деликатном ни слова. Однако прощайте, вы какой-то зеленый.
- Лихорадка у меня.
- Можно поверить, ложитесь-ка. Кстати: здесь скопцы есть в уезде,
любопытный народ... Впрочем потом. А впрочем вот еще анекдотик: тут по
уезду пехотный полк. В пятницу вечером я в Б-цах с офицерами пил. Там ведь
у нас три приятеля, vous comprenez? Об атеизме говорили и уж разумеется,
бога раскассировали. Рады, визжат. Кстати, Шатов уверяет, что если в России
бунт начинать, то чтобы непременно начать с атеизма. Может, и правда. Один
седой бурбон капитан сидел, сидел, вс¬ молчал, ни слова не говорил, вдруг
становится среди комнаты и, знаете, громко так, как бы сам с собой: "Если
бога нет, то какой же я после того капитан?" Взял фуражку, развел руки, и
вышел.
- Довольно цельную мысль выразил, - зевнул в третий раз Николай
Всеволодович.
- Да? Я не понял; вас хотел спросить. Ну, что бы вам еще: интересная
фабрика Шпигулиных; тут, как вы знаете, пятьсот рабочих, рассадник холеры,
не чистят пятнадцать лет и фабричных усчитывают; купцы миллионеры. Уверяю
вас, что между рабочими иные об Internationale имеют понятие. Что, вы
улыбнулись? Сами увидите, дайте мне только самый, самый маленький срок! Я
уже просил у вас срока, а теперь еще прошу, и тогда... а впрочем виноват,
не буду, не буду, я не про то, не морщитесь. Однако прощайте. Что ж я? -
воротился он вдруг с дороги, - совсем забыл, самое главное: мне сейчас
говорили, что наш ящик из Петербурга пришел.
- То-есть? - посмотрел Николай Всеволодович, не понимая.
- То-есть ваш ящик, ваши вещи, с фраками, панталонами и бельем; пришел?
Правда?
- Да, мне что-то давеча говорили.
- Ах, так нельзя ли сейчас!..
- Спросите у Алексея.
- Ну, завтра, завтра? Там ведь с вашими вещами и мой пиджак, фрак и трое
панталон, от Шармера, по вашей рекомендации, помните?
- Я слышал, что вы здесь, говорят, джентльменничаете? - усмехнулся Николай
Всеволодович. - Правда, что вы у берейтера верхом хотите учиться?
Петр Степанович улыбнулся искривленною улыбкой.
- Знаете, - заторопился он вдруг чрезмерно, каким-то вздрагивающим и
пресекающимся голосом, - знаете, Николай Всеволодович, мы оставим насчет
личностей, не так ли, раз навсегда? Вы, разумеется, можете меня презирать
сколько угодно, если вам так смешно, но вс¬-таки бы лучше без личностей
несколько времени, так ли?
- Хорошо, я больше не буду, - промолвил Николай Всеволодович. Петр
Степанович усмехнулся, стукнул по коленке шляпой, ступил с одной ноги на
другую и принял прежний вид.
- Здесь иные считают меня даже вашим соперником у Лизаветы Николаевны, как
же мне о наружности не заботиться? - засмеялся он. - Это кто же однако вам
доносит? Гм. Ровно восемь часов; ну, я в путь; я к Варваре Петровне обещал
зайти, но спасую, а вы ложитесь и завтра будете бодрее. На дворе дождь и
темень, у меня впрочем извозчик, потому что на улицах здесь по ночам не
спокойно... Ах как кстати: здесь в городе и около бродит теперь один
Федька-каторжный, беглый из Сибири, представьте, мой бывший дворовый
человек, которого папаша лет пятнадцать тому в солдаты упек и деньги взял.
Очень замечательная личность.
- Вы... с ним говорили?-вскинул глазами Николай Всеволодович.
- Говорил. От меня не прячется. На вс¬ готовая личность, на вс¬; за деньги,
разумеется, но есть и убеждения, в своем роде конечно. Ах да, вот и опять
кстати: если вы давеча серьезно о том замысле, помните, насчет Лизаветы
Николаевны, то возобновляю вам еще раз, что и я тоже на вс¬ готовая
личность, во всех родах, каких угодно, и совершенно к вашим услугам... Что
это, вы за палку хватаетесь? Ах нет, вы не за палку... Представьте, мне
показалось, что вы палку ищете?
Николай Всеволодович ничего не искал и ничего не говорил, но действительно
он привстал как-то вдруг, с каким-то странным движением в лице.
- Если вам тоже понадобится что-нибудь насчет господина Гаганова, - брякнул
вдруг Петр Степанович, уж прямехонько кивая на преспапье, - то, разумеется,
я могу вс¬ устроить и убежден, что вы меня не обойдете.
Он вдруг вышел, не дожидаясь ответа, но высунул еще раз голову из-за двери:
- Я потому так, - прокричал он скороговоркой, - что ведь Шатов, например,
тоже не имел права рисковать тогда жизнью в воскресенье, когда к вам
подошел, так ли? Я бы желал, чтобы вы это заметили.
Он исчез опять, не дожидаясь ответа.
IV.
Может быть, он думал, исчезая, что Николай Всеволодович, оставшись один,
начнет колотить кулаками в стену, и уж конечно бы рад был подсмотреть, если
б это было возможно. Но он очень бы обманулся: Николай Всеволодович
оставался спокоен. Минуты две он простоял у стола в том же положении,
повидимому, очень задумавшись; но вскоре вялая, холодная улыбка выдавилась
на его губах. Он медленно уселся на диван, на свое прежнее место в углу, и
закрыл глаза, как бы от усталости. Уголок письма по-прежнему выглядывал
из-под преспапье, но он и не пошевелился поправить.
Скоро он забылся совсем. Варвара Петровна, измучившая себя в эти дни
заботами, не вытерпела, и по уходе Петра Степановича, обещавшего к ней
зайти и не сдержавшего обещания, рискнула сама навестить Nicolas, несмотря
на неуказанное время. Ей вс¬ мерещилось: не скажет ли он наконец
чего-нибудь окончательно? Тихо как и давеча постучалась она в дверь, и,
опять не получая ответа, отворила сама. Увидав, что Nicolas сидит что-то
слишком уж неподвижно, она с бьющимся сердцем осторожно приблизилась сама к
дивану. Ее как бы поразило, что он так скоро заснул и что может так спать,
так прямо сидя и так неподвижно; даже дыхания почти нельзя было заметить.
Лицо было бледное и суровое, но совсем как бы застывшее, недвижимое; брови
немного сдвинуты и нахмурены; решительно он походил на бездушную восковую
фигуру. Она простояла над ним минуты три, едва переводя дыхание, и вдруг ее
обнял страх; она вышла на цыпочках, приостановилась в дверях, наскоро
перекрестила его и удалилась незамеченная, с новым тяжелым ощущением и с
новою тоской.
Проспал он долго, более часу, и вс¬ в таком же оцепенении: ни один мускул
лица его не двинулся, ни малейшего движения во всем теле не выказалось;
брови были вс¬ так же сурово сдвинуты. Если бы Варвара Петровна осталась
еще на три минуты, то наверно бы не вынесла подавляющего ощущения этой
летаргической неподвижности и разбудила его. Но он вдруг сам открыл глаза
и, попрежнему не шевелясь, просидел еще минут десять, как бы упорно и
любопытно всматриваясь в какой-то поразивший его предмет в углу комнаты,
хотя там ничего не было ни нового, ни особенного.
Наконец, раздался тихий, густой звук больших стенных часов, пробивших один
раз. С некоторым беспокойством повернул он голову взглянуть на циферблат,
но почти в ту же минуту отворилась задняя дверь, выходившая в корридор, и
показался камердинер Алексей Егорович. Он нес в одной руке теплое пальто,
шарф и шляпу, а в другой серебряную тарелочку, на которой лежала записка.
- Половина десятого, - возгласил он тихим голосом и, сложив принесенное
платье в углу на стуле, поднес на тарелке записку, маленькую бумажку
незапечатанную, с двумя строчками карандашем. Пробежав эти строки, Николай
Всеволодович тоже взял со стола карандаш, черкнул в конце записки два слова
и положил обратно на тарелку.
- Передать тотчас же как я выйду, и одеваться, - сказал он, вставая с
дивана.
Заметив, что на нем легкий, бархатный пиджак, он подумал и велел подать
себе другой, суконный сюртук, употреблявшийся для более церемонных вечерних
визитов. Наконец одевшись совсем и надев шляпу, он запер дверь, в которую
входила к нему Варвара Петровна, и, вынув из-под преспапье спрятанное
письмо, молча вышел в корридор в сопровождении Алексея Егоровича. Из
корридора вышли на узкую каменную заднюю лестницу и спустились в сени,
выходившие прямо в сад. В углу в сенях стояли припасенные фонарик и большой
Посняков Андрей
Русанов Владислав
Шилова Юлия
Скальци Джон
Каменистый Артем