петербургском театрах и положительно говорю - столичные актеры, игравшие
Филатку, оба играли хуже Баклушина. В сравнении с ним они были пейзане, а
не настоящие мужики. Им слишком хотелось представить мужика. Баклушина,
сверх того, возбуждало соперничество: всем известно, что во второй пьесе
роль Кедрила будет играть арестант Поцейкин, актер, которого все почему-то
считали даровитее, лучше Баклушина, и Баклушин страдал от этого, как
ребенок. Сколько раз приходил он ко мне в эти последние дни и изливал свои
чувства. За два часа до представления его трясла лихорадка. Когда хохотали
и кричали ему из толпы: "Лихо, Баклушин! Ай да молодец! " - все лицо его
сияло счастьем, настоящее вдохновение блистало в глазах его. Сцена
целования с Мирошкой, когда Филатка кричит ему предварительно "утрись!" и
сам утирается, вышла уморительно смешна. Все так и покатились со смеху. Но
всего занимательнее для меня были зрители; тут уж все были нараспашку. Они
отдавались своему удовольствию беззаветно. Крики одобрения раздавались все
чаще и чаще. Вот один подталкивает товарища и наскоро сообщает ему свои
впечатления, даже не заботясь и, пожалуй, не видя, кто стоит подле него;
другой, при какой-нибудь смешной сцене, вдруг с восторгом оборачивается к
толпе, быстро оглядывает всех, как бы вызывая всех смеяться, машет рукой и
тотчас же опять жадно обращается к сцене. Третий просто прищелкнет языком и
пальцами и не может смирно устоять на месте; а так как некуда идти, то
только переминается с ноги на ногу. К концу пьесы общее веселое настроение
дошло до высшей степени. Я ничего не преувеличиваю. Представьте острог,
кандалы, неволю, долгие грустные годы впереди, жизнь, однообразную, как
водяная капель в хмурый, осенний день, - и вдруг всем этим пригнетенным и
заключенным позволили на часок развернуться, повеселиться, забыть тяжелый
сон, устроить целый театр, да еще как устроить: на гордость и на удивление
всему городу, - знай, дескать, наших, каковы арестанты! Их, конечно, все
занимало, костюмы например. Ужасно любопытно было для них увидеть,
например, такого-то Ваньку Отпетого, али Нецветаева, али Баклушина совсем в
другом платье, чем в каком столько уж лет их каждый день видели. "Ведь
арестант, тот же арестант, у самого кандалы побрякивают, а вот выходит же
теперь в сюртуке, в круглой шляпе, в плаще - точно штатский! Усы себе
приделал, волосы. Вон платочек красный из кармана вынул, обмахивается,
барина представляет, точно сам ни дать ни взять барин!" И все в восторге.
Благодетельный помещик вышел в адъютантском мундире, правда очень
стареньком, в эполетах, в фуражке с кокардочкой и произвел необыкновенный
эффект. На эту роль было два охотника, и - поверят ли? - оба, точно
маленькие дети, ужасно поссорились друг с другом за то, кому играть: обоим
хотелось показаться в офицерском мундире с эксельбантами! Их уж разнимали
другие актеры и присудили большинством голосов отдать роль Нецветаеву, не
потому, что он был казистее и красивее другого и таким образом лучше бы
походил на барина, а потому, что Нецветаев уверил всех, что он выйдет с
тросточкой и будет так ею помахивать и по земле чертить, как настоящий
барин и первейший франт, чего Ваньке Отпетому и не представить, потому
настоящих господ он никогда и не видывал. И действительно, Нецветаев, как
вышел с своей барыней перед публику, только и делал, что быстро и бегло
чертил тоненькой камышовой тросточкой, которую откуда-то достал, по земле,
вероятно считая в этом признаки самой высшей господственности, крайнего
щегольства и фешени. Вероятно, когда-нибудь еще в детстве, будучи дворовым,
босоногим мальчишкой, случилось ему увидать красиво одетого барина с
тросточкой и плениться его уменьем вертеть ею, и вот впечатление навеки и
неизгладимо осталось в душе его, так что теперь, в тридцать лет от роду,
припомнилось все, как было, для полного пленения и прельщения всего
острога. Нецветаев был до того углублен в свое занятие, что уж и не смотрел
ни на кого и никуда, даже говорил, не подымая глаз, и только и делал, что
следил за своей тросточкой и за ее кончиком. Благодетельная помещица была
тоже в своем роде чрезвычайно замечательна: она явилась в старом,
изношенном кисейном платье, смотревшим настоящей тряпкой, с голыми руками и
шеей, страшно набеленным и нарумяненным лицом, в спальном коленкоровом
чепчике, подвязанном у подбородка, с зонтиком в одной руке и с веером из
разрисованной бумаги в другой, которым она беспрерывно обмахивалась. Залп
хохоту встретил барыню; да и сама барыня не выдержала и несколько раз
принималась хохотать. Играл барыню арестант Иванов. Сироткин, переодетый
девушкой, был очень мил. Куплеты тоже сошли хорошо. Одним словом, пьеса
кончилась к самому полному и всеобщему удовольствию. Критики не было, да и
быть не могло.
занавесь. Это Кедрил. Кедрил что-то вроде Дон-Жуана; по крайней мере и
барина и слугу черти под конец пьесы уносят в ад. Давался целый акт, но
это, видно, отрывок; начало и конец затеряны. Толку и смыслу нет ни
малейшего. Действие происходит в России, где-то на постоялом дворе.
Трактирщик вводит в комнату барина в шинели и в исковерканной шляпе. За ним
идет его слуга Кедрил с чемоданом и с завернутой в синюю бумагу курицей.
Кедрил в полушубке и в лакейском картузе. Он-то и есть обжора. Играет его
арестант Поцейкин, соперник Баклушина; барина играет тот же Иванов, что
играл в первой пьесе благодетельную помещицу. Трактирщик, Нецветаев,
предуведомляет, что в комнате водятся черти, и скрывается. Барин, мрачный и
озабоченный, бормочет про себя, что он это давно знал, и велит Кедрилу
разложить вещи и приготовить ужин. Кедрил трус и обжора. Услышав о чертях,
он бледнеет и дрожит как лист. Он бы убежал, но трусит барина. Да, сверх
того, ему и есть хочется. Он сластолюбив, глуп, хитер по-своему, трус,
надувает барина на каждом шагу и в то же время боится его. Это
замечательный тип слуги, в котором как-то неясно и отдаленно сказываются
черты Лепорелло, и действительно замечательно переданный. Поцейкин с
решительным талантом, и, на мой взгляд, актер еще лучше Баклушина. Я,
разумеется, встретясь на другой день с Баклушиным, не высказал ему своего
мнения вполне: я бы слишком огорчил его. Арестант, игравший барина, сыграл
тоже недурно. Вздор он нес ужаснейший, ни на что не похожий; но дикция была
правильная, бойкая, жест соответственный. Покамест Кедрил возится с
чемоданами, барин ходит в раздумье по сцене и объявляет во всеуслышание,
что в нынешний вечер конец его странствованиям. Кедрил любопытно
прислушивается, гримасничает, говорит a parte4 и смешит с каждым словом
зрителей. Ему не жаль барина; но он слышал о чертях; ему хочется узнать,
что это такое, и вот он вступает в разговоры и в расспросы. Барин наконец
объявляет ему, что когда-то в какой-то беде он обратился к помощи ада и
черти помогли ему, выручили; но что сегодня срок и, может быть, сегодня же
они придут, по условию, за душой его. Кедрил начинает шибко трусить. Но
барин не теряет духа и велит ему приготовить ужин. Услыша про ужин, Кедрил
оживляется, вынимает курицу, вынимает вино, - и нет-нет, а сам отщипнет от
курицы и отведает. Публика хохочет. Вот скрипнула дверь, ветер стучит
ставнями; Кедрил дрожит и наскоро, почти бессознательно упрятывает в рот
огромный кусок курицы, который и проглотить не может. Опять хохот. "Готово
ли?" - кричит барин, расхаживая по комнате. "Сейчас, сударь... я вам...
приготовлю", - говорит Кедрил, сам садится за стол и преспокойно начинает
уплетать барское кушанье. Публике, видимо, любо проворство и хитрость слуги
и то, что барин в дураках. Надо признаться, что и Поцейкин стоил
действительно похвалы. Слова: "Сейчас, сударь, я вам приготовлю" - он
выговорил превосходно. Сев за стол, он начинает есть с жадностью и
вздрагивает с каждым шагом барина, чтоб тот не заметил его проделок; чуть
тот повернется на месте, он прячется под столом и тащит с собой курицу.
Наконец он утоляет свой первый голод; пора подумать о барине. "Кедрил,
скоро ли ты?" - кричит барин. "Готово-с! " - бойко отвечает Кедрил,
спохватившись, что барину почти ничего не остается. На тарелке
действительно лежит одна куриная ножка. Барин, мрачный и озабоченный,
ничего не замечая, садится за стол, а Кедрил с салфеткой становится за его
стулом. Каждое слово, каждый жест, каждая гримаса Кедрила, когда он,
оборачиваясь к публике, кивает на простофилю барина, встречаются с
неудержимым хохотом зрителями. Но вот, только что барин принимается есть,
появляются черти. Тут уж ничего понять нельзя, да и черти появляются как-то
уж слишком не по-людски: в боковой кулисе отворяется дверь и является
что-то в белом, а вместо головы у него фонарь со свечой; другой фантом тоже
с фонарем на голове, в руках держит косу. Почему фонари, почему коса,
почему черти в белом? никто не может объяснить себе. Впрочем, об этом никто
не задумывается. Так уж, верно, тому и быть должно. Барин довольно храбро
оборачивается к чертям и кричит им, что он готов, чтоб они брали его. Но
Кедрил трусит, как заяц; он лезет под стол, но, несмотря на весь свой
испуг, не забывает захватить со стола бутылку. Черти на минуту скрываются;
Кедрил вылезает из-за стола; но только что барин принимается опять за
курицу, как три черта снова врываются в комнату, подхватывают барина сзади
и несут его в преисподнюю. "Кедрил! спасай меня!" - кричит барин. Но
Кедрилу не до того. Он в этот раз и бутылку, и тарелку, и даже хлеб стащил
под стол. Но вот он теперь один, чертей нет, барина тоже. Кедрил вылезает,
осматривается, и улыбка озаряет лицо его. Он плутовски прищуривается,
садится на барское место и, кивая публике, говорит полушепотом:
----
полушепотом, конфиденциально обращаясь к публике и все веселее и веселее
подмигивая глазком:
это было так высказано, с таким плутовством, с такой
насмешливо-торжествующей гримасой, что действительно невозможно не
аплодировать. Но недолго продолжается счастье Кедрила. Только было он
Контровский Владимир
Панов Вадим
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия