все равно.
приготовлю.
сматывает с шеи черную шаль и вешает ее на гвоздь - белая, полная, теплая.
Потом она ушла вглубь дома, и там загудела газовая колонка и заплескалась
вода. Он почувствовал сильную боль в ступнях, задрал ногу и посмотрел на
босую подошву. Подушечки пальцев были сбиты в кровь, и кровь смешалась с
пылью и засохла черными корочками. Он представил себе, как опускает ноги в
горячую воду, и как сначала это очень больно, а потом боль проходит и
наступает успокоение. Буду сегодня спать в ванне, подумал он. А она пусть
иногда приходит и добавляет горячей воды".
заскрипели все кости - и, прихрамывая, пошел по рыжему ковру к двери в
коридор, а в коридоре - по черно-белому ковру в тупичок, где дверь в
ванную была уже распахнута, и деловито гудело синее пламя в газовой
колонке, и блестел кафель, и Алевтина, нагнувшись над ванной, высыпала в
воду какие-то порошки. Пока он раздевался, сдирая с себя задубевшее от
грязи белье, она взбила воду, и над водой поднялось одеяло пены, выше
краев поднялась белоснежная пена, и он погрузился в эту пену, закрыв глаза
от наслаждения и боли в ногах, а Алевтина присела на край ванны и, ласково
улыбаясь, глядела на него, такая добрая, такая приветливая, и не было
сказано ни единого слова о документах...
у нее сильные, умелые руки, совсем как у мамы, и готовит она, наверное,
так же вкусно, как мама, а потом она спросила: "Спину тебе потереть?" Он
похлопал себя ладонью по уху, чтобы выбить воду и мыло, и сказал: "Ну,
конечно, еще бы!.." Она продрала ему спину жесткой мочалкой и включила
душ.
эту воду выпущу, наберу чистую и полежу просто так, а ты посиди здесь.
Пожалуйста.
хорошо.
попробовать. Что ты терял? Ты женат?
нею вместе бредили про лес.
наш. Только трудно себе представить это.
страшно.
непонятного, тогда все было бы просто.
поменьше выдумывать, тогда на свете не будет ничего непонятного. А ты,
Перчик, все время выдумываешь.
растерялась. Где лес, там тропинки, где тропинки, там люди, а с людьми
всегда договориться можно.
людьми не пропадешь.
прямо-таки пропадаю. Я с людьми ничего не понимаю.
начал. Но теперь я вижу, что в лесу не легче.
можешь понять, что ничего нет на свете, кроме любви, еды и гордости.
Конечно, все запутано в клубок, но только за какую ниточку ни потянешь,
обязательно придешь или к любви, или к власти, или к еде...
хочешь ты или нет... Разве что я тебя спрошу: и чего ты, Перчик, мечешься,
какого рожна тебе надо?
бы отсюда подальше и заделаться архивариусом... или реставратором. Вот и
все мои желания.
попроще надо.
Вылезай, будем чай пить. Чаю напьешься с малиновым вареньем и ляжешь
спать.
мохнатым полотенцем, когда звякнули стекла и донесся глухой отдаленный
удар. И тогда он вспомнил склад техники и глупую истерическую куклу Жанну
и крикнул:
идет... А забегали-то все, а забегали...
лежали плотные облака. Это было похоже на заснеженное ледяное поле:
торосы, снежные барханы, полыньи и трещины, таящие бездонную глубину, и
если прыгнуть со скалы вниз, то не земля, не теплые болота, не
распростертые ветви остановят тебя, а твердый искрящийся на утреннем
солнце лед, припорошенный сухим снегом, а ты останешься лежать под солнцем
на льду, плоский, неподвижный, черный. И еще, если подумать, это было
похоже на старое, хорошо выстиранное белое покрывало, наброшенное на
верхушки деревьев.
ладонь и подумал, какое это все-таки хорошее местечко над обрывом: и
камешки здесь есть, и Управление здесь не чувствуется, вокруг дикие
колючие кусты, немятая выгоревшая трава, и даже какая-то пташка позволяет
себе чирикать, только не надо смотреть направо, где нахально сверкает на
солнце свежей краской подвешенная над обрывом роскошная латрина на четыре
очка. Правда, до нее довольно далеко, и при желании можно заставить себя
вообразить, что это беседка или какой-нибудь научный павильон, но все-таки
лучше бы ее не было вовсе.
беспокойную ночь, латрины лес закрылся облаками. Впрочем вряд ли. Не
станет лес закутываться до горизонта из-за такой малости, он и не такое
видел от людей.
Я буду делать, что мне прикажут, буду считать на испорченном "мерседесе",
буду преодолевать штурмовую полосу, буду играть в шахматы с Менеджером и
попробую даже полюбить кефир - наверное, это не так уж трудно, если
большинству людей это удалось. А по вечерам (и на ночь) я буду ходить к
Алевтине, есть малиновое варенье и лежать в директорской ванне. В этом
даже что-то есть, подумал он: вытираться директорским полотенцем,
запахиваться в директорский халат и греть ноги в директорских шерстяных
носках. Два раза в месяц я буду ездить на биостанцию получать жалованье и
премии, не в лес, а именно на биостанцию, и даже не на биостанцию, а в
кассу, не на свиданье с лесом и не на войну с лесом, а за жалованьем и за
премией. А утром, рано утром, я буду приходить сюда и смотреть на лес -
издали, и кидать в него камушки - тоже издали, и когда-нибудь как-нибудь
что-нибудь произойдет...
это был не директор, а все тот же Домарощинер. В руках у него была толстая
папка, и он остановился поодаль, глядя на Переца сверху вниз влажными
глазами. Он явно что-то знал, что-то очень важное, и принес сюда к обрыву
эту странную тревожную новость, которой не знал никто в мире, кроме него,
и ясно было, что все прежнее теперь уже не имеет значения и от каждого
потребуется все, на что он способен.
Доброе утро. Как отдыхали?