не смущенный тайной своей личности. Он вообще был человеком скорее
флегматичным и не склонным к проявлению эмоций.
самонаблюдению, относился к своему положению даже с некоторым,
свойственным ему тяжеловатым юмором, но, правда, наотрез отказался от
ментоскопирования, сославшись при этом на чисто личные мотивы. А на сто
двадцать восьмой день после начала эксперимента Томас Нильсон погиб на
своей Горгоне при обстоятельствах, не исключающих возможности
самоубийства.
удар. Престарелый Пак Хин объявил о своем выходе из Комиссии, бросил
институт, учеников, родных и удалился в самоизгнание. А на сто тридцать
второй день сотрудник КОМКОНа-2, в обязанности которого входил, в
частности, ежемесячный осмотр янтарного футляра, доложил в панике, что
детонатор номер 02, значок "Косая звезда", исчез начисто, не оставив после
себя в гнезде, выстланном шевелящимися волокнами псевдоэпителия, даже
пыли.
между каждым из "подкидышей" и соответствующим детонатором не вызывало
никаких сомнений. И никаких сомнений ни у кого из членов комиссии не
вызывало теперь, что в обозримом будущем землянам, пожалуй, не дано будет
разобраться в этой истории.
когда мы вернулись из Музея к нему в кабинет.
поднялся, не глядя на меня, пошел заваривать кофе.
безраздельно - огромное, безграничное сожаление о том, что я все это узнал
и вынужден был теперь принимать в этом участие. Конечно, будь на моем
месте любой нормальный человек, ведущий нормальную жизнь и занятый
нормальной работой, он воспринял бы эту историю, как одну из тех
фантастических и грозных баек, которые возникают на самых границах между
освоенным и неведомым, докатываются до нас в неузнаваемо искаженном виде и
обладают тем восхитительным свойством, что как бы грозны и страшны они ни
были, к нашей светлой и теплой Земле они прямого отношения не имеют и
никакого существенного влияния на нашу повседневную жизнь не оказывают -
все это как-то, кем-то и где-то всегда улаживалось, улаживается сейчас или
непременно уладится в самом скором времени.
слова. Я, к сожалению, и был как раз одним из тех, на долю которых выпало
улаживать все, что могло стать опасным для человечества и прогресса.
Именно поэтому такие, как я, оказывались иногда в чуждых мирах и в чуждых
ролях. Вроде роли имперского офицера в феодальной империи на Саракше,
которую играл в свое время Абалкин.
жизни. Что вместе с тайной я принял на себя еще одну ответственность, о
которой не просил и в которой, право же, не нуждался. Что отныне я обязан
принимать какие-то решения, а значит - должен теперь досконально понять
хотя бы то, что уже понято до меня, а желательно и еще больше. А значит -
увязнуть в этой тайне, отвратительной, как все наши тайны, и даже,
наверное, еще более отвратительной, чем они, - увязнуть в ней еще глубже,
чем до сих пор. И какую-то совсем детскую благодарность ощущал я к
Экселенцу, который до последнего момента старался удержать меня на краю
этой тайны. И какое-то еще более детское, почти капризное раздражение
против него - за то, что он все-таки не удержал.
разлил кофе и уселся на место. - Тристан был его наблюдающим врачом.
Регулярно раз в месяц они встречались где-то в джунглях, и Тристан
проводил профилактический осмотр. Якобы в порядке рутинного контроля за
уровнем психической напряженности Прогрессора, а на самом деле - для того,
чтобы убедиться: Абалкин остается человеком. На всем Саракше один только
Тристан знал номер моего спецканала. Тридцатого мая, самое позднее -
тридцать первого, я должен был получить от него три семерки, "все в
порядке". Но двадцать восьмого, в день, назначенный для осмотра, он
гибнет. А Лев Абалкин бежит на Землю. Лев Абалкин бежит на Землю, Лев
Абалкин скрывается, Лев Абалкин звонит мне по спецканалу, который был
известен только Тристану... - Он залпом выпил свой кофе и помолчал, жуя
губами. - По-моему, ты не понял самого главного, Мак. Мы теперь имеем дело
не с Абалкиным, а со Странниками. Льва Абалкина больше нет. Забудь о нем.
На нас идет автомат Странников. - Он снова помолчал. - Я, откровенно
говоря, вообще не представляю, какая сила была способна заставить Тристана
назвать мой номер кому бы то ни было, а тем более - Льву Абалкину. Я
боюсь, его не просто убили...
стараюсь смягчить, преуменьшить... Но ведь вы не видели его. И вы не
видели людей, с которыми он общался... Я все понимаю: гибель Тристана,
бегство, звонок по вашему спецканалу, скрывается, выходит на Глумову, у
которой хранятся детонаторы... Выглядит это совершенно однозначно. Этакая
безупречная логическая цепочка. Но ведь есть и другое! Встречается с
Глумовой - и ни слова о Музее, только детские воспоминания и любовь.
Встречается с Учителем - и только обида, будто бы Учитель испортил ему
жизнь... Разговор со мной - обида, будто я украл у него приоритет...
Кстати, зачем ему было вообще встречаться с Учителем? Со мной еще
туда-сюда - скажем, он хотел проверить, кто его выслеживает... А с
учителем зачем? Теперь Щекн - дурацкая просьба об убежище, что вообще ни в
какие ворота не лезет!
сознанием. Ведь он не понимает, что с ним происходит. Программа требует от
него нечеловеческого, а сознание тщится трансформировать это требование во
что-то хоть мало-мальски осмысленное... Он мечется, он совершает странные
и нелепые поступки. Чего-то вроде этого я и ожидал... Для того и нужна
была тайна личности: мы имеем теперь хоть какой-то запас времени... А
насчет Щекна ты не понял ни черта. Никакой просьбы об убежище там не было.
Голованы почуяли, что он больше не человек, и демонстрируют ему свою
лояльность. Вот что там было...
Абалкина, я разговаривал с ним, я видел учителя и Майю Тойвовну, я
разговаривал с ними. Абалкин метался - да. Он совершал странные поступки -
да, но эти поступки не были нелепыми. За ними стояла какая-то цель, только
я никак не мог понять, какая. И потом, Абалкин был жалок, он не мог быть
опасен...
она стоила в наших делах. И потом, интуиция - это из области человеческого
опыта, а мы как-никак имели дело со Странниками...
сам сомневался, если бы только имел на это право. Я - старый рационалист,
мак, и я навидался всякого, я всегда шел от разума, и разум никогда не
подводил меня. Мне претят все эти фантастические кунштюки, все эти
таинственные программы, составленные кем-то там сорок тысяч лет назад,
которые, видите ли, включаются и выключаются по непонятному принципу, все
эти мистические внепространственные связи между живыми душами и дурацкими
кругляшками, запрятанными в футляр... Меня с души воротит от всего этого!
просто занимались бы изучением некоего явления природы, с каким бы
наслаждением я объявил все это цепью идиотских случайностей! Случайно
погиб Тристан - не он первый, не он последний. Подруга детства Абалкина
случайно оказалась хранительницей детонаторов. Он совершенно случайно
набрал номер моего спецканала, хотя собирался звонить кому-то другому...
Клянусь тебе, это маловероятное сцепление маловероятных событий казалось
бы мне все-таки гораздо более правдоподобным, чем идиотское, бездарное
предположение о какой-то там вельзевуловой программе, якобы заложенной в
человеческие зародыши... Для ученых все ясно: не изобретай лишних
сущностей без самой крайней необходимости. Но мы-то с тобой не ученые.
Ошибка ученого - это, в конечном счете, его личное дело. А мы ошибаться не
должны. Нам разрешается прослыть невеждами, мистиками, суеверными
дураками. Нам одного не простят: если мы недооценили опасность. И если в
нашем доме вдруг завоняло серой, мы просто не имеем права пускаться в
рассуждения о молекулярных флуктуациях - мы обязаны предположить, что
где-то рядом объявился черт с рогами, и принять соответствующие меры,
вплоть до организации производства святой воды в промышленных масштабах. И
слава богу, если окажется, что это была всего лишь флуктуация, и над нами
будет хохотать весь Мировой Совет и все школяры впридачу... - Он с
раздражением отодвинул от себя чашку. - Не могу я пить этот кофе, и есть я