Чтение 37–й страницы книги ~Вариант "И"~

Слух у меня, конечно, похуже, чем у моей аппаратуры. И к мгновению,
когда я оказался достаточно близко, чтобы разбирать слова, мыслитель успел
уже наговорить на магнитофон, надо полагать, черт знает сколько и чего.
Хотя для дела эта беседа с дамой вряд ли пригодится... Сейчас настал миг
моего комического выхода. Я синтезировал на физиономии классическое
выражение оскорбленного достоинства и подступил к ним. Как назло, именно в
эти мгновения меня стал разбирать смех - не ко времени вспомнилась строчка
из старой полублатной песенки про пивную на Дерибасовской: "Он подошел к
нему походкой пеликана..." Именно так выглядел я, надвигаясь на них.
Бретонский кожей ощутил что-то неладное, стрельнул глазами в меня, и его
сразу же шатнуло уйти. Но тут Наталья как бы случайно придержала его за
рукав, и он не сдвинулся с места.

Честное слово, если бы мы неделю репетировали, нам не удалось бы
сыграть лучше. Я остановился, выразительно откинув голову.

- Э-э... - начал было Бретонский.

- Наталья! - В моем тоне слышались и упрек, и агрессия. - Сколько раз
я просил тебя не заводить случайных и сомнительных знакомств!

- Но, пардон... - попробовал возмутиться Бретонский.

- Но, Виталий... - начала оправдываться моя спутница. - Я случайно
задела господина сумочкой и тут же извинилась. А он сказал...

- Догадываюсь, что сказал этот господин, если ты так покраснела! - Я
перенес на него уничтожающий взгляд.

- А вы, милостивый государь! (Я добавил немного немецкого акцента.)
Пользуясь беззащитностью молодой хрупкой женщины, вы...

Я чуть повысил громкость, и люди по соседстьу начали уже с живым
интересом оглядываться.

- В столь торжественный, я бы сказал - эпохальный день в истории
вашей страны... вы, mein Ней, позволяете себе...

Тут я сделал паузу, чтобы дать ему возможность воспользоваться его
голосовыми данными.

- Простите, милостивый государь, но я не позвс лил себе по отношению
к вашей дочери ничего такого что могло бы вызвать...

- Verdammt! Эта дама приходится мне вовсе не дочерью!

Он совсем смешался. Бывает смешно и жалко наблюдать, как теряются
интеллигенты в довольно простых ситуациях.

- Тысяча извинений, но я и в самом деле... Впрочем, понять его испуг
можно было без труда. Примитивный скандал, в котором как-то замешана
женщина, во время действительно исторического события для одного из
главных участников действа может оказаться роковым.

- Нет, я этого так не оставлю!.. Как вы посмели?.. - продолжал я
наседать.

- Ради Бога - только не так громко... Не про изошло же ничего
такого...

Пожалуйста, отойдемте в сторонку, я вам все объясню...

На моем лице была выбита прямо-таки вавилонской клинописью крайняя
неохота прислушиваться к его оправданиям, и я изобразил сильную внутреннюю
дорьбу, что должна была сейчас кипеть во мне. Наталья с выражением
совершенной невинности на прелестном лице переводила взгляд с одного психа
на другого и разве что не разводила руками от изумления и тут я позволил
себе поддаться на уговоры:

- Ну хорошо... хотя не знаю, что вы можете мне сказать.

- Вот там, в глубине, пустой столик...

Бедняга - он готов был потратиться на угощение. Я, как бы все еще
колеблясь, медленно кивнул, в душе страстно желая лишь одного: чтобы
перерыв не кончался как можно дольше.

Мы подошли и уселись. Вообще тут за столиками не обслуживали, но его,
видимо, знали; подошел официант. Бретонский заказал:

- Бутылку шампанского... и? - Он взглянул вопросительно.

Мне стало и впрямь жалко его, хотя жалость вообще-то не относится к
моим профессиональным качествам: в нашей работе она бывает вредной. Я имею
в виду журналистику.

- Ну, пару персиков, может быть...

В его глазах блеснуло облегчение: наверное, он ожидал, что я закажу
черную икру - но я ее не люблю, а если и ем, то уж не под шампанское.

Наталья заявила голоском балованной девицы:

- Мороженое с шоколадом и клубничным вареньем...

Бретонский кивнул, и официант отправился исполнять. Возникшую паузу
Бретонский хотел было использовать для объяснений и извинений, но я гневно
зыркнул на него, и он захлопнул пасть. Я печенками чувствовал, как
истекают последние минуты перерыва, но тут принесли заказ, официант
откупорил и разлил по бокалам. Пена вздыбилась, иллюзорная и преходящая,
как и все прекрасное в сей юдоли слез.

- Итак, за знакомство, - провозгласил он, подняв бокал. - Моя фамилия
Бретонский. Доктор исторических наук, к вашим услугам. Присутствую здесь
как представитель партии азороссов и, вероятно, содокладчик по основному
вопросу повестки дня.

На женщину это имя не произвело никакого в чатления, но она послушно
протянула свой бокал чистый, нежный звон райских колокольчиков треннул над
столиком. Два бокала застыли, ожидая моего движения.

Я был уже готов. Мне предстояло сейчас без запинок, никак не
сфальшивив, сыграть достаточно сложную гамму мыслей и чувств. Я так и
сделал.

Недоверие, словно бы сомнение в исправности своих органов слуха -
удивление крещендо - полное изумление - почтение, стремящееся к
бесконечности, - смущение - глубокое смущение - сожаление - раскаяние...

Я даже позволил себе покраснеть.

- Простите... вы сказали?..

Ого, это уже совсем другой голос:

- Бре-тон-ский!

Во мне какой-то пакостник грубо, по-извозчицки смеялся: гы! гы! гы!
Но колебания воздуха донесло адресата совершенно другое:

- Доктор юридических и исторических на профессор Бретонский? Тот
самый?

Знаменитый? Неужели...

Иногда не знаешь, на что клюнет рыба. Наживка же для человека всегда
срабатывает без осечки.

- Н-нууу... - Он тянул эти два звука бесконечно долго, словно
фокусник, извлекающий из кармана цветную ленту. У него были объемистые
легкие, и возл в них хватило не менее чем на полминуты. - Я не уверен, что
такое определение мною целиком заслужено...

Да был он уверен, был! Не найти другого человека во вселенной, столь
же убежденного в собственн знаменитости.

...но действительно пользуюсь некоторой известностью - во всяком
случае, среди людей, занятых проблемами как прошлого, так и будущего; это
так, да смею ли поинтересоваться, с кем имею честь?

Давай-давай, удовлетворяй свое любопытство. Хотя оно и является
грехом.

Однако же сказано в суре "Весть": "О чем они расспрашивают друг
друга?"

И ниже, в айяте четвертом: "Но нет, они узнают".

Я потупился, как бы стыдясь того, что мое ничтожное имя прозвучит
сейчас по соседству с его - звонким, увенчанным славою.

- Уверен, что вы никогда обо мне не слышали... Я Вебер, точнее - фон
Вебер (специально для того, чтобы он внутренне усмехнулся моему скудному
честолюбию), московский корреспондент германского журнала...

Он снизошел до сочувственной улыбки:

- Фон Вебер? Каюсь, не читал. Но непременно... если дадите мне такую
возможность...

Врет, конечно. Единственное, что он прочитал бы в моем журнале, - это
хвалебная статья о нем. Сейчас он уже зацепился за мыслишку, что такая
статья может и на самом деле появиться - если он окажется ко мне
достаточно благосклонным.

- О, разумеется, с удовольствием доставлю вам... Ах да, простите. Это
Fraulein Natascha, моя секретарша...

Наталья, служи она на флоте, могла бы получать награды и
краткосрочные отпуска за успехи в скорострельности и точности в глазной
стрельбе.

Взгляд - накрытие, огонь на уничтожение. У Бретонского были уже
полные трюмы воды, но он воображал, что уверенно держится на плаву.

- Весьма рад, мадемуазель...

Ах, мы французы к тому же? Мать твою...

- Мсье Бретонский, я надеюсь, что возникшее между нами
недоразумение...

- Ну что вы, мсье... ээ?

- Фон Вебер...

- Да-да, вот именно... Разумеется, разумеется... Даже не будем
вспоминать об этом...

- Но я считаю своим долгом принести вам мои глубочайшие извинения...

Понимаете, в этой стране... Нет-нет, я никак не хочу задеть ваши
патриотические чувства...

- Понимаю, но тут вы, к моему сожалению, правы: в нашей великой
стране нравы оставляют еще желать лучшего, много лучшего... Однако смею
вас заверить: мы делаем все, чтобы... И будем делать еще больше...

- Доктор Бретонский, вы представить себе не можете, как я благодарен
судьбе за то, что она, пусть и таким нелепым способом... Дело в том, что
мой шеф-редактор поручил мне, чего бы это ни стоило, добиться приема у вас
и взять интервью для нашего журнала. Немецкий читатель очень
интересуется...

- Гм. В самом деле?

Это называется - пощекотать брюшко.