Чтение 37–й страницы книги ~Автономный рейд~

двигаться, чем хорошо думать. Но зато у меня быстро вырабатываются рефлексы.
И навыки. С тех пор как, стараясь лучше послужить Родине, наш отряд вылетел
из армии, меня настораживает все, что хоть на миллиметр приближает меня к
спецслужбам, просто-таки вздыбливая волосы на загривке.

Тем более что кое в чем разработчик Принцессиной легенды напортачил.
Допускаю, что я мог тогда, под Биноем, не заметить убитую таким жестоким
способом женщину. Мог не запомнить и физиономию Ирины: была перепугана,
перекошена, чумаза от пыли и пота. Да и моложе теперешней почти на пять лет.
Но чтобы я, гоня тех теток впереди себя, как ополоумевших от паники овец, не
заметил и не запомнил этой тугой, гордо гарцующей задницы?! И потом не
заглянул в личико, чтобы узнать, кто ее хозяйка?

Быть такого не может.

-- Про что молчишь, милый? -- перебила мои мысли При.

-- Так... Про нас с тобой. Так, и что же дальше? Чего это они меня
пытать вздумали? И при чем тут ювелирное изделие царицы Тамары?

-- Дальше? Дальше мне пришлось опять бежать с рапортом к начальству, а
у Девки, видимо, лопнуло терпение. Она тебе еще кого-нибудь не подсовывала?

-- А что, это планировалось? -- ушел я от ответа.

-- Да кто эту Девку разберет? Могла. Чтобы увлечь тебя тамошними
возможностями, да и самой покайфовать. Ума не приложу, с чего Девка
взъярилась? Когда я пыталась с тобой пообщаться, она не дала. Потом прихожу,
а на тебе уже живого места нет. Ну я и заметалась. У моего начальства
просить, чтобы санкционировали налет на берлогу Полянкина, бесполезно. САИП
сама заинтересована в его опытах. Я просто с ума сходила, не зная, как тебя
выручить. А ты -- чудо, ты сам вырвался. Не узнала бы от самой Девки -- не
поверила бы... До чего же гнусно работать с психами! Кстати, у тебя что,
пришить Девку возможности не было?

-- Была.

-- Жаль, что не пришил. Расклад мог бы поменяться очень интересно, и
банда стала бы гораздо предсказуемой. Или... Ты, случаем, не проникся ли к
ней страстью?

-- Нет, -- категорично отмел я такую возможность, хотя и сам уже не
знал: где, собственно, я, а где -- химия.

-- Ага, ты ведь у нас гуманист, да? Обожаю! -- Она, быстро вытерев
ладошкой губы после бутерброда, кинулась лизаться.

-- Подожди... -- Я постарался очень тактично уклониться. -- Когда я
тебя... ну... в камере... Ты сильно мучилась?

-- Олежек, если бы это был не ты, поверь, удовольствия он бы не
получил. Кроме всего прочего, я была не так уж крепко связана, как казалось.
Насилие, в которое женщина играет, и насилие натуральное -- большая разница.
Первое заводит, а второе радует только зверей. Не говорю за других, но зверю
я член откушу или глотку перегрызу в шесть секунд!

-- Это воодушевляет.

На самом деле я пытался понять: почему При так упорно молчит о некоем
подполковнике Каткове, который вместе с Девкой и Полянкиным заправлял
подземной лабораторией.

-- А ты сам как думаешь: с чего Девке вздумалось тебя пытать?

Конечно, с того, что они с Катковым хотели убедиться, что моим ребятам
ничего не известно о Полянкине. Так я подумал, но вслух сказал другое:

-- Может, по видеозаписи Девка поняла, что ты немного играешь в
насилуемую? И заподозрила, что толку не будет?

-- Да? Возможно. Ну и что? Ей-то, извращенке, это бы показалось
нормальным. Она по пьянке хвасталась, что любит сношаться с мужиком, который
знает, что если не угодит ночью, то утром его прикончат. Для нее в этом
особый кайф.

-- Убивала?

-- Не знаю. Говорит, что иногда.

-- Жуть.

-- Не бойся, тебе такое не грозит... Во-первых, я не по этой части. А
во-вторых, у меня на тебя серьезные виды. Очень серьезные, на всю жизнь...
Кстати, учти: я ревнива. И Девка мне за тебя еще заплатит, коль ты сам ее
простил. Чужого мне не надо. Но что мое -- то только мое. Ты меня хорошо
понял? Тебе, конечно, я зла не причиню. Ни за что. Но вот с нею разберусь
обязательно. Чтобы знала, как на мое зариться... Боже ж ты мой, как мне с
тобой хорошо!

Ну это мы проходили.

Клятвы о вечной любви -- интересное и заразительное дело.

Очень приятно жить, зная, что кто-то от тебя без ума. Поэтому таким
признаниям охотно веришь. В первый раз. Те, кто глуповат, верят и во второй.
Совсем тупые, как я, -- и в третий.

Но в пятый к ним уже невольно относишься скептически.

Хотя слышать их все равно приятно.

Глава двенадцатая. ПТС окончательный и обжалованию не подлежит

Генерал-майор Голубков, узнав об исчезновении Олега Мухина, устроил
весьма обстоятельный разбор всех сопутствующих обстоятельств. И
друзья-однополчане Мухи в нем охотно и заинтересованно соучаствовали. Теперь
им самим отсутствие друга уже не казалось просто загулом имевшего денежки
холостяка. Когда Голубков сообщил, приехав к Пастухову в Затопино, что
вокруг УПСМ началась подковерная возня и что она непонятным пока образом
связана с Грузией, многое предстало в ином свете. Ведь Муха пропал после
того, как в аэропорту Шереметьево -- по дороге не куда-нибудь, а именно в
Тбилиси! -- на руках Олега неожиданно для него самого обнаружились следы
взрывчатки. Теперь и то, что Муха не счел нужным созвониться с друзьями, а
лишь отделывался маловразумительными сообщениями на пейджер, настораживало.
Уточнив все детали и подробности, генерал попросил незамедлительно сообщать
ему о любых новостях и отбыл.

Когда его служебное авто отъехало от дома Пастуха, Артист проводил
взглядом особенно противный на фоне белейшего снега сизый выхлоп и спросил:

-- Кто-нибудь верит, что Муха так влип, что не мог дать сигнал тревоги?
Я не верю. Боцман, а ты не замечал, что Муха в последнее время какой-то
странный?

-- Ну замечал. А кто сейчас не странный? -- Боцман спросил об этом у
Дока, но ответил себе сам: -- Я и на вас смотрю, удивляясь: под пулями вы
вроде бы нормальнее были.

-- А что именно у Мухи? -- спросил Пастух, привычно пропустив реплику
Боцмана мимо ушей. -- Что с Олегом странного?

У повоевавшего человека многое смещается в восприятии жизни. Строго
говоря, чтобы выжить на войне, надо быть очень ненормальным с точки зрения
обычного штатского, никогда не нюхавшего пороха. А уж тот, кто умудрился
выжить в войне без линии фронта, когда и бандит, и идейный террорист, и
партизан, ставший таковым от безденежья или скуки, и мирный обыватель,
лезущий в карман за документами, вместо того чтобы задрать руки вверх,
выглядят одинаково, -- так вот, тот, кто выжил в таких условиях, просто
неописуемо странен. Мягко говоря. Ибо не шарахнуться в укрытие, на лету
выхватывая пистолет, когда неподалеку хрястнула упавшая с крыши сосулька, --
это убийственный стресс. Такой, весь в поту, дрожащий от невыплеснутого
напряжения, человек боится самого себя. Пастух прекрасно знал это и считал,
что проще об этом не говорить. Пережили, мол, и забудем. Другое дело --
Артист, не чуждый самокопания, как и всякий, профессионально изучающий
порывы души.

-- Интересно, -- удивился Артист реплике Боцмана, жестом попросив
Пастуха дать ему разобраться. -- Ну командир понятно: надо с глузду съехать,
чтобы на свои деньги сначала закодировать от пьянства полдеревни, а потом
еще и содержать вылеченных за свой счет. Ну а я-то чем тебя удивляю?

-- А тем, -- пожал плечами Боцман и, подумав, объяснил: -- А всем. Вот.

-- Ребя-ата, -- урезонивающе вмешался Док. -- Старайтесь избегать
негативных оценок. Полезная обратная связь не должна выражаться прямой
критикой и выставлением оценок поведению товарища. Иначе ничего, кроме обид,
не получится. К тому же обратная связь более репрезентативна и полезна, если
исходит от большинства участников обсуждения.

Артист не меньше минуты, шевеля губами, переваривал услышанное. Потом
вздохнул, сел на широкую желто-белую лавку рядом с Перегудовым и попросил,
искательно заглянув в ему глаза:

-- Повтори еще раз. Только помедленнее и по-русски. Что там насчет
репрезентативности?

Боцман с Пастухом переглянулись, но промолчали. Боцман -- потому что
переживал стыд за то, что сам не сообразил поднять тревогу из-за пропажи
Мухи. Пастух -- потому что хотел еще разок мысленно пройтись по новой для
него фактуре.

-- Понимаешь, -- сказал Док, -- многие, когда хотят изменить чужое
поведение, делают это, осуждая или выставляя оценки. Например: "Только
круглый болван. Артист, будет, как ты, тратить все свои силы и деньги на
погоню за театральными химерами и эффектами вроде спонсирования постановки
"Гамлета" или покупки дорогущего "мазератти". Лучше бы ты семью завел..."
Понимаешь? Такая постановка вопроса обижает и вызывает желание спорить. Да и
неправда это наверняка. Любая оценка грешит категоричностью. А вот если я
скажу о своих чувствах, то это и не обидит, и будет бесспорно. Свои-то
чувства я уж как-нибудь получше других знаю, так? Например:

"Знаешь, Артист, меня беспокоит, что у тебя до сих пор ни дома своего,
ни семьи, ни детей. Я боюсь, что у тебя обострился ПТС. Многие в твоем
положении стремятся поскорее спустить деньги, подсознательно боясь думать о
завтрашнем дне. Им и спустя годы после войны кажется, что их вот-вот
убьют"...

-- Инте-ересно, -- протянул Артист. -- Значит, ты думаешь, что если я
не хочу складывать деньги в чулок, то это во мне говорит посттравматический
синдром?

-- Нет, я не так думаю, -- поправил его Док, -- я думаю, что так может
быть. Точно так же, как для меня самого, это проявляется в бегстве в чужие
проблемы. У меня ведь тоже вместо дома и семьи -- реабилитационный центр.
Получается, что мне легче думать о чужих болячках, чем разбираться в