Чтение 37–й страницы книги ~Смерть этажом ниже~

загорелся свет. Я стою, а вокруг лежат мертвые люди - до самого
потолка, вы понимаете? И такой страшный запах...

- Николайчик! - сверху перегнулся через перила незнакомый
Шубину мужчина. - Срочно на ковер!

- Простите, - сказал Николайчик. - Вы идете?

- Иду, сказал Шубин, но задержался, потому что вспомнил, что
его удостоверение у старшины - надо забрать. Он пошел к выходу.

Шубин выглянул наружу - старшины не было видно. Здесь должна
быть какая-нибудь комендатура.

Шубин поднялся на второй этаж вокзала.

Зал ожидания был прибран, пуст, скрепленные по шесть,
жесткие вокзальные кресла отодвинуты к стенам. Но не сам зал был
центром деятельности, а комната матери и ребенка, дверь в которую
была распахнута, и вторая комната, над которой сияла неоновая, не
к месту яркая вывеска "Видеосалон". Вокруг неоновых букв
загорались поочередно лампочки, совсем как на новогодней елке.

Пока Шубин стоял в нерешительности, не зная, к какой двери
направиться, из видеосалона выбежал шестерка Плотников. За ним
спешил низенький потный железнодорожник.

- Ну как же я пропущу? Там же людям сходить надо, - говорил
он.

- Пропустить без остановки. И все пропускать - неужели вам
непонятно? Ведь чрезвычайное положение.

- Вы бы мне бумагу дали, - сказал низенький.

- Будет бумага, будет, вы же видите, что я занят!

Шестерка побежал от железнодорожника, который со вздохом
развел короткими руками и пошел обратно в видеосалон. И тут
Плотников увидел Шубина. Он пробежал мимо, не сразу узнав его, но
затормозил где-то сбоку и сделал два шага задом наперед.

- Шубин? - спросил он.

- Он самый, - сказал Шубин. - И живой.

- Вижу, - сказал шестерка. - И очень рад. Очень рад, что у
вас все в порядке. А что вы здесь делаете?

- Хочу встретиться с руководством штаба, - сказал Шубин. -
Надеюсь, что могу пригодиться.

- Зачем, - сказал шестерка и, вместо того чтобы продолжить
свой путь дальше, развернулся, кинулся к двери в комнату матери и
ребенка.

Шубин пошел за ним. Пришлось посторониться - несколько
солдат притащили тяжелый ящик и принялись втискивать его в двери
комнаты матери и ребенка, застряв там и перекрыв движение людей.

Вокруг кипели голоса, ругательства и советы, отчего ящик еще
больше заклинивало в дверях. Через головы солдат видны были люди,
что стояли в зале. Их было много. Шубин увидел Гронского, к
которому подбежал Плотников и что-то говорил ему, отчего тот
повернул голову к двери, и они с Шубиным встретились взглядами.

Гронский тут же отвел глаза и стал что-то говорить
незнакомому чиновнику.

Шубин протиснулся к Гронскому. Гронский выглядел усталым,
глаза красные, под ними темные мешки, благородные брыли свисали
до плеч.

Он протянул Шубину руку. Рука была холодной, влажной.

- Вижу, что вы уже пришли в себя, - сказал Гронский. Потом
добавил, обращаясь к статному усатому чиновнику в финском пальто
и шляпе, что стоял рядом: - Познакомьтесь, товарищ Шубин,
журналист из Москвы. А это Николаев, директор биокомбината,
заместитель начальника чрезвычайного штаба.

Рука Николаева была другой, твердой и широкой.

- Журналист? - недоверчиво спросил Николаев. Он был
недоволен. Шубин словно услышал невысказанные слова: "Когда
успел? Кто допустил?"

Гронский уловил недовольство. Он добавил, будто оправдываясь:

- Товарищ Шубин у нас здесь с лекциями по международному
положению. Вот и попал в переделку. Мы с ним в гостинице куковали.

- А, международник, - сказал Николаев облегченно и тут же
закричал на солдат, которые распаковывали ящик, где таился
какой-то прибор с экраном и множеством кнопок:

- Правее ставьте, правее, чтобы окно не загораживать!

Он потерял интерес к Шубину.

- Обзаводимся хозяйством, армия помогает, - сказал Гронский.
Ну как вы, отдохнули?

- А вы энергично взялись за дело.

- К сожалению, - сказал Гронский, - никто не будет нас
хвалить за оперативную работу по спасению жизни и имущества
граждан. У нас как бывает? Голову сносят за прошлые грехи,
сегодняшние подвиги не в счет.

Гронский грустно улыбнулся. Он был искренен.

Шубин позавидовал: у него была возможность побриться.

- Как здоровье вашей жены? - спросил Шубин.

- Спасибо. Разумеется, ей придется отдохнуть - нервный шок.
Вы знаете, какая трагедия произошла с вертолетом?

- Я видел.

- Мы буквально чудом остались живы.

- Я хотел бы чем-нибудь полезен, - сказал Шубин.

- Но чем, чем? - вдруг вспылил Гронский. Вроде бы оснований
для вспышки Шубин ему не давал. - Вы пойдете в бригаду по уборке
трупов? Или в пожарники - у нас пожарников не хватает! Или в
госпиталь кровь сдадите?

- Не волнуйтесь, - сказал Шубин. - Я понимаю, как вам трудно.

- А будет еще труднее. С каждым часом... Вам не понять.

- Я вас понимаю, - сказал Шубин, который более не испытывал
неприязни к этому замученному человеку. Неприязнь осталась во
вчерашней ночи. Какой он, к чертовой матери, убийца! Чинуша
перепуганный. И о жене беспокоится, и надеется, что может быть
каким-то чудом все обойдется, и понимает, что ничего уже не
обойдется. По крайней мере, для него.

- И какого черта вы сюда именно вчера приехали, - сказал
Гронский с горечью. - Приедете в Москву, начнете ахать - что я
видел, что я видел!

- Ахать не буду, - сказал Шубин. - Но если вы в самом деле
думаете, что мне здесь делать нечего, тогда помогите мне улететь
в Москву. Я думаю, что смогу вам там чем-то помочь. Вам же нужно
многое для города.

- Нам нужно все! - почти кричал Гронский. - У нас нет
врачей, нет шоферов, ни черта нет - мы же не можем на одних
солдатах спасать положение!

- Ну, не надо так нервничать, - послышался начальственный
голос.

В зал, в сопровождении небольшой свиты военных и гражданских
чинов, вошел Силантьев.

- От вас я не ожидал услышать капитулянтских высказываний.

Силантьев не заметил Шубина, не обратил на него внимания, а
может, и не узнал - в отличие от Гронского, он видел
корреспондента лишь в своем кабинете, в респектабельном обличии.

- Это не капитулянтские высказывания, - сказал Гронский, - а
оценка ситуации.

- Ситуация критическая, но не трагическая, - сказал
Силантьев.

Он обратился к стоявшему рядом генерал-майору, высокому
брюнету с черными глазами и синими от щетины щеками:

- Правда?

- Не могу я больше дать солдат, - ответил генерал, видно,
продолжая разговор, который они раньше вели.

- Ты мне больше не давай, - сказал Силантьев, - ты мне
оставь, сколько есть.

- Люди который час на морозе таскают трупы, - сказал
генерал. - Им надо отдохнуть, мы их даже не покормили.

- Что у тебя, детский сад, что ли? - обиделся Силантьев. - А
если бы война?

- Сейчас не война, - сказал генерал. Он говорил с легким
восточным акцентом. - Сейчас катавасия.

- Еще один капитулянт, - сказал силантьев и развел руками,
будто призывая всех в свидетели тому, как ему трудно с такими
людьми.

- Вы, Василий Григорьевич, не представляете, видимо,
масштабы, - сказал генерал.

- Никто не представляет. Но мы уточним. И твоим орлам
выделим из неприкосновенных запасов. Не обидим.

- У меня солдаты, - сказал генерал, - специалисты, а не
могильщики.

- Ссориться будем? - спросил Силантьев, мягко укладывая
ладонь на зеленый защитный погон генеральской куртки. - Не надо
со мной ссориться. Всем трудно. А мне труднее всех. Это мой
город, это мой народ!

Шубин нечаянно встретил взгляд генерала. Во взгляде была
тоска. Или отчаяние. То же самое, что во взгляде Гронского. И
других людей - медиков, Николайчика, даже солдатика на площади.
Не было тоски во взгляде Силантьева. Взгляд был ясен.

Подбежала женщина, в белых сапогах и распахнутой дубленке.
Длинный шарф размотался, доставал до колен.