исполнение, но такое скверное при этом... Как объяснить другому, если не
можешь понять сам? Ведь поездка на фырчащем великолепном, как простодушный
зверь, механизме - была восхитительна! Грррузовик. Трррак. Одни названия
чего стоят! И запах внутри, и звук работающей машины, и летящая навстречу
гладкая дорога. И говорок водителя... Когда, в чем, что и как
переменилось? Когда она накатила - безумная, судорожная тоска? Или это
опять - последствия наркотиков? Сколько же может продолжаться?.. Но на
городские кварталы смотреть не хотелось, тошнило от вида домов и заборов,
от несчастных витрин, от каких-то глупых бессмысленных слов на глупых
крышах и бессмысленных фасадах, а то и просто на голой земле... от всей не
то чтобы бедности, а неуюта, неустроенности... временности. Да, именно
так: временности. Тщательно скрываемой. И потом, когда они слонялись у
вокзала в поисках пристанища, и когда Алик уговаривал пожилую неопрятную
даму поверить им в долг, потому что "деньги по почте перевели, нет чтобы
телеграфом, но сегодня вечером уж наверняка, ну - утром завтра крайний
срок, вот в залог, если хотите..." - и стянул с пальца кольцо, и у дамы
заблестели глазки, и она согласилась, но назвала, видимо, непомерную цену,
на что Алик тряхнул головой и сказал: ладно, сойдет, - все это время тоска
росла, росла... и, может быть, спасала от удивления, потому что
удивляться, наверное, было чему. Но Глеб просто тупо шел, куда вели, потом
тупо сидел на скрипучем диванчике в почти пустой, оклеенной бумажными
обоями комнатушке с низким потолком и не очень чистым окном за желтыми
шторами. И только когда ушла сначала хозяйка, заперев свою комнату на два
замка, а потом ушел Алик, прихватив несколько длинных серо-зеленых банкнот
и надавав инструкций, как себя вести (все сводилось к одному: не открывать
дверь), и Глеб остался один на один со своей тоской - вдруг оказалось, что
так легче. Он побродил по оставшемуся в его распоряжении пространству:
комнатке, коридору с вешалкой для одежды, кухоньке, где стоял покрытый
непонятно чем стол и висело несколько шкафчиков и полочек с бедной
посудой. Стены были везде оклеены бумагой, местами она отодралась, местами
на ней проступили грязных пятна. Зато пол был покрыт чем-то похожим на
плотный картон, и это Глебу понравилось: ногам приятно. Ванна ему тоже
понравилась: чугунная, покрытая белой эмалью. Он набрал воды и погрузился
в воду, и расслабился и даже почти задремал. Но вода была неприятной,
неуловимо нечистой. Потом он выстирал носки, трусы и рубашку и уже хотел,
как это водилось в экспедициях, высушить их на себе, когда обратил
внимание на очень горячий змеевик на стене ванной комнаты. Это была
прекрасная идея. Полчаса он просидел, завернувшись в полотенце, у окна, и
за эти полчаса белье практически высохло. Потом он занялся обувью. Легкие
туфли на тонкой кожаной подошве, купленные в Эркейде, потеряли блеск,
потерлись, на коже местами проступила соль. Но швы остались целы, и
подошва не отвалилась. Он вымыл их с мылом, снаружи и изнутри, и надел,
чтобы высохли на ногах и не покоробились. В доме, он это заметил, ходили
босиком или в мягких шлепанцах - как это принято, он слышал, у казаков.
Впрочем, за Гранью вообще свои обычаи...
живут... Дом напротив - рядом, очень близко - был грязно-розового цвета,
пятиэтажный, безумно скучный: голые стены, голые окна, маленькие
балкончики в монотонном порядке, заваленные бедным хламом. По еле видимому
сбоку кусочку дороги промелькивали изредка ав-то-мо-би-ли. Машины. Под
окном росла акация, росла густо, и там четверо мальчиков негромко
мастерили домик из обломков досок и кусков картона. Живут...
отстранилась, ожидая.
пылью.
одежда и вещи, необходимые в дороге, а вот на то, чтобы раздобыть
документы, уйдет дня три...
раздобывал, эти темно-красные с золотым тиснением книжечки, без которых
здесь, оказывается, ни шагу. В последний день Алик сводил его к фотографу,
и все вдруг оказалось очень похоже на Мерриленд, только вместо калильных
ламп были электрические - и не было обязательной пальмы в кадке. Чуть
позже тот же самый фотограф прямо у них на глазах поменял в паспортах
фотографии и с полчаса, вставив в глаз лупу, рисовал печати, а потом
сделал оттиски нагретым медным штампом. Алик расплатился долларами, сунул
тепленькие еще паспорта во внутренний карман своего синего в едва заметную
полосочку пиджака, помахал рукой, хлопнул Глеба по плечу: "Теперь можно и
в аэропорт!" Но на улице задумался и долго молчал.
да бьются. Было бы страшно обидно потерять тебя так глупо.
часы...
Здесь, - он ткнул себя пальцем в лоб. - Или здесь, - в грудь. - Или здесь,
- показал открытую ладонь. - Что-то отдельное от меня, совершенно мне не
нужное... И это оно имеет ценность, и это его так страшно потерять, и это
за ним все гоняются. А я сам - так... говно какое-то... придаток... И
только один человек... одна... которой - неважно, есть или нет... одна...
было белым.
сказал Глеб.
неважно. Пойдем отсюда, пожалуйста. Пойдем. Надо двигаться. - И потом,
через много шагов: - Ты прав, Глеб. Прости. Но тебе, боюсь, так и придется
жить - с этим. Уже ничего не поделать.
около них, покинув беспрерывный поток, нудно текущий по серой дороге. Все
то же самое, подумал вдруг Глеб, только здесь - быстрее.
забыл, как он называется. Тонкий мужской голос пел по-английски: "Никто
никогда не умирает..."
москвичку, о цене договаривается. Пятьдесят долларов хочешь? Нет, говорит.
А сто? Не-а. А пятьсот? Не хочу. Так чего же ты хочешь? Уберите "першинги"
из Европы!
думал он, я здесь всего четыре дня, почти все время просидел в четырех
стенах, слушая это их радио и читая газеты... и мне уже безумно скучно
здесь. Конечно, я неправ. Но мне совсем не хочется глазеть вот на эти
темно-серые громадные дома с дурацкими колоннами, и мне совсем неинтересны
эти машины, все внутренне одинаковые, а внешне хищные и неискренние, и
даже эти люди, выросшие и живущие среди этих зданий и этих машин. Я
неправ, несправедлив. Но что-то, наверное, есть от истины в этих первых
ощущениях...
а сам пошел искать "альтернативный источник" - так он выразился. Через
полчаса вернулся, похлопал Глеба по плечу - этот жест уже почти перестал
его раздражать - и пошел к выходу. Глеб догнал его на улице. Алик
останавливал такси.
Я все думаю о свойствах пыльного мира... промежуточной зоны - так ты ее
называл? Так вот: я ни разу еще не пытался перейти в него, находясь в
чем-то движущемся. А из того, что я успел понять, вытекает одна очень
интересная вещь: этот мир непостоянен, он меняется в зависимости от того,
из какой точки ты в него попадаешь. Не то чтобы кардинально, но все не...
подходить со стороны...
грохнешься...
удержаться. Тем более - вдруг пригодится?
Ильин Андрей
Флинт Эрик
Семенова Мария
Бажанов Олег
Володихин Дмитрий
Корнев Павел