– Я на это намекнул. Так это, вскользь. Смотрю, у наших попов глазенки загорелись. Потом начали тайком оглядывать друг друга, прикидывать силы. Уже смотрят, в кого вцепиться. А я еще подлил масла в огонь, скорбно посетовав… не улыбайся, я могу скорбно посетовать, когда очень надо!.. что православный мир маловат, а вот исламский… Им откроются возможности общаться с богатейшим и необъятным Востоком, арабскими странами, Африкой, всем исламским миром. Гляжу, уже не только глазки горят, а и слюнки потекли.
Вошла Марина с большим подносом. Ароматный бодрящий запах потек по комнате. На тарелочке громоздились исполинские бутерброды. Кречет довольно каркнул, ухватил в обе руки. Ел быстро, как изголодавшийся волк, только что не рычал. Кофе пил большими глотками, морщился, обжигаясь, бутерброды исчезали моментально.
– Конечно, – сказал он ядовито, – кое-кто из высших чинов церкви не хотел в ислам по другой причине…
– Какой?
– Какие могут быть серьезные причины в стране, живущей по законам экономики? Правильно, экономические. Наши попы беспошлинно ввозят из-за рубежа водку и сигареты, а ислам им эту лавочку прикроет.
Звякнул телефон внутренней службы. Кречет снял трубку, я услышал твердый голос Чеканова, деликатно встал, чтобы не подслушивать, отошел.
Сквозь приоткрытую дверь видно было, как в приемный зал вдвинулся неспешный Яузов, мирно беседуя с Коломийцем. Огромный и грузный, как носорог, Яузов двигался как огромный сытый сом, Коломиец шел как балерун, изящно и красиво, голову вежливо склонил к плечу, выслушивая министра обороны, но глаза были отсутствующие.
– Когда дурак сожрет что-то ядовитое, – громыхал Яузов, – его можно напичкать дорогими лекарствами, свозить на анализы, задействовать ультрасовременную аппаратуру и приставить к его загаженной постели лучших профессоров. Наша страна не смогла переварить коммунизм, а сейчас Кречет сунул ей два пальца в рот, чтобы выблевалась, да еще и ставит ведерную клизму. Жестоко? Да. При нынешнем уровне медицины… мировом уровне!.. это негуманно. Дико даже. Но если у нас нет ни техники, ни денег? Пока главное, чтобы наш дурак выжил. А там будут и техника, и деньги, и все остальное.
Коломиец морщил аристократический нос:
– Вы считаете…
– Мы опоздали с терапией, – грохнул Яузов так, что на далеком окне вздрогнули жалюзи, а скрытые телекамеры явно изменили угол съемки. – Да и денег нет на лекарства, чтобы остановить гангрену. В нашем случае проще прижечь рану каленым железом, как делали наши предки, иначе дрянь поразит все тело. Конечно, достанется и здоровой ткани, останется безобразный шрам. Гуманитарии и правозащитники поднимут вой о нарушении прав. Но они видят только отдельных людей, а страны не видят. Для них Россия – только территория. Я бы их только за это…
Он умолк, поперхнувшись гневом, но огромный кулак сжался с такой силой, что окажись в нем все правозащитники, от них остались бы только шкурки, а по полу расплылась бы лужа.
Коломиец раскланялся с Мариной, церемонно пропустил министра обороны первым, то ли потому, что армия всегда идет впереди культуры, то ли потому, что в двери снова открыта только одна створка.
Пришел Забайкалов, несколько дней его не видели, все в загранпоездках, следом прошмыгнул Коган, а Краснохарев явился в сопровождении неизменно молчаливого и смирного Усачева.
После приветствий Краснохарев раскрыл папку, брезгливо перебрал бумаги и заговорил так, словно только что сделал открытие:
– Мы привыкли, что США борются с СССР, но на самом деле вовсе не пытались разрушить Советский Союз, а всячески поддерживали его существование! Как вы, господин президент, громогласно осудив акции украинских националистов… гм… Штатам был выгоден русский гигант с загнивающей экономикой, что медленно уступал им первенство, потом уступил вовсе, но все еще бодро твердил о паритете… По-настоящему там начали страшиться нас только сейчас. У нас и природных богатств вагон и маленькая тележка, и стратегическое положение на шарике исключительное, и мозги в голове, а не там, где у американца. Если же пустим все на рельсы обычной экономики, то в самом деле дипанем, то есть догоним и перегоним. Вот почему они, понимая это гораздо лучше нас самих, всячески придвигают свои базы к нашим границам!
– Значит, там верят в быстрый взлет России?
Я сказал осторожно, видя, как у всех загорелись глаза:
– Они предполагают и такое. У них заготовлены десятки сценариев развития России. От нынешнего президентского до теократии… если кто не знает этого слова, тут все военные, то поясняю – правление церкви!
– Как в Ватикане? – спросил любознательный Коган.
– Как в Израиле, – огрызнулся я. – Явно предусмотрены и другие варианты. По одному из них, достаточно вероятному, а то и не по одному, Россия может в кратчайшие сроки явить экономическое чудо. А второй гигант, даже мирный, им все равно страшен. Хочется быть единственным силачом на земном шаре. Тогда американский обыватель будет спать спокойно, а главное – сыто взрыгивая, учить другие страны, как жить без забот, не сушить науками голову, расслабляться, балдеть, оттягиваться в сексуальной и бисексуальной свободе.
– Наш народ уникален, – сказал Кречет с некоторым удивлением. – Он выбрал меня, хотя знал, что я не поведу его в сладкую Америку. Знал, что прикрою порнуху на телевидении и в прессе, урежу языки лживой массмедии! Знал, что жизнь станет жестче… и все же выбрал! Почему?
Все молчали, а Коган произнес с двусмысленной улыбкой:
– Умом Россию не понять, аршином общим не измерить…
– Ну, всю понять никто и не пытается, но кое-что уяснить можно. К примеру, наш народ не может просто жить и поживать, как говорится в сказках. Ему нужна цель, нужны идеи, нужно то, к чему бы стремился всей душой, за что воевал бы до последней капли крови, за что мог бы отдать жизнь. Хорош я или плох, но я единственный, кто не обещал сложных экономических схем, постепенного улучшения экономического климата…
– А кто пообещал застрелиться, – добавил Коган серьезно. – Платон Тарасович, а не думаете, что избрали только ради этого?
Кречет фыркнул:
– Для этого надо ждать четыре года? Я всегда ездил без охраны.
– А сейчас?
Кречет смерил его сытенькую фигурку мутным недобрым взором, словно бык мальчишку в роли матадора:
– И не мечтайте.
– Да я что, я ничего, – сказал Коган поспешно. И добавил невинно: – Интересуюсь просто.
– Интересуетесь, – прорычал Кречет. – То-то я вижу из газет разные сплетни о нашей кухне. И все «из достоверных источников»! Поймаю этот достоверный источник, повешу за причинное место на Кремлевской стене!.. На обозрение туристам, мол, вон вам права человека по имени Коган. Так вот, народ избрал президента, который поставит четкую и ясную цель. Укажет смысл жизни. Не отдельному человеку, конечно, я не настолько обнаглел – философы не дают ответа! – но ясную цель обществу, стране, государству.
– А это что, легче? – снова удивился Коган.
– Не знаю, – ответил Кречет, – зато дорожка накатана. У нас не было эпох, когда бы страна не жила единой идеей. То сбросить хазарскую дань, а потом – татаро-монгольскую, были сражения за выход к южным морям, затем – за окно в Европу, за Советскую власть, за коллективизацию, электрификацию, индустриализацию, химизацию… Последняя страстная идея, которой жила страна, – освободиться от этой Советской власти!
– И что же?
– Освободилась. Но оказалось, что вот так просто существовать, заботясь только о животе и том, что еще ниже, не может. Русскому человеку нужна цель не только для себя, самого драгоценного, но и для всей страны. Ибо каждый из нас все еще чувствует себя ее частицей. Ну, не каждый, это загнул, но все же таких массы, в то время как в США едва ли наберется с десяток патриотов. Да и тех считают придурками.
Яузов горестно вздохнул:
– У нас тоже.
– Да, бойкие мальчики с телекамерами, у которых мозгов меньше, чем у таракана в ляжке, уже поработали…
– Они не сами, – возразил Яузов. – Их направляет могучая рука. Чья? Если бы Илья Парфенович не грел пузо на Гавайских островах, мы бы эту руку вырвали вместе с плечом.
Министр ФСБ встрепенулся:
– Гавайские острова… это в Мытищах или за? Я отдыхаю там. У тещи. А где отдыхаете вы?
Яузов бросил язвительно:
– Я вообще не отдыхаю! Работать надо.
– Значит, так работаете, – сказал министр понимающе.
ГЛАВА 9
Хрюка потеребила за ухо, я сонно отмахнулся, но солнце пробивало тонкие веки легче, чем орк огненными стрелами полотняную рубашку.
– Встаю, встаю… Могла бы кофе смолоть…
Хрюка прыгала вокруг, взвизгивала, едва дождалась, когда уберу постель, чтобы всласть поваляться на диване, с наслаждением вбирая мой великолепный запах, елозила на спине, извивалась, визжала и молотила по воздуху лапами.
Почти не раскрывая глаз, я нащупал кофемолку, всыпал зерен, на ощупь воткнул вилку в розетку, а когда зерна загремели, превращаясь в крупнозернистую пыль, едва не заснул стоя. Потом вздрогнул, когда черная пена поднялась над краем джезвы, едва не проворонил, поспешно снял, а пока одевался, пена опустилась, кофе настоялся, я перелил в чашку, где уже был сахар – не понимаю, как без сахара, – пил, обжигаясь, кивнул Хрюке.
Уже у лифта нацепил ей ошейник, а поводок небрежно обвязал себе вокруг пояса. На поводке выводил ее щенком, но девочка росла такой послушной и понятливой, ласковой, что все старушки на лавочке у подъезда восторгались, какая она умная, вежливая, со всеми здоровается, и поводок с того времени брал по традиции: а вдруг встретим строгого законника из милиции, который начнет настаивать на поводке.
Внизу в подъезде Хрюка радостно поздоровалась с консьержкой, на крыльце поприветствовала вилянием хвоста двух жильцов, что тут же расплылись в улыбках, начали сюсюкать, дальше крохотный зеленый пятачок между домами, а в заключение маленький тур к «Пушкинской», где раньше удобно было гулять во дворе, но теперь там выстроили громадный дом улучшенной планировки, место сократилось, однако некоторые собачники все еще заходили туда…
Там был железный забор, ворота на огромном висячем замке, я дважды лихо перелез на ту сторону, но Хрюка на все команды «Барьер» ловко прошмыгивала под забором, да еще и подбегала за фроликом. Мол, я же умная, зачем перепрыгивать, когда так проще?
Я привык, что любой прохожий, глядя на Хрюку, расплывается в улыбке. Собака с висячими ушами, морда веселая, гоняет голубей и носит палку, потому не запрещал убегать далеко, все равно через шоссе не побежит, а дорогу к дому знает.
И сейчас, когда она скорчилась, как кенгуру, попыхтела, я спокойно направился обратно к дому. Хрюка поспешно начала носиться по кустам, ей всегда кажется, что гуляем мало, я же брел неспешно, подставляя лицо солнечным лучам.
У нашего дома с десяток машин, я не разбираюсь в марках, помню только общий рисунок. Перед подъездом тесно, каждый норовит встать так, чтобы и ближе к дому, и можно выехать свободно, и в результате долгих притирок и выяснений, кто во сколько выезжает на работу, кто когда приезжает, машины стояли в три ряда, но к консьержке обращались совсем редко, когда нужно было выехать на машине в непредвиденное время и приходилось искать хозяев загородивших машин.
Так вот, все машины стояли в привычном порядке, я и помнил по форме, а еще больше – по цветовой гамме, и когда вдруг подъехала еще одна, большая и вместительная, я ее, скажем так, заметил. Вышли двое, третий остался за рулем, чего раньше не случалось. Обычно если кто приезжал в гости, то шли все, а если оставались ждать хозяина, то оставались тоже все, вызывали по телефону.
Эти двое разом, двигаясь очень синхронно, словно отражались в зеркале, вышли мне навстречу, загородив дорогу к дому. Один взглянул в упор холодными глазами, быстро и прицельно, словно взял на мушку:
– Виктор Александрович?
– Верно, – ответил я.
Сердце тревожно стукнуло, но вообще-то не испугался, не успел, с возрастом реакция замедляется не только на женщин, смотрел спокойно, а этот холодноглазый добавил:
– Вам придется поехать с нами.
– Ого, – сказал я. – А позвольте ваши документы?
– Вам покажут, – сказал он властно, его пальцы протянулись ко мне, сейчас возьмет за локоть так, что хрустнут кости…
Еще издали я видел, как со всех ног к нам мчится Хрюка.
– Да? – спросил я холодно. – А вы знаете, что есть существа, которым на ваше удостоверение…
Он тоже увидел Хрюку, а как профессионал он знал лучше, что это человеку можно сказать «Не будь героем», и тот охотно спустит брюки и подставит зад, но собак не испугать ни ножом, ни пистолетом, ни удостоверением НКВД. Даже болонка отважно защищает хозяина…
Он отпрыгнул за машину, сунул руку под полу пиджака, второй мужчина сделал то же самое, а я кинулся со всех ног в образовавшийся проход. До подъезда оставалось всего два десятка шагов, я еще ждал выстрела в спину, но вокруг люди, на детской площадке мамаши с детишками, двое автолюбителей копаются в машинах, задрав капоты, еще пара жильцов вышла за покупками…
Дверь подъезда по случаю летней жары распахнута, я видел, как Хрюка обогнала с удовольствием, одним прыжком одолела три ступени, исчезла в темном провале. Я вбежал, больно ударившись плечом о косяк, сердце сжималось в смертельной тоске, лифты в нашем доме неспешно-финские…
Лифт стоял внизу, дверь приглашающе раскрыта! Хрюка уже сидела внутри, пасть распахнута, показывая устрашающе огромные белые зубы. Я влетел, с разбегу ударился в стену, стукнул по серии кнопок, дверь тут же неспешно задвинулась, я успел увидеть в проеме двери черную тень бегущего человека, но двери сомкнулись, лифт подумал и с финской неторопливостью пошел наверх. Глаза привыкли к полутьме, я отыскал нужную кнопку, вдавил и держал, словно ее уже пытались выбить изнутри.
Хрюка сидела, толстая, как кабан, смотрела выжидательно.
– Спасибо, – сказал я сквозь сиплое дыхание, – ты мое чудо.
Она поймала фролик на лету, вильнула обрубком хвоста, благодарила, но всем видом уличала, что я зажилил еще два этих чудесных сухих хрустящих колечка размером с орешек.
Березин Федор
Посняков Андрей
Флинт Эрик
Афанасьев Роман
Орлов Алекс
Шилова Юлия