе уже двадцать семь, и даже
удивительный лебединый край начинает казаться не таким уж и удивительным...

И эта тоска заставила его остановиться, будто перед красным флажком
волчьего обклада. Все летело к черту - гордость, сила духа, жажда воли и
самое опасное - рассудок, ибо это безумие - верить в призраки...

- Как же твое имя? - будто бы нехотя спросил он. Девушка засмеялась и
победно приблизилась к Ярославу.

- Вот видишь, и ты устал от одиночества, правда? И сейчас в моей власти.
Скажешь, нет?

Он отвернулся, хотя краем глаза удерживал на ней взгляд: в
проницательности ей отказать было нельзя...

- Называй меня Юлией, - благосклонно вымолвила она и подала руку для
поцелуя. Хочешь быть моим боярином?

Ярослав взял ее руку, коротко прикоснулся губами и сказал через силу:

- Не хочу.

- Почему? - изумилась она и вскинула красивые, выгнутые высокими дугами
брови. - Боярин Ярый! Как хорошо звучит, ты прислушайся.

- Все равно не хочу. У тебя есть настоящий боярин, с бородой и
пеленгатором. К тому же супермен.

- У меня много бояр... Ты отпустишь бороду и станешь моим боярином. Я так
хочу!

- Не люблю ходить в стае, - выдавил он.

- Знаешь, я скоро уезжаю, - вдруг призналась Юлия грустно. - И надолго,
на несколько месяцев, за границу.

- У тебя когда-нибудь было... белое платье?.. Нет! Не то спросил!..
Когда-нибудь болели ноги? Чтобы ходила с трудом?

И первый раз прямо посмотрел в блеснувшие глаза.

- Ноги? - Она утратила свою наигранную властность и на миг стала
беспомощной. - Да... Болели ноги. Мы жили на севере... Начинался
полиартрит... Я едва передвигалась целый год, ездила в коляске... Потом дядя
увез меня... Почему ты об этом спросил? Почему?

- Не может быть...

- Что не может быть? Что?.. У меня правда болели суставы. А теперь -
посмотри, не осталось следа. Потому что я мыла их живой водой.

- Это для тебя берут воду?

- Конечно, для кого же еще? Здесь все существует только для меня.

Он решился сказать, хотя боялся ошибиться до последнего мгновения.

- Я видел тебя. Мы встречались на черной лестнице. Ее называли "лестница
любви"...

- Неправда! - засмеялась она. - Ты не мог меня видеть. Никогда!

- Ты призрак с каштановыми волосами...

- Не говори пошлостей, пожалуйста... Я этого не терплю!

- Пошлости?.. Это не пошлости! Идем сейчас же ко мне и я тебе покажу!

- Что покажешь? Что у тебя интересного?

- Твои портреты... Нет, твои иконы!

- Это уже романтичнее, - грустно одобрила она. - Юноша пишет мои иконы...
Эх, жаль, если бы не за границу... Мне так плохо, не хочу ехать.

- Ну так и не езди! - засмеялся он. - Пойдем в Скит!

Юлия вздохнула и зябко съежилась - с реки несло холодом. Ярослав снова
достал свитер, развернул его мешком и молча надел на нее, не продевая руки в
рукава, - она приняла это как должное.

- Ничего нельзя изменить, все согласовано... Я приеду к тебе в логовище.
Завтра или послезавтра. У тебя там хорошо? Интересно?

- Не знаю... Мой дом стоит под горой, на озере. Там красиво...

- Ну да, я помню твой дом, - как-то бездумно проронила она.

- Ты не можешь помнить, ты никогда не была в Скиту! - чуть ли не закричал
Ярослав.

- Нет, была... У тебя еще с горы течет ручей, потому что ледник тает. И
очень хорошая вода...

- Да-да, ваши люди приезжают за ней на лодке...

- Как бы мне хотелось искупаться в этой воде! С головой!

- Ко мне нельзя сейчас приехать, - вспомнил он. - Ни на чем.

- Почему?

- Лебеди вывели птенцов.

- А, понимаю... Тогда прилечу на вертолете.

- Запрещено. Распугаешь всех птиц.

- Как же к тебе попасть?

- Пешком далеко, если не знаешь прямых путей. А ты их не знаешь. Пойдем
сейчас! Искупаешься и посмотришь на иконы.

- Ярый! Сказала же, не терплю пошлости! - внезапно выкрикнула она. -
Зачем же ты так?.. От тебя исходит такая сильная и мощная энергия... А ты
говоришь как последний ловелас! Как этот боярин!

Юлия глянула на другой берег протоки и замолчала.

- У тебя в самом деле болели ноги? - спросил он.

- Хорошо, приду пешком, - решилась она. - У меня давно не болят ноги! И
тогда верну свитер.

- При чем здесь свитер?!

- При том, что мне в этом свитере хорошо! Но мне нельзя брать чужих
вещей!

- Это не чужие вещи!

Она махнула рукой и пошла вдоль протоки, уверенная и независимая.

Ярослав проводил ее взглядом, сел на камень и пожалел, что она так
легкомысленно пообещала то, чего не сможет выполнить, и это лишь сиюминутный
каприз...

Он так и не верил, что это пришла Она... И с каждой минутой жалел все
сильнее и сильнее, до сердечной боли, до неуемного желания догнать ее, чтобы
еще раз посмотреть... Найти слова, уговорить, умолить остаться...

Он побежал с берега протоки к себе в Скит и, не обнаружив ни одной доски
с левкасом, взял черновую, не строганную, а только обтесанную топором, и, не
пропитывая олифой, стал писать новую икону. Он старался не расплескать, не
сморгнуть ее образ, и потому писал почти с закрытыми глазами, и, когда
стемнело, ему не понадобился свет. Всю ночь он трудился, как Сезанн, и
поразительно, без света не путал краски. Но не мог различить испачканные
кисти, и те часто подводили, выбрасывая на доску мазок неожиданного цвета, и
тогда он бросил их на пол и стал писать пальцами. Ее лик начинал медленно
светиться в темноте, и оставалось лишь дополнять этот свет, а вернее,
убирать тень.

К утру икона была готова, и в сумерках она казалась прекрасной. Ярослав
уснул тут же, возле доски, установленной на самодельном мольберте, но когда
проснулся и при солнечном свете глянул на свое творение - ужаснулся! Не было
ничего, даже намека на то, что здесь изображено человеческое лицо: только
беспорядочные, хаотичные мазки самых разных цветов и оттенков, никак не
гармонирующих друг с другом. Словно кто-то пришел и все испортил, пока он
спал!

Подавленный и смущенный, Ярослав днем время от времени поднимался в
мансарду и уходил в полной растерянности. Но когда на улице снова начало
темнеть, из этой мазни опять стал проглядывать Ее образ. Сначала едва
уловимый, призрачный, словно размытый дождем, но чем темнее становилось, тем
лик становился выразительнее и начинал светиться, как прошлой ночью.

Вдохновленный таким чудом, Ярослав поздно вечером не выдержал и, несмотря
на сезон покоя в заповеднике, погнал на лодке в Летнее озеро, благо что ночи
уже были короткие и не темные. Моторку оставил не там, где оставлял обычно,
когда ездил в Усть-Маегу, а на протоке, сам же подобрался к Дворянскому