Чтение 37–й страницы книги ~Село Степанчиково и его обитатели~

белом платье выбежала из беседки и промелькнула мимо меня, как ласточка.
Мне показалось даже, что она закрывала руками лицо, чтоб не быть узнан-
ной: вероятно, меня заметили из беседки. Но каково же было мое изумле-
ние, когда в вышедшем вслед за испуганной дамой кавалере я узнал Обнос-
кина, - Обноскина, который, по словам Мизинчикова, давно уж уехал! С
своей стороны, и Обноскин, увидав меня, чрезвычайно смутился: все на-
хальство его исчезло.

- Извините меня, но... я никак не ожидал с вами встретиться, - прого-
ворил он, улыбаясь и заикаясь.

- А я с вами, - отвечал я насмешливо, - тем более что я слышал, вы уж
уехали.

- Нет-с... это так... я проводил только недалеко маменьку. Но могу ли
я обратиться к вам как к благороднейшему человеку в мире?

- С чем это?

- Есть случаи, - и вы сами согласитесь с этим, - когда истинно благо-
родный человек принужден обратиться ко всему благородству чувств друго-
го, истинно благородного человека... Надеюсь, вы понимаете меня...

- Не надейтесь: ничего решительно не понимаю.

- Вы видели даму, которая находилась вместе со мной в беседке?

- Видел, но не узнал.

- А, не узнали!.. Эту даму я назову скоро моею женою.

- Поздравляю вас. Но чем же я могу быть вам полезен?

- Только одним: сохранив глубочайшую тайну о том, что вы меня видели
с этой дамой.

"Кто ж бы это? - подумал я, - уж не..."

- Право, не знаю-с, - отвечал я Обноскину. - Надеюсь, вы извините,
что не могу дать вам слова...

- Нет, ради бога, пожалуйста, - умолял Обноскин. - Поймите мое поло-
жение: это секрет. Вы тоже можете быть женихом, тогда и я, с своей сто-
роны...

- Тс! кто-то идет!

- Где?

Действительно, шагах в тридцати от нас, чуть приметно, промелькнула
тень проходившего человека.

- Это... это, верно, Фома Фомич! - прошептал Обноскин, трепеща всем
телом. - Я узнаю его по походке. Боже мой! и еще шаги, с другой стороны!
Слышите... Прощайте! благодарю вас и... умоляю вас...

Обноскин скрылся. Чрез минуту передо мной очутился дядя, как будто
вырос из-под земли.

- Это ты? - окрикнул он меня. - Все пропало, Сережа! все пропало!

Я заметил, что он дрожал всем телом.

- Что пропало, дядюшка?

- Пойдем! - сказал он, задыхаясь, и, крепко схватив меня за руку, по-
тащил за собою. Но всю дорогу до флигеля он не сказал ни слова, не давал
и мне говорить. Я ожидал чего-нибудь сверхъестественного и почти не об-
манулся. Когда мы вошли в комнату, с ним сделалось дурно; он был бледен,
как мертвый. Я немедленно спрыснул его водою. " Вероятно, случилось
что-нибудь очень ужасное, - думал я, - когда с таким человеком делается
обморок".

- Дядюшка, что с вами? - спросил я наконец.

- Все пропало, Сережа! Фома застал меня в саду вместе с Настенькой в
ту самую минуту, когда я поцеловал ее!

- Поцеловали! в саду! - вскричал я, смотря в изумлении на дядю.

- В саду, братец. Бог попутал! Пошел я, чтоб непременно ее увидать.
Хотел ей все высказать, урезонить ее, насчет тебя то есть. А она меня уж
целый час дожидалась, там, у сломанной скамейки, за прудом... Она туда
часто приходит, когда надо поговорить со мной.

- Часто, дядюшка?

- Часто, братец! Последнее время почти каждую ночь сряду сходились.
Только они нас, верно и выследили, - уж знаю, что выследили, и знаю, что
тут Анна Ниловна все работала. Мы на время и прервали; дня четыре уж ни-
чего не было; а вот сегодня опять понадобилось. Сам ты видел, какая нуж-
да была: без этого как же бы я ей сказал? Прихожу, в надежде застать, а
она уж там целый час сидит, меня дожидается: тоже надо было кое-что со-
общить...

- Боже мой, какая неосторожность! ведь вы знали, что за вами следят?

- Да ведь критический случай, Сережа; многое надо было взаимно ска-
зать. Днем-то я и смотреть на нее не смею: она в один угол, а я в другой
нарочно смотрю, как будто и не замечаю, что она есть на свете. А ночью
сойдемся, да и наговоримся...

- Ну, что ж, дядюшка?

- Не успел я двух слов сказать, знаешь, сердце у меня заколотилось,
из глаз слезы выступили; стал я ее уговаривать, чтоб за тебя вышла; а
она мне: "Верно, вы меня не любите, верно, вы ничего не видите", и вдруг
как бросится мне на шею, обвила меня руками, заплакала, зарыдала! "Я,
говорит, одного вас люблю и ни за кого не выйду. Я вас уж давно люблю,
только и за вас не выйду, а завтра же уеду и в монастырь пойду".

- Боже мой! неужели она так и сказала? Ну, что ж дальше, дальше, дя-
дюшка?

- Смотрю, а перед нами Фома! и откуда он взялся? Неужели за кустом
сидел да этого греха выжидал?

- Подлец!

- Я обмер. Настенька бежать, а Фома Фомич молча прошел мимо нас, да
пальцем мне и пригрозил, - понимаешь, Сергей, какой трезвон завтра бу-
дет?

- Ну, да уж как не понять!

- Понимаешь ли ты, - вскричал он в отчаянии, вскакивая со стула, -
понимаешь ли ты, что они хотят ее погубить, осрамить, обесчестить; ищут
предлога, чтоб бесчестие на нее всклепать и за это выгнать ее; а вот те-
перь и нашелся предлог! Ведь они говорили, что она со мной гнусные связи
имеет! ведь они, подлецы, говорили, что она с Видоплясовым имеет! Это
все Анна Ниловна говорила. Что теперь будет? что завтра будет? Неужели
расскажет Фома?

- Непременно расскажет, дядюшка.

- А если расскажет, если только расскажет... - проговорил он, закусы-
вая губу и сжимая кулаки, - но нет, не верю! он не расскажет, он пой-
мет... это человек высочайшего благородства! Он пощадит ее...

- Пощадит иль не пощадит, - отвечал я решительно, - но во всяком слу-
чае ваша обязанность завтра же сделать предложение Настасье Евграфовне.

Дядя смотрел на меня неподвижно.

- Понимаете ли вы, дядюшка, что обесчестите девушку, если разнесется
эта история? Понимаете ли вы, что вам надо предупредить беду как можно
скорее; что вам надо смело и гордо посмотреть всем в глаза, гласно сде-
лать предложение, плюнуть на их резоны и стереть Фому в порошок, если он
заикнется против нее?