к нему несется взъерошенная копия его самого; несется и останавливается в
десяти шагах.
стояли они во дворе; разве что первый мальчик был обнажен, если не считать
легкой набедренной повязки, а второй был одет в будничную одежду с
коричневой полосой по подолу, и еще он держал в руке костяной плектр от
кифары.
указывая за забор.
через мгновенье Алкид снова был во дворе один.
человек лет сорока, одетый не по погоде в шерстяную накидку-фарос поверх
длинного хитона. Лицо появившегося всякий счел бы
утонченно-привлекательным, но сейчас оно было искажено гримасой ярости и
скорей напоминало маску Горгоны.
охватывали учительский посох, раздвоенный на конце.
сандалиями. - Вот ты где, мерзавец!.. и хитон сбросил - думал, я не
узнаю...
плечи, оцарапав рогулькой щеку до крови.
воином, хотя хлестал сильно и беспощадно, забывшись в раздражении - иначе
он бы заметил, занося посох для очередного удара, как глаза мальчика
полыхнули безумным огнем, а из закушенной нижней губы упала на землю почти
невидимая капелька крови; упала, подобно жертве на алтарь Ареса-Эниалия,
кровавого сына Зевса, ненавистного отцу.
раз, промахнувшись и сгибаясь пополам от резкого удара локтем в живот, и
правая рука Алкида неумолимым кольцом охватила его шею, заставляя нелепо
вскинуть гладко выбритый по микенской моде подбородок, а левая ладонь
мальчика легла на затылок Лина почти ласково; Алкид крутнулся, припадая на
колено, ноги учителя Лина брыкнули, отрываясь от земли, и послышался
слабый хруст, какой бывает, когда ломается сухая ветка...
пульсировала в его мозгу, подобно воспалившейся ране: "Автолик не прав. Не
прав. Не прав..."
наказал он меня! Ты нарочно, мы так не договаривались!
договаривались...
на невесть откуда взявшуюся каменную стену, и во все глаза уставился на
брата и на труп Лина с неестественно вывернутой шеей.
зарывшийся в пыль.
ближе. - Я порвал струну и убежал. А он...
знаю, что не было.
значительно старше. Если бы мать видела Ификла в этот миг, она бы
вздрогнула и отвернулась - Алкмена уже видела это лицо, лицо Амфитриона,
когда он случайно убил Электриона, правителя Микен и отца Алкмены.
будут тебя.
огляделся по сторонам, словно обложенный собаками лис. - Я не виноват.
меня. Только Автолик жив, а Лин - нет, и все остальное не имеет значения.
Киферон. Надолго. Может быть, навсегда.
другой рукой поправляя свою разорванную одежду. - Хоть в Гиперборею, хоть
в Тартар - я поеду с тобой. Еще не знаю, как, но им придется сослать и
меня тоже.
не виноваты, что нас двое... и что все от нас чего-то хотят.
никому показать не успел. Даже Автолику - он меня сразу пнул. А они все
смеялись - и дылда Поликтор, и Ликомед, и Павсаний-дискобол, и... Лучше б
ты Автолика кинул - у него шея крепче!
поразился этой незванной обреченности, явившейся подобно гостю, которого и
видеть не хочется, и выгнать нельзя.
широкие, мозолистые, с резко прочерченными линиями судьбы.
нехотя, опускаясь на пол.
у старого любимого столика с резными ножками в виде львиных лап; за кубком
вина, из которого Амфитрион так ни разу и не удосужился отхлебнуть.
день грядущий не принесет ему облегчения. Спали рабы и слуги, уставшие
судачить и ужасаться, забылась скорчившаяся на ложе Алкмена, чей
остановившийся взгляд до сих пор преследовал Амфитриона - он всерьез
боялся, что рассудок жены не выдержит обрушившегося на нее несчастья;
спала зыбким старческим сном нянька Эвритея, и никто не знал, что ей
больше не суждено проснуться здесь, в этом доме, в этом суетном мире -
лишь душа тихо умершей няньки на миг очнется по пути в Аид, чтобы пройти
мимо Белого Утеса и обрести вечное забвение... и еще спали в своих покоях
мальчики-близнецы Алкид и Ификл, каждый из которых утверждал, что именно
он - убийца Лина-кифареда, а второй врет, выгораживая брата.
вино испуганно выплеснуться из кубка и растечься иссиня-черной лужицей.
думать об этом было нельзя, потому что думать о теле Лина, приготовленном
для завтрашнего огненного погребения, было стократ больнее; думать об
убитом, об убийце, пока все не замыкалось в один пылающий круг, пока не
становилось все равно, о чем думать, как иногда бывает все равно, куда
воткнуть себе нож - в сердце, в горло, в живот... все равно куда, лишь бы
по рукоять.
молчаливого старика, чьи руки почти всегда были сцеплены за спиной, словно
Персей ненавидел их и старался не замечать эти руки, метнувшие проклятый
диск, который и убил Акрисия, деда Персея, всю жизнь прятавшегося от
собственного внука. Маленький Амфитрион очень боялся неласкового старика,
и лишь возмужав, понял, что Персей тогда был отнюдь не стар - чуть старше
сорока пяти, что для полубога-героя, в чьих жилах течет и ручеек
божественного ихора, заменяющего Олимпийцам смертную кровь, является
отнюдь не преклонным возрастом.
Тиринфе в возрасте шестидесяти четырех лет скончался Персей-Горгоноубийца
- и, приехав на похороны, Амфитрион так и не смог заставить себя поверить,
что вот на этом погребальном костре пылает тело победителя Медузы.
деда, и не простившего себе этой невольной вины до конца дней.
промахнулся, расколов череп Электриону, своему дяде и отцу Алкмены.
с испугом смотрел его пятилетний внук, еще ничего не зная о собственной
судьбе - а в доме спят мальчики, один из которых сегодня утром свернул шею
своему учителю, намеренно или случайно.