Чтение 37–й страницы книги ~Скрут~

Она поднялась. Механически отряхнула безнадежно испорченное платье;
медленно, будто нехотя, двинулась к месту своего будущего преступления.

Сеть, опутывающая поросенка, слабо подергивалась. Илаза замерла; ТОТ
трапезничал. Рядом с тушкой несчастного свиненка в паутине темнело еще одно
тело; Илаза вдруг похолодела. Она почему-то не думала, что паук настолько
ОГРОМЕН... Он движется так молниеносно и бесшумно, что истинные его размеры...

А ХВАТИТ ЛИ СТЕКЛА?!

Ей послышалось глухое, утробное уханье. Скрут покончил с кровью и
приступил к голове; Илаза стояла, не решаясь опустить на землю занесенную ногу.
Увлечен пиром, неподвижен... Арбалет! Сейчас бы арбалет, да твердую руку, да...

Чуть треснули ветки. На какую-то долю секунды Илаза разглядела в просвете
между ними брюхо - покрытое все той же седой клочковатой шерстью, с восемью
мощными основаниями лап, расположившимися по кругу, как спицы; рот ее
наполнился горькой и вязкой слюной. Справляясь с тошнотой, она успела мельком
подумать: вот бы куда всадить стрелу. Умирай, невозможное страшилище. Умирай...

Скрут исчез. Мгновение назад Илаза видела его тенью среди сплетенных
ветвей - а теперь перед глазами ее оказалась обезглавленная поросячья тушка в
объятиях слабеющей паутины. Свершилось. Все...

Она опустилась на землю. Привалилась спиной к стволу; теперь только ждать.
И надеяться, что умирающая тварь не догадается напоследок, в чем дело, и не
впрыснет Илазе порцию яда "для очень плохих людей", который делает кровь уже не
кровью...

Ей захотелось спрятаться. Хоть на дно ручья; с трудом поднявшись, она
побрела вниз, к воде. Она так тщательно уничтожала следы толченого стекла на
камне... Она так долго смывала с себя запах духов... Бедный парфюмер. И на дне
сознания - маленькое колючее сожаление: со смертью ТОГО не повторится больше
танец цветных мотыльков перед глазами. То подаренное жгучим жалом забвение, то
совершенно счастливое состояние, которого в обыкновенной жизни не бывает. Или
почти не бывает; Игар. Алтарь... - ...странно идешь. Не заболела? Она через
силу улыбнулась. Невозмутимость, доброжелательная невозмутимость; она подняла
глаза, оглядывая кроны над головой:

- Я... Все хорошо. Можно... поговорить?.. Она сама не знала, зачем ей это
понадобилось. Та, отравительница из страшной сказки, обязательно заводила
беседу с уже отравленной жертвой и наблюдала, высматривала, как бледнеют
постепенно щеки, как срывается голос, как в глазах появляются ужас и осознание
смерти... А перед этим было полчаса милой беседы...

- О чем? О бродячих менестрелях? Он не настроен на любезности. Он хочет ее
отпугнуть; подавив содрогание, Илаза улыбнулась:

- О... скрутах. Я не знаю, кто это такие, и потому я...

За ее спиной звонко щелкнул сучок. Она вздрогнула, но не обернулась.

- О скрутах мы говорить не будем.

Ей померещилось, или его голос действительно чуть изменился? Отчего - от
запретного вопроса? Или толченое стекло?..

- Не будем, - согласилась она сразу же и с готовностью. - Но... тогда о...
пауках?

Воистину, ее тайна придала ей смелости. Та, отравительница, наверняка
говорила с жертвой на весьма скользкие темы- чтобы посмотреть на удивление, в
последний раз проступающее на быстро бледнеющем лице. Жаль, что Илаза не видит
лица... собеседника.

- Гм... - похоже, он удивился-таки, его интонации сделались более
человеческими, чем когда-либо. - А зачем о них говорить? Ты что, пауков не
видела? Пауки счастливы, когда сыты... Когда голодны, злы...

Никогда прежде он не был таким разговорчивым. Илазе казалось, что она в
утлой лодчонке несется навстречу водопаду - брызги в лицо и захватывает дух.

- А... сейчас они сыты?

Поросенок без головы. Медленно ослабевающая паутина. Нажрался, ох как
нажрался... И, может быть, в последний раз?..

По веткам над ее головой пробежала тихая дрожь. Илазино сердце прыгнуло,
как лягушка; она понятия не имела, как умирают от толченого стекла. Как умирают
чудовища.

- Сейчас, - медленный ответ, - сейчас - да...

Он чувствует неладное? Возможно, не стоило заводить этого разговора? Уйти?
Переменить тему?.. Она улыбнулась - немного заискивающе:

- Я... понимаете, я, может быть, и глупая... но я не могу неделями
молчать. Разговаривать с собой... тоже все время нельзя, верно?.. Я хотела
попросить вас... немного побыть моим собеседником. Больше мне просить некого...

Она говорила медленно, тщательно подбирая как бы случайные слова. Она
всматривалась в листву над своей головой, пытаясь уловить движение. Или звук...
какой-нибудь непривычный, не свойственный ему звук... Чувствует ли он? Или...
почувствует позже?

- Н-ну... - Святая Птица, какие у него вдруг человеческие интонации! - Ну,
если тебе кажется, что я могу быть тебе интересным собеседником... И хоть
что-нибудь, рассказанное мной, будет и тебе интересно тоже...

Голос в ветвях запнулся. На мгновение Илаза увидела суставчатую, в
зазубренных крючьях ногу, неловко обнимающую темный толстый ствол напротив. Не
показалось, нет; конечность тут же втянулась обратно и скрылась в листве.

- Я, возможно, буду спрашивать странное, - она старалась, чтобы голос ее
звучал как можно ровнее и беспечнее. - Может быть, запретное... Например...

Она запнулась. Она хотела спросить про жало. Про укол, подаривший смерть
менестрелю Йото, паралич предводителю Карену и неестественную легкость ей,
Илазе. Стоит ли спрашивать сейчас, когда, возможно, началось уже действие
толченого стекла? Не слишком ли скользкая дорожка?..

- Так о чем ты...

Голос оборвался. Как-то слишком уж резко. Будто запнулся; Илаза
напряглась, всматриваясь в листву. Крепко сжала мокрые кулаки; не удержалась:

- Вы... может быть, нехорошо себя чувствуете? Или мне показалось?

Скрипучий смешок. Какой-то слишком натужный:

- Может быть...

Шелест листьев, тишина; Илаза как-то сразу поняла, что осталась в
одиночестве. Что собеседник исчез, не попрощавшись.

* * *

Старший брат Вики, Кааран, с дозволения родителей собрался привести в дом
жену. Девочка сперва решила, что Кааран приведет малолетнюю, как она сама,
невесту, - однако будущая Кааранова жена оказалась взрослой девушкой, и девочка
ощутила нечто вроде обиды.

Все объяснила вездесущая Лиль. Не всякий мужчина может себе позволить, как
Аальмар, растить невесту и ждать; ветвь Каарана не так богата и не так близка к
стержню рода, потому Кааран поступает против обычаев предков, и в этом нет
ничего удивительного, нынче так делают почти все...

Девочка хмурилась. Ей казалось, что обычаи рода- чужого рода, в который ей
только предстоит войти! - оскорблены. Впрочем, когда-то давным-давно ее
собственные родители шокированы были предложением Аальмара, эти обычаи
почитающего; воистину, "в каждом селении - свой колодец". Там, где она
родилась, и свадьбы-то игрались совсем по-другому; теперь она наблюдала за
праздничными приготовлениями с горячим, несколько болезненным любопытством.

Столы через весь двор, вышитые скатерти, визг поросят и кудкудахтанье кур,
ароматы коптильни- все это бывало и в ее родном селении тоже. На ее родине, как
она помнила, еще и овечку к воротам привязывали - черную, если невеста
черноволоса, белую, если она белокура, тонкорунную, если приданое достаточно
богато, и стриженую, если замуж идет бесприданница...

Теперь овечки не было. Был матрас, по традиции набиваемый семью
разновидностями душистых трав, и, что особенно поразило девочку, - красная
простыня для новобрачных.

Простыня была из шелка. Ее купили заранее и развесили во дворе на веревке;
там она и провисела до свадьбы, переливаясь всеми оттенками алого, приковывая
девочкин взгляд и почему-то вызывая тревогу. Простыня была как символ тайного и
страшного, связанного с обрядом сочетания мужчины и женщины;

Большая Фа, распоряжавшаяся, по обыкновению, всем и вся, находила время
напомнить девочке, что она уже большая, что и ее свадьба не за горами и скоро
такая же красивая простыня будет приготовлена для нее...

Девочка испытывала странное чувство. Всеобщая радость передавалась и ей -
но на дне радости жил страх.

На свадьбу явилось множество полузнакомых и вовсе незнакомых людей;
девочка чувствовала по отношению к себе умеренное любопытство. Умеренное,
потому что центром внимания была, конечно же, невеста.

Ее звала Равара. Ее русые волосы, незаплетенные, опускались до колен и
мешали разглядеть платье- а платье было изготовлено за пять ночей тремя
искусными мастерицами, и опытный глаз легко читал по нему всю историю
девушкиного рода. Шесть пышных юбок, одна чуть короче другой, символизировали
пять ветвей ее славной семьи, и по краю самой длинной шел яркий узор,
призванный оберегать от злых чар; похожая в своем наряде на молодую,
посеребренную инеем елку, невеста почти ничего не ела и не пила, а только
обходила, по традиции, гостей, кивала, опускала глаза и снова возвращалась к
жениху, чтобы, нагнувшись, коснуться губами пряжки его пояса.

Жених, Кааран, старший брат Вики, смеялся взахлеб, пил вино из кувшина и
запинался, начиная положенную традицией речь к гостям; все женихи волнуются на
свадьбе, потому что первая брачная ночь - испытание. Невеста должна быть
девственна, жених должен быть силен, и никакое оправдание не поможет, если одно
из этих условий не соблюдется. Умудренный опытом мужчина или зеленый мальчишка
- все равны перед обычаем; жених должен проявить свою мужскую силу в полной
красе, и нет более тяжкого позора, чем осрамиться в эту, самую особенную ночь.
Если молодая жена встанет с постели девственницей, мужа ее никто больше не
назовет мужчиной. Никогда; потому даже здоровый и сильный Кааран томился
сейчас, боясь и ожидая решительной минуты.

Младший брат его Вики ходил королем. Правда, к празднику его голову
неудачно остригли, и теперь он казался младше своих лет - худым и, с точки
зрения девочки, каким-то жалобным.

Девочка наткнулась на него в толпе; от Вики пахло вином. Видимо, щедрый
брат против закона угостил и его тоже; Вики еще года два ждать совершеннолетия,
когда, по традиции, ближайшие родичи напоят его допьяна- чтобы сразу познал