pas en verve (но он был не в лучшем состоянии.-- фр.)". Софья Карамзина,
старшая дочь историографа, писала Вяземскому про Пушкина: "Он стал неприятно
угрюмым в обществе, проводя дни и ночи за игрой, с мрачной яростью, как
говорят". Снова, как двадцать лет назад, поэт готов послать эту жизнь к
черту, проститься со всем, что его окружает, и только женские прелести еще
способны скрасить мрак и вызвать чувство симпатии.
попова дочка, с которой Пушкин познакомился, будучи проездом в Малинниках,
после вспоминала: "Показался он мне иностранцем...". Накануне Нового, 1829
года, на общественном балу у танцмейстера Иогеля Пушкин встречает
шестнадцатилетнюю девицу Наталью Гончарову. Но и эта влюбленность не
отвлекла его от других серьезных планов. О намерении ехать на Кавказ или в
Европу Пушкин писал брату Льву, писал не по почте, конечно, еще 18 мая 1827
года, а после всех неприятностей и полученных от Бенкендорфа отказов и обид
стал еще более решительно собираться в дорогу.
не удается объяснить, его кавказская эпопея остается одной из самых
загадочных, несмотря на многочисленные попытки разобраться в ее целях.
Первоисточник путаницы, разумеется, сам поэт: у него были весьма важные
причины скрывать истину.
отъезда внезапной влюбленностью и суровой реакцией матери на его
предложение. "Я полюбил ее, голова у меня закружилась, я сделал предложение,
ваш ответ, при всей его неопределенности, на мгновение свел меня с ума; в ту
же ночь я уехал в армию; вы спросите меня -- зачем? клянусь вам, не знаю, но
какая-то непроизвольная тоска гнала меня из Москвы; я не мог там вынести ни
вашего, ни ее присутствия". На деле решение двигаться на Кавказ было принято
задолго до этого; предложение Гончаровой Пушкин сделал внезапно,
задержавшись в Москве по дороге из Петербурга на юг.
прибытии на Кавказ (зачем прибыл, опущено.-- Ю.Д.) я не мог устоять против
желания повидаться с братом, который служит в Нижегородском драгунском полку
и с которым я был разлучен в течение 5 лет. Я подумал, что имею право
съездить в Тифлис". Выходит, что мысль увидеть брата возникла у Пушкина уже
на Кавказе. Между тем задолго до поездки поэт говорил родственникам и
знакомым, что собирается повидать на Кавказе брата. Дядя поэта Василий
Пушкин писал Вяземскому из Москвы: "Александр Пушкин здесь и едет в Тифлис к
брату".
этого, как выразился Пушкин, "чтоб обновить увядшую душу". Но не самому ли
поэту хотелось того же самого: обновить увядшую душу? Итак, поездка к брату.
Но брату Пушкин писал, что он едет вовсе не к нему, а к своему другу:
"поеду... не для твоих прекрасных глаз, а для Раевского".
сдвигает акцент, говоря, что ехал он на Кавказские воды (что означало для
читателя отдых у минеральных источников), а уж там решил свидеться с братом.
Пушкин добавляет то, что по понятным причинам не хотел сообщать Бенкендорфу:
о своем желании встретиться с "некоторыми из приятелей". Имеются в виду
опальные декабристы, сосланные на Кавказ и ставшие там, говоря современным
языком, оккупантами, причем вполне искренними. Но не только к ним ехал
Пушкин, добавим мы. Не застав на месте в Тифлисе друзей, сообщает он в
предисловии к своему "Путешествию", он решил увидеть "блистательный поход" и
поэтому отправился в Арзрум. На деле и раньше было известно, что он вроде бы
собирался именно в армию, а не пить минеральную воду.
не обязан оправдываться перед читателем. Думается, не случайно оправдание
целей вояжа на передовую так занимало Пушкина. Записки свои он опубликовал
спустя шесть лет, и в предисловии не раз возвращается к причинам, побудившим
его к поездке и к сочинению -- теперь уже -- воспоминаний. "Сии записки,--
пишет Пушкин в отброшенной им перед публикацией части предисловия,-- будучи
занимательны только для весьма немногих, никогда не были бы напечатаны, если
б к тому не побудила меня особая причина. Прошу позволение объяснить ее и
для того войти в подробности очень неважные, ибо они касаются одного меня".
По возвращении "я не стал оправдываться (в действительности, сделал это.--
Ю.Д.). Но обвинение важнейшее заставляет меня прервать молчание".
воспел победы русского оружия, вернувшись с Кавказа. Выходит, публикация
осуществлялась им из стремления выполнить свой патриотический долг. В другой
рукописи Пушкин вдруг начинает отстаивать свое право писать или не писать о
поездке: "частная жизнь писателя, как и всякого гражданина, не подлежит
обнародованию". Так какой же была поездка -- частной или деловой?
несколько. Самой таинственной из них представляется та, которая тщательно
отрицалась советской пушкинистикой, но, как мы попытаемся показать, была
ясна Бенкендорфу и даже Николаю I. Вернувшись, Пушкин по вполне понятной
причине постарался отмести истинные цели в своем оправдательном письме. "Что
именно имеет в виду поэт?-- спрашивает В.Кунин и отвечает.-- Прежде всего
разнесшийся клеветнический слух, будто он собирается через турецкое
побережье бежать за границу. Эта абсурдная мысль, судя по некоторым намекам,
пришла в голову Вяземскому; в разное время ее повторяли и некоторые
пушкинисты". Итак, клевета и абсурд -- такова точка зрения официальной
советской пушкинистики.
по декабризму", то есть стремление Пушкина встретиться с опальными
офицерами, желание вырваться из светской суеты, соединенное со страстью к
путешествиям, и, наконец, безудержная храбрость, "сопричастность
героическому делу русских воинов". У другого автора читаем: "Поездка Пушкина
на Кавказ в действующую армию летом 1829 г. определялась преимущественно
творческими интересами, хотя последние и были неотделимы от страстного
желания увидеть "друзей, братьев, товарищей".
цензор Владимир Измайлов писал Вяземскому: "Пушкин на полете к югу и,
вероятно, к новой славе литературной". Василий Ушаков, театральный критик и
писатель, вспоминал, что он "встретился в театре с одним из первоклассных
наших поэтов и узнал из его разговоров, что он намерен отправиться в
Грузию".
Вяземский считал, что разрешение Пушкину ехать в армию могли пробить
офицеры-игроки. У них он выиграл деньги, которые пустил на путевые расходы,
а там надеялся еще выиграть. К такому предположению были основания: в
полицейском списке московских картежников за 1829 год общим числом 93, под
номером 1 значится Федор Толстой, 22 -- другой приятель Пушкина Нащокин, 36
-- сам Пушкин, "известный в Москве банкомет". Но, разумеется, такой слух не
столь опасен, может, даже выгоден.
тут невероятно интересны: "Я вам сказывал (значит, еще раньше доложил.--
Ю.Д.), что Пушкин поехал отсюда в деревню один. Вот первое о нем известие от
собачонки его Сомова. Что далее узнаю, сообщу. Вспомните при сем, что у
Пушкина родной брат служит на Кавказе и что господин поэт столь же опасен
pour l'Etat (для государства.-- фр.), как неочиненное перо. Ни он не затеет
ничего нового в своей ветреной голове, ни его не возьмет никто в свои затеи.
Это верно!.. Laisser le courir le monde, chercher des filles, des
inspirations poГTtiques et -- du jeu. (Предоставьте ему обойти свет, искать
девиц, поэтических вдохновений и -- игры.-- фр.) Можно сильно утверждать,
что это путешествие устроено игроками, у коих он в тисках. Ему верно обещают
золотые горы на Кавказе, а когда увидят деньги или поэму, то выиграют -- и
конец".
клеветническим, ни абсурдным. 18 октября 1828 года Пушкин провожал за
границу Соболевского, прочитав ему напоследок "Полтаву" и седьмую главу
"Онегина". "Соболевский один, без Пушкина, отправился в первую европейскую
поездку",-- пишет, противореча себе, В.Кунин. Этой поездке одного
Соболевского предшествовали долгие переговоры. Пушкин зазывал Соболевского в
Петербург: "Мне бы хотелось с тобой свидеться да переговорить о будущем". О
том переговорить, добавим мы, про что по почте писать было нельзя. Год
спустя план изменился в связи с отъездом Соболевского в одиночку, но, как мы
увидим, продолжал осуществляться. Он ждал Пушкина в Европе.
детали их путешествия остаются тайной. Намерения отправиться за границу в
1827 и в 1828 годах были у приятелей очень серьезными. Не исключено, что
Соболевский откладывал в течение всего года собственный отъезд из-за
Пушкина, которому отказывали в выезде и опутывали неприятностями. Планы
друзей менялись на ходу. Перед отъездом друга Пушкин заказал свой портрет у
художника Тропинина и подарил его Соболевскому. А тот сделал маленькую
копию, которую увез с собой.
Пушкин продолжал брать оттуда книги, о чем Киреевский уведомлял хозяина. По
отъезде они с Пушкиным друг другу не писали, и в этом тоже можно
подразумевать сговор. Но в письмах общим знакомым Сергей Александрович то и
дело наводил справки о поэте. Из Флоренеции Соболевский просит Киреевского:
"Скажи Пушкину, что я пришлю ему 200 бутылок Aliatico на следующих условиях:
1) он мне напишет восемь страниц сплетен своего сердца; 2) известит меня о
здоровье Людмилки, Анны Петровны и Лизы; 3) назначит мне, к кому адресовать
в Петербург; 4) заплатит мне 250 рублей, ибо Aliatico здесь не более 125
centimes il fiasco (125 сантимов за бутылку.-- Ю.Д.); 5) пересылку выплатит,
но это, впрочем, вздор, как и пошлина. Не могу не похвалиться Флоренцией. Я
везде принят, как старый знакомый, всюду позван и, вероятно, через три дня
буду давно и всюду забыт при отъезде, ибо Флоренция -- трактир Италии".
затуманить в письме, идущем через перлюстрацию, кое-какие важные детали.
Прозоров Александр
Гюго Виктор
Самойлова Елена
Херберт Фрэнк
Плотников Александр
Шилова Юлия