обоих кожа, прочерченная дорожками слез, стала одинакового землистого
оттенка, а волосы, слипшиеся от пота и крови, подчеркивали неровности
черепа. Оба дрожали мелкой дрожью, стоны то и дело срывались с окровавленных
губ, на которых отпечатались следы зубов.
пришла столь же безоблачная юность. Смыслом жизни для них было выполнять
любые свои желания, получать наслаждение, удовлетворять самые тщеславные
притязания. Как и все сыновья старинных дворянских родов, они с малолетства
были записаны в полк; до сего времени самым большим их страданием были
незначительные болезни или вымышленные муки. Еще вчера они принимали участие
в королевском кортеже и не было для них неосуществимых надежд. Прошла всего
одна ночь, и они потеряли человеческий облик, забитые, сломленные пыткой;
если они могли бы еще желать, они пожелали бы небытия.
чужая кровь, оскорбления, которыми его осыпали враги, их отчаяние и их
ненависть скользили по нему, не оставляя следа, как скатывается дождевая
вода с гладкого камня. Своей легендарной жестокости, этой поразительной
бесчувственности он был обязан тем, что стал верным исполнителем самых
тайных замыслов короля, и надо сказать, что роль эта далась ему легко,
далась без труда. Он стал таким, каким хотел стать: он чувствовал в себе
призвание к тому, что полагал общественным благом, как призванием иного
человека бывает любовь.
облагородить. В железной, в свинцовой душе Ногарэ таился тот же эгоизм, то
же ненасытное желание, которое заставляет влюбленного жертвовать всем ради
обожаемого существа. Ногарэ жил в некоем вымышленном мире, где мерилом всего
была государственная польза. Отдельные личности ничего не значили в его
глазах, да и себе самому он не придавал никакого значения.
вот фанатиков общего блага и писаного закона. Их логика граничит с
бесчеловечностью, бездушием как в отношении других, так и в отношении самих
себя; эти служители отвлеченных богов и абсолютных правил берут на себя роль
палачей, ибо желают быть последними палачами. Но это лишь самообман, так как
после их смерти мир перестает им повиноваться.
государства; и теперь он глядел на Готье и Филиппа, лица которых уже
потеряли человеческие черты, и не видел в них людей; бессознательно он
загородил от света эти искаженные мукой лица; для него они были лишь
признаком непорядка; он победил.
распоряжении были лишь местные "пытошники", а не прославленные мастера
заплечных дел парижской инквизиции.
свинцом налита. "Холод какой", - буркнул он себе под нос. Ногарэ приказал
закрыть окна и приблизился к треножнику, где еще пылали раскаленные угли.
Протянув к огню руку, он подождал, пока пальцы согреются, и, ворча, стал
растирать больную поясницу.
бросили бесчувственные тела братьев д'Онэ, доносились жалобные стенания, но
Ногарэ уже не слышал их.
пергамент. Потом, глубоко вздохнув, направился к дверям и вышел прочь.
попытались поставить их на ноги. Но так как попытка не удалась, они
подхватили на руки эти истерзанные ими самими тела и понесли их осторожно,
как носят больных детей, в отведенную узникам темницу.
тюрьму, лежал всего в полумиле от королевской резиденции - от замка
Мобюиссон. Мессир Ногарэ прошел это расстояние пешком в сопровождении двух
приставов из свиты прево и своего собственного писца, который нес
пергаментный свиток и письменный прибор.
фигуры. Он с удовольствием вдыхал прохладный утренний воздух и влажные
запахи соседнего леса.
и вошел в замок, даже не оглянувшись на шушукающихся камергеров и
придворных, которые с значительным видом, словно провели ночь у одра
покойника, толпились в прихожей и коридорах. Слуга поспешил распахнуть двери
перед мессиром Ногарэ, и хранитель печати очутился в покоях, где уже
собралась королевская фамилия.
казалось еще более холодным и застывшим, чем обычно. Под неподвижными
глазами набрякли синеватые мешки, губы были плотно сжаты. По правую его руку
восседала Изабелла, она держалась по обыкновению очень прямо и не шевелясь,
как идол. Плоеный чепец венчала диадема изящной работы, а две золотые косы,
уложенные у висков в виде ручек античной амфоры, еще больше подчеркивали
суровое выражение ее лица. Это она была виновницей обрушившихся на
королевский дом несчастий. В глазах присутствующих на ней лежала
ответственность за развертывающуюся драму, и, ощутив те узы, которые самым
странным образом роднят доносчика с виноватым, она чувствовала себя чуть ли
не преступницей.
барабанил пальцами по столу и время от времени болезненно поводил шеей,
будто воротник был ему тесен. Второй брат короля, его высочество Людовик
д'Эвре, также присутствовал на семейном совете: он держался спокойно, его
скромный костюм являл разительный контраст с ярким одеянием Карла Валуа.
которых свалилось несчастье и позор: старший, Людовик Наваррский, с лживыми
глазами и впалой грудью, непрерывно ерзавший на стуле; средний, Филипп
Пуатье, лицо которого, похожее в профиль на тонкую морду борзой, еще больше
осунулось, еще больше вытянулось, так трудно ему было сохранять напускное
спокойствие; и младший. Карл, чье прекрасное юношеское лицо выражало боль,
причиненную первым в его жизни настоящим горем...
своего государя.
читать подлинную запись допроса. Голос его звучал так же ровно, как и тогда,
когда он допрашивал Готье и Филиппа д'Онэ. Но сейчас, в этой холодной зале,
освещенной тремя стрельчатыми окнами, голос его казался особенно грозным;
сейчас испытанию подвергалась королевская фамилия. Запись была своего рода
совершенством, ибо Ногарэ любил хорошую работу. Конечно, оба брата д'Онэ,
как и подобает людям благородным, поначалу все отвергали; но хранитель
печати умел допрашивать так, что обвиняемый очень скоро забывал и угрызения
совести, и все галантные соображения. Месяц, когда принцессы вступили в
преступную связь, дни встреч любовников, ночи, проведенные в Нельской башне,
имена слуг-сообщников - все, что для виновных означало страсть, любовный пыл
и наслаждение, все было выставлено напоказ, обнажено, захватано чужими
руками, втоптано в грязь. А сколько посвященных в тайну людей, должно быть,
хихикали сейчас по углам!
они не искали взгляда друг друга.
Ногарэ переполняло чащу стыда, которую им суждено было испить.
только сейчас, когда он сопоставлял даты, приводимые Ногарэ: "В течение
первых шести лет супружества у нас не было детей. И ребенок появился на свет
лишь после того, как этот самый Филипп д'Онэ стал любовником Маргариты...
Значит, моя маленькая Жанна.., моя дочь.., может быть, вовсе и не моя..."
Дальнейшего чтения допроса он не слушал, он повторял про себя: "Моя дочь не
моя.., моя дочь не моя..." Кровь гулко стучала у него в висках.
что читал Ногарэ. Хранителю печати Ногарэ, несмотря на все его старания, так
и не удалось вырвать у братьев д'Онэ признания относительно графини Жанны:
оба отрицали, что у нее есть любовник, не могли назвать его имени. А ведь
они признались во всем, и, следовательно, если бы они что-нибудь о ней
знали, они бы, несомненно, под пыткой сказали правду. Конечно, она играла
гнусную роль сводни, сомнения в этом быть не могло... Филипп Пуатье
размышлял...
Красивый заговорил первый:
Когда мы примем решение, вы уничтожите все это, - он показал на запись
допроса, - дабы не осталось никакого следа, кроме того, что мы навсегда
похороним в нашей памяти. Ступайте, вы действовали как должно.
"Нет!" - как бы не желая принимать жестокую правду. Подбородок его дрожал,
щеки пошли пятнами, и на глаза навернулись слезы, хотя он изо всех сил
старался их удержать.
при нем говорили о тамплиерах. Каждый невольно вспоминал: "Проклят весь наш
род до тринадцатого колена..." Но Карл и не думал о проклятиях Жака де Молэ.
были вместе.
слабость, так сумейте хотя бы внешне сохранить обличье, достойное принца.
Контровский Владимир
Посняков Андрей
Зыков Виталий
Круз Андрей
Свержин Владимир
Белогорский Евгений