со старым язычником, и не зная, как выпутаться. - Или правнук?
слушавшего какие-то распоряжения хозяина дома Зновальского. - А внук ему
говорит, чтоб крышу чинить лез, лоботряс...
принял от него карапуза, не забыв поклониться провинциалу.
прочь, приговаривая ребенку. - Пошли, дядька мой родный, переоденемся,
будем как люди...
- Видал, святой отец? Внук мой сына моего на руках носит! Чудны дела твои,
Господи... а про Полуденниц - это вы здорово, святой отец! Зачем,
говорите?.. надо будет хромому Марцину рассказать, пусть тоже
обхохочется...
провинциала.
мамы-Янтоси. Тело разбойника заботливо смазали ореховым маслом,
сбежавшиеся старухи-знахарки поили его отварами и пришептывали по углам
нужные слова; валялся Мардула на прохладных новеньких простынях,
добровольно предложенных соседской девкой из своего приданого - девка уже
второй год была не прочь увидеть юного разбойника на этих простынях,
правда, в несколько ином качестве, чем сейчас.
здоровье. Сам воевода пострадал не слишком: обгорели ладони, и в ближайший
месяц Райцежу было бы больно не то что палаш - хворостину в руки взять; да
в голове до сих пор плясали черти после страшного удара о воду Гронча,
когда рушился туда в обнимку с Мардулой.
заявиться снова.
меланхолии, а за ним вереницей брели чуть ли не все шафлярские собаки.
Только что на их глазах Молчальник умудрился стащить у Хробака, громадного
косматого пса, его любимую баранью лопатку, которую Хробак зарыл в землю и
для пущей безопасности улегся в двух шагах от схрона; и собачьему восторгу
не было предела - особенно когда одноухий ворюга потаскал кость, потаскал
и вернул обалдевшему Хробаку, даже не рыкнувшему на похитителя.
игнорировавшего их блохастые прелести.
Беату и самолично проводил ее к Самуиловой хате. Михал кинулся к жене,
обнял, потом застеснялся и куда-то исчез, поэтому счастливая Беата мигом
попала под опеку Терезы Ивонич, сойдясь с последней необычайно быстро. И
часа не прошло, как обе женщины вовсю шушукались в углу двора, и Беата
только диву давалась, внимая советам Терезы: нет, не такими она
представляла себе краковских купчих, совсем не такими! В Висниче
говаривали, что купеческие женки - что крольчихи, и деток куча, и мужиков
в постели, как муравьев вокруг пролитого меда! А красавица-Тереза была
донельзя совестливой, душевной, мужа называла не иначе как "хозяин",
потомство воспитывала в строгости, и, слушая ее, Беата душой чувствовала:
не врет!
не многовато ли совести на одну женщину?
рассказ о младенческих болячках и способах борьбы с ними - и пристально
глянула на Михалову жену.
честный. А купцу честь с совестью - одна морока. Ни купить, ни продать, ни
объегорить! Вот и приходится...
разговору про опрелости да вздутые животики.
могилу. Когда каждый из них в свое время покидал Шафляры, отец брал с
птенца клятву: в ночь сороковин просидеть от заката до восхода над местом
его последнего упокоения. Чем-то это напоминало старые гуральские сказки -
ходил старший сын на могилу к отцу, да не дошел, ходил средний, да заснул
на кладбище, а младший всю ночь высидел, и достались ему к утру
меч-саморуб, конь-крылач и скатерть-самобранка. На подобное наследство
Самуиловы приемыши не рассчитывали, но обещание, данное отцу, собирались
выполнить. И впрямь: отчего в ночь, когда сороковины заходят, не посидеть
над отцовской могилкой, не поразмыслить о покойном и о собственной жизни,
какая там она сложилась; может, и неплохо оно - остановиться, замолчать и
подумать.
Криваня, Михал все-таки набрался смелости и зашел проведать Мардулу.
Сперва он не знал, куда деваться от смущения, когда Мардулина мать, до сих
пор еще статная и миловидная Янтося, кинулась воеводе в ноги и со слезами
стала благодарить за сына своего непутевого, за жизнь его молодую. Еле-еле
угомонив Янтосю, Михал приблизился к постели и встал над разбойником.
голый, раскинувшись на спине, ожоги мало-помалу подсыхали, но не слишком,
смазанные маслом; дышал разбойник ровно, и жизнь его, по всему видать,
была вне опасности.
Самуилову хату, вот этого же раненого гураля на печи и старого батьку
рядом. Видать, долго решался Самуил-баца, прежде чем взялся учить тайному
воровскому ремеслу сына своего побратима. Неровен час, распустит парень
язык - не мальчик ведь, не прикажешь, как своим приемышам поначалу -
начнут люди коситься, и прости-прощай спокойная жизнь!
был открыт, беспомощен, Михалек мог украсть у него все, что угодно: память
о науке Самуила-бацы или память об обстоятельствах смерти последнего,
выскрести до дна зло на него, воеводу Райцежа, или отрезать и унести
ломоть знаний о тайных укрытиях в местных лесах. Вот оно, бери - не хочу!
к двери.
разбойника.
и то, что он не стал рыться в душе человека, которого считал беспомощным.
села. Если сразу от южной околицы взять наискосок через волнующееся море
папоротников и дикого овса, после пересечь небольшую рощицу, словно
отбившуюся от отца-леса и теперь в нерешительности замершую на непривычном
месте, то за могучим явором уже было рукой подать - вот оно, место
упокоения шафлярцев, отдавших душу Богу, а тело родной земле Подгалья!
Баганта со всей материнской настойчивостью и совала им в руки узелки - на
сытый желудок плохо думается, да и батька Самуил обиделся бы, если б дети
его на его же могиле в ночь заходящих сороковин трапезничать стали!
Провожать их никто не провожал, даже не высунулся в окошко, чтоб хоть
одним глазком посмотреть; понимали шафлярцы - ни к чему лишний раз
соваться в чужое горе, лезть любопытными пальцами в живое, разверстое,
кричащее... вот завтра и помянем Самуила-бацу, как у порядочных людей
заведено, а этой ночью пусть уж дети сами отца поминают!
окна дома Зновальских, раздвинув ставни, буркнул что-то себе под нос и
немедленно скрылся - доносить побежал, хоть и не о чем тут было доносить;
или просто не придал значения.
взглядом по ставням, так и оставшимся открытыми, и ничего больше не
добавил.
на ветке явора вниз головой и диву давался. Подходило его времечко -
правильное, ночное, когда смотрят не глазами и живут одним мгновением - а
тут людишки какие-то шляются, хотя людям давно пора забиться в свои
деревянные норы и спать, либо горланить песни, собравшись на лугу вокруг
костра. Нетопырь перебрал коготками, кожистые крылья хлопнули раз-другой -
но нет, зверек остался висеть, напоминая сухой лист, и лишь уныло моргнул
круглыми глазенками.
деньки, то бишь ночки, когда была она молодым рогатым месяцем, и замерцала
тоскливо, обсыпая желтой пыльцой кучку людей у могильного холмика. Луна не
понимала, почему люди выбрали именно этот холмик, хотя вокруг на кладбище
было предостаточно других, точно таких же, но решила не задумываться
лишний раз над человеческими прихотями, а то и без того на лице пятна!
рассвет, свои последние минуты перед тем, как убраться восвояси, люди -
кажется, те же самые, только теперь их было гораздо меньше - сбившиеся у
Василенко Иван
Никитин Юрий
Русанов Владислав
Гуревич Георгий
Суворов Виктор
Шилова Юлия