Чтение 37–й страницы книги ~Преемник~

Он ворочался до полуночи. Потом измучился и заснул.

Теперь я была Хааровой марионеткой.

Дни цеплялись один за другой; я будто брела бездумно по грязной
дороге, и все, что было в моей жизни достойного, оставалось далеко за
спиной, а впереди ничего не было вовсе.

Я выходила на подмостки, как кукла; Хаар иногда похваливал меня,
иногда бранил, но я и без него знала, что играю отвратительно, что похожа
на всех его актеров, что посредственна, как мешок с мукой - и что именно
за это новые товарищи перестали меня ненавидеть. Лысый комик - тот вообще
души во мне не чаял, дарил конфетки и, почему-то вообразив себя
неотразимым мужчиной, покровительственно хватал за все места, до которых
мог дотянуться. Я отмахивалась от него, как от мухи; он не замечал моего
презрения и оставался в уверенности, что своим вниманием оказывает мне
честь.

Мне было все равно. Я разучилась бояться, радоваться и злиться.

Слова Флобастера висели надо мной, как рок. "Он оставит тебя и
забудет"; первая часть пророчества сбылась с изумительной быстротой.

Мне следовало ненавидеть предателя-Луара - но сознание, что я
наказана поделом, надломило мою волю и пригасило все сколько-нибудь
сильные чувства; все, кроме стыда и раскаяния. Мне не стоило вмешиваться в
его судьбу. Роковое представление, погубившее целую семью, было целиком на
моей совести - и не только у Луара, но и у Эгерта с Торией тоже достаточно
причин, чтобы возненавидеть меня... Впрочем, думать о Луаре у меня просто
не было сил.

Не менее больно было думать о Флобастере - вот кого я предала, вот за
что и меня предали...

Не раз и не два мне хотелось броситься вдогонку. Мне снилось, что я
вижу наши три повозки посреди чиста поля, бегу, спотыкаюсь - и не могу
добежать, повозки медленно уплывают за горизонт, оставляя меня в слезах и
отчаянии.

Снился и Луар. Как я подбираю его, пьяного, лежащего посреди улицы -
только он не пьян, а мертв, и я напрасно пытаюсь вдохнуть в его грудь хоть
немножко воздуха...

Луар как орудие рока. Эта мысль выдавливала из меня жалкую, кривую
ухмылку. Поделом вору и мука; я действительно находила странное
удовольствие от полной и окончательной глубины своего падения. Поделом;
так мне и надо.

Неизвестно, до чего я дошла бы в своем самобичевании; случилось,
однако, так, что после очередного представления Хаар не похвалил меня и не
поругал, а, приподняв в усмешке кончики своего длинного рта, обнял за
талию и дохнул прямо в ухо запахом одеколона:

- Ну что... Созрела, а?

Сердце мое упало. Жестокая судьба изыскала резерв, дабы усугубить мои
несчастья; очевидно, во искупление моей вселенской вины следовало испытать
и это.

Черные, пронзительные Хааровы глаза насладились моим смятением;
жесткая наодеколоненная рука покровительственно взяла меня за подбородок:

- Хороша... Простовата, но по-своему хороша, с перчиком... Пойдем.

Его совершенно не заботило, что в свидетелях этого
приглашения-приказа оказалась вся труппа, что героиня покраснела как
томат, ее наперсница на миг задержала дыхание, комик возвел глаза к небу,
громила-герой хохотнул, а старуха пожевала челюстями. Очевидно, так у них
было принято.

Трудно объяснить, о чем я думала, когда, конвоируемая Хааром, шла с
ним через двор большого дома, где он снимал комнату. Голова моя была будто
набита ватой, и такими же ватными сделались ноги, а мысли казались
уродцами без головы и хвоста, не мысли, а клочки: завтра, может быть, он
уважит и эту... труппа уедет из города... или Хаар, или... вспоминать и
глотать слезы... ты толкнул меня на это, Луар. Пусть нам всем будет
хуже... тебе же будет хуже... ты сам виноват.

Мысль о том, что таким образом я отомщу предателю, не вызвала
радости. Хаар плотно задвинул задвижку, прошелся по комнате, приглашая
меня оценить ее удобство и богатство; повалился на кровать, не снимая
сапог:

- Ну-ка... Повернись-ка вот так...

Авторитетный жест смуглой руки объяснил мне, как именно следует
повернуться. Он привык вертеть людьми, будто куклами, подумала я,
поворачиваясь, как на торгах.

Хаар покивал, довольный. Щелкнул языком:

- Да, замарашка... Будешь умницей - подарю тебе новое платье,
безрукавку и плащ... Что ты хочешь, чтобы я тебе подарил?

Я тупо молчала, и это было плохо. Он нахмурился:

- Язычок проглотила? Ладно... Подарю тебе все по очереди, какую
тряпку первой снимешь, таков и подарок будет... Давай-ка.

Внутри меня все скорчилось от стыда; я жалобно подумала, что, какой
бы ужасной не была моя вина, расплата за нее все-таки слишком жестока.
Луар, ты видишь?!

Пальцы мои уже возились с застежкой плаща. Не испачкать, подумала я
вяло, и бросила плащ на спинку кресла.

- Хорошо, - сказал Хаар, облизывая узкие губы. - Плащик. Получишь.
Что потом?

Неужели Флобастер не сумеет меня простить?! Сумеет, но не захочет.
Как не захотела бы я на его месте... Хорошо бы вернуться назад, к тому
моменту, когда там, в переулке, он просил меня сказать, что я пошутила...

Впрочем, все повторилось бы снова, потому что... Жить без Луара
можно, но очень уж тоскливо. Невыносимо.

Я распустила шнуровку безрукавки. Бросила на кресло поверх плаща.
Хаар довольно зажмурился:

- Так-так... Ну-ну...

Скорей бы все кончилось, подумала я устало. Заползти бы в
какую-нибудь щель, закрыть глаза и обо всем забыть. И не видеть перед
собой этой смазливой, самодовольной рожи. И не помнить тех Флобастеровых
слов...

Я стянула через голову платье, расшнуровала корсет; нижняя юбка
распласталась на полу, как дохлая бабочка. Я подняла ее и, машинально
отряхнув, аккуратно сложила на кресле. В одной тонкой рубашке было холодно
- впрочем, колотившая меня дрожь имела совсем другое происхождение.

...Нас было пятеро - пятеро приютских девчонок, не внявших запретам и
сбежавших на представление бродячей труппы. Гезина в ту пору была еще
голенастым подростком на маленьких ролях, Мухи не было вообще, Фантин
казался в два раза тоньше, и лирические сцены на пару с Барианом играла
Дора - пышнотелая, соблазнительная дамочка; несколько месяцев спустя она
ушла фавориткой к богатому аристократу, в замке которого мы жили неделю...
Но тогда, в тот день, я ничего этого не знала - я просто купалась в своем
восторге, разинув глаза и рот, забыв обо всем на свете, восхищаясь и
изнывая от зависти к этой жизни, такой свободной, такой яркой, к этому
делу, такому странному и прекрасному, к этим подмосткам, к этим людям,
казавшимся мне особенными, исключительными, почти что магами...

После представления, хоть было уже поздно и товарки мои, боясь
разоблачения, торопили меня обратно в приют, я пробралась в головную
повозку и среди потных полуодетых актеров нашла Флобастера.

Я стала перед ним на колени; я плакала и молила, обещала делать самую
тяжелую и грязную работу - пусть только он возьмет меня с собой, я не могу
возвращаться в приют...

Он пожимал плечами - зачем, к чему, сами с трудом кормимся, а что,
если попечителям приюта это не понравится и они вышлют погоню... На любой
земле свои законы - и не бедным странствующим актерам нарушать их. Что ты,
девочка...

Мои товарки ушли, не дождавшись меня; поспешность не помогла им - их
отсутствие обнаружилось, все в один голос указали на меня, как на
зачинщицу, да так оно, по правде, и было... Нас жестоко высмеяли за
пристрастие к низменным зрелищам, коим в первую очередь является балаган;
я глотала слезы от такой несправедливости и даже пыталась возражать - за
что меня высмеяли еще злее и, помучив всю провинившуюся пятерку долгим
судебным разбирательством, приговорили к публичной порке.

Не знаю, как бы я это вынесла - но, к счастью, наказанию на суждено
было свершиться.

До сих пор неизвестно, почему Флобастер переменил свое решение и чем
он купил попечительницу приюта. Деньгами? Вряд ли. Он пробыл в ее кабинете
весь вечер - а глубокой ночью, явившись в спальню и подняв всех на ноги,
эта дама с вечно поджатыми губами велела мне собираться, и тогда, еще не
веря своему счастью, я уже знала тем не менее, что вот она пришла, моя
настоящая жизнь...

...Хаар лежал на кровати, не сняв сапог. Я стояла перед ним в одной
рубашке; от сыто щурился, как кот, к которому каждый день является на дом
покорная мышка.

...А что делать?! Мышка сама полезла в мышеловку, теперь ЭТО ее мир,
и можно приспособиться и выжить... Или куда? На улицу? В служанки? Мыть
заплеванный пол?

Хаар обнажил в усмешке свои белые зубы:

- Ну же... У тебя уже полно подарочков, и последним будет тонкая
сорочка... Из нежного полотна... такого нежного, как твоя шкурка. Ну-ка!

Я стиснула зубы, и на секунду его лицо скрылось из глаз, отгороженное
от меня скользящим полотном. Потом я снова увидела его довольный
растянутый рот, и сорочка была уже у меня в руках.

Он с хрустом потянулся. Носком одной ноги зацепил за пятку другой,
лениво стянул сапог, потом другой; расстегнул на груди куртку и рубашку,
обнажив по-звериному шерстистую грудь. Не торопясь, горделиво похлопал