бассейн, догадался я... большой, однако, бассейн... Внизу, на трехметровой
глубине, был глиняный пол, изрытый окопчиками, земляночками и прочими
щелями - собственно глатц. Карниз с полом сообщались где лестницами, где
просто широкими досками. На глатце было около сотни гемов - лежали,
сидели, искались, что-то шили, вязали, занимались мелким ведьмачеством:
так, прямо подо мной лохматая девочка деятельно мастурбировала, уставясь в
качающееся на нитке круглое зеркальце; многие курили травку, и сладковатый
запах дыма оттенял все прочие ароматы глатца. Я прислонил велосипед к
стене и пошел по карнизу влево - мне показалось, что там дальше есть
незанятые места. Так и вышло. По третьей по счету лестнице я спустился и,
перешагнув через спящую парочку, расположился на треугольнике примерно два
на три метра, не помеченным ничьим присутствием. Я положил сумку под
голову, разулся и лег. На всей земле не было для меня более спокойного
места.
глазам часы, прошло уже сорок минут, а я совершенно не помнил ничего - ни
мыслей, ни ощущений... нет, ощущение было, одно, то же, что и год назад,
при остановке сердца: тело воздушно, ничем не привязано к земле и может
лететь куда угодно... тогда я так никуда и не улетел, но ощущение - очень
приятное - осталось... Сорок минут я был беспомощен, как младенец - но
даже сейчас, задним числом, меня это не испугало.
столбов вонючки: невысокий, но очень тяжелый парень лет тридцати, из
коротких рукавов железного абвера торчат руки толщиной с мою ногу.
почувствовал на себе чей-то взгляд. Мощный, почти обжигающий взгляд. Я
обернулся. На меня в упор смотрел парень... что-то знакомое мелькнуло в
лице...
почувствовал?
брови, смотрел на все это.
поможет мне в задуманном? Может быть, это судьба, что меня занесло именно
в этот глатц... без ассистента риск слишком велик... Я достал монету.
Решка - риск, орел - Таня.
перекладину. Звук, должно быть, был услышан. - Стойте, я сейчас...
голая лампочка на шнуре. Таня стояла под ней, прикрывая глаза ладонью. Она
показалась мне маленькой и очень хрупкой. Помещение, куда мы попали, было
совершенно пусто, только у дальней от входа стены на небольшом кирпичном
возвышении стояла некая мебель, которую не сразу и опишешь. Две козетки,
поставленные "валетом" и сросшиеся, как сиамские близнецы, сиденьями. И
еще - шандал со свечами. И большая черномедная шкатулка. И ничего больше.
снимите с себя все. Оставьте там, на полу. И садитесь на менго.
- я с трудом сдерживался, чтобы по-стариковски не прикрываться руками.
больше.
Гладкое твердое холодное дерево, в которое вбито громадное количество
медных гвоздиков с полусферическими шляпками. Я поерзал, устраиваясь. Все
казалось глупым, как чужая свадьба. Терпи, Пан, это скоро пройдет. Таня
подошла к стене, поставила в нишу и зажгла свечу, короткую и толстую.
Огонек был как раз на уровне моих глаз. Потом поставила две свечи на менго
у моих ног. Эти свечи были, наоборот, тонкие и длинные, похожие на
церковные, только черные. И одну свечу она зажгла в шандале. Села на
краешек менго со своей стороны, подмигнула мне:
другой затянулась она. Потом, положив самокрутку на край сиденья,
пристально посмотрела на лампочку - и вдруг сделала резкое движение левой
рукой: будто оторвала или открутила что-то. И свет погас.
меня закружилась, как велосипедное колесо. То есть нет, голова осталась на
месте, а колесо закружилось где-то над ней. Наверху стали появляться и
исчезать тускло-багровые цифры: 11... 12... 13... Они были высоко и чуть
ли не сзади меня, но все равно в поле моего зрения. Таня наклонилась и
достала из шкатулки что-то звонкое, звенящее. Передернув плечами, сбросила
свой черный балахон, через голову стянула абвер - легкий, короткий,
безрукавый, символический. Плевать ей было на слизь, на чужие биополя.
Потом она опустила на грудь колье, то, которое достала из шкатулки. Колье
превратило ее грудь в лицо совы: между грудей поместился тяжелый мощный
черный клюв, а сами груди мрачно следили за мной из-под серебряных совиных
век. Потом Таня провела пальцами по бровям, отняла руку - и меня пронзило
мертвенным холодом ее нового взгляда. 60... 61... 62... Меня вдруг стало
вдавливать в сиденье, я становился все тяжелее и тяжелее, шляпки гвоздей
впечатывались в спину, в задницу, в бедра, в икры. Треугольник свечей
должен был что-то значить. Колесо пропало, но легкости, как это обычно
бывает, не наступило, вместо этого странным образом изменилась голова: то
есть снаружи она была как обычно, но внутри вместо затылка был туннель,
уходящий черт знает куда, и оттуда всего можно было ждать. 88... 89...
90... Таня Розе, колдунья. И парень по имени Терс. Только имя, больше
ничего. Как вещь, как чемодан. 99... 100. Сто. С-Т-О. Цифры и буквы
зарябили, меняя цвет и форму, потом пропали. Таня, я выдавливал слова, как
пасту из тюбика, а почему вы тогда сказали: бедный мой? Я сказала? Да.
Потому что пожалела вас. Я достоин жалости? По-человечески, да. Что же мне
делать? Начать испытывать боль. Я испытываю. Не всю и не до конца. Вам
заморозили почти всю душу, вы так и ходили - с ледышкой. С льдиной. С
Гренландией. Я хочу разморозить. Тогда начнется боль. Я заслужил ее? Да. Я
готов. К этому невозможно быть готовым, смотри и чувствуй... В самом
средостении шевельнулся огненный крючок, ухватил за что-то, пронзая,
дернул - и исчез. Я провел рукой по лицу. Чужой тяжелой рукой по чужому
деревянному лицу. Кури еще. Сладкий дым... чем-то напоминает запах пороха,
правда? Запах сгоревшего пороха. Правда... но откуда ты знаешь про порох?
Знаю... не отводи глаза... Темные, как могилы, глаза Тани... как могилы...
Я и есть могила... для миллионов, так и не рожденных... Почему у тебя не
получилось с ножом? Не знаю... еще... хочу узнать сегодня... от тебя... Ты
весь пропитан смертью - как ангел... ангел... план "Ангел"... что?.. не
торопись, не торопись, ты узнаешь про себя все, про себя все... себя
все... а ты все знаешь?.. нет, я знаю только будущее... разве может
Контровский Владимир
Афанасьев Роман
Жюль Верн
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Орлов Алекс