часового, который сидел на рации Брауна, положив на колени
"шмайсер", палец на спусковом крючке, и наблюдал за пленными.
"Господи, только бы он не оглянулся! Господи, только бы он не
оглянулся", -- мысленно твердил Мэллори. Пусть он еще посидит,
пусть еще посидит..." Но взгляд вновь и вновь невольно
устремлялся к пещере.
Даже при тусклом свете звезд было видно, сколько страданий
доставляет ему каждое движение. Упираясь руками, он приподнимал
туловище, затем, опустив голову, переносил тяжесть тела вперед
и таким образом передвигался по рыхлому влажному снегу. Силы
его таяли на глазах. Хотя юноша ослаб и измучен страданиями, но
котелок у него варит: на плечах и спине белая простыня, в
правой руке зажат альпинистский крюк. Должно быть, Энди слышал
отрывки фраз, сказанных Турцигом. В пещере оставалось два или
три автомата. Стивенc без труда снял бы часового и не выходя из
пещеры. Но, заслышав выстрел, немцы вернулись бы раньше, чем он
сумеет проползти лощину, не то чтобы освободить от пут хотя бы
одного из товарищей.
дну лощины прошелестел принесшийся с юга ветер, но, кроме него
да дыхания пленников, не слышно ни звука. Иногда кто-то из
сидящих ворочался, расправляя отекшую ногу. Хотя снег не
скрипит, немец непременно услышит Стивенса. Опустив голову,
Мэллори закашлялся. Сначала часовой лишь удивленно поднял
глаза, потом, видя, что кашель не прекращается, раздраженно
произнес по-немецки:
возразил по-английски Мэллори и снова закашлялся. На этот раз
еще громче. -- Все твой Ober-leutenant, -- произнес он, ловя
ртом воздух. -- Половину зубов выбил. -- И снова зашелся в
приступе кашля. Пересилив себя, с вызовом произнес: -- Я же не
виноват, что собственной кровью захлебываюсь.
уже выбился из сил. Не в состоянии до конца выпрямлять руки, он
продвигался лишь на какие-то несколько дюймов. А потом и вовсе
замер и с полминуты лежал неподвижно. Мэллори решил было, что
юноша потерял сознание, но тут Стивенc приподнялся -- на этот
раз на всю длину рук. Попытавшись оттолкнуться вперед, он не
выдержал веса собственного тела и рухнул в снег. Мэллори снова
закашлялся, но было поздно. Вмиг вскочив с ящика, немец круто
повернулся, уперов дуло "шмайсера" в распростертое почти у
самых его ног тело. Убедившись, что это раненый, часовой
опустил автомат.
гнезда. Бедный маленький птенчик! -- Мэллори вздрогнул, увидев,
как взвился над головой Стивенса приклад. Но часовой оказался
человеком не злым: замахнулся он, лишь повинуясь защитной
реакции. Не донеся приклад до искаженного страданием лица, он
наклонился и, почти бережно вынув из решительно сжатых, но
ослабевших пальцев альпинистский крюк, швырнул его в снег.
Аккуратно приподняв раненого под мышки, подложил под голову
потерявшего сознание Стивенса скомканную простыню, невесело
покачал головой и снова уселся на ящик.
Щеголеватый, форма с иголочки, внешне веселый и злой в душе.
Отталкивающее впечатление производила его тощая, длинная шея в
поперечных складках, которая торчала из ворота мундира с
ватными плечами. Впечатление это усугублялось маленькой,
яйцеобразной, точно у черепахи, головкой. Когда тонкие
бескровные губы его раздвигались -- а улыбался гауптман часто,
-- обнажались два ряда превосходных зубов. Но ослепительная
улыбка не освещала лицо гауптмана, а лишь подчеркивала
нездоровую бледность его кожи, обтягивавшей острый нос, широкие
скулы и собиравшей в складки шрам от сабельного удара, который
рассекал левую щеку от брови до подбородка. Однако, улыбался ли
гауптман или был серьезен, зрачки глубоко посаженных его глаз
всегда оставались черными и пустыми. Несмотря на ранний час --
не было и шести, -- он был безукоризненно одет, свежевыбрит.
Редкие темные волосы с глубокими залысинами напомажены и
аккуратно зачесаны назад. Хотя над единственным столом в
караульном помещении, вдоль стен которого тянулись скамьи,
возвышалась лишь небольшая часть туловища гауптмана, всякий бы
догадался, что бриджи его отутюжены, а сапоги начищены до
зеркального блеска.
закончил доклад. Шкода тоже улыбнулся. Откинувшись назад в
кресле, гауптман опустил подбородок на переплетенные пальцы и
весело оглядел присутствующих. Ничто не ускользнуло от взгляда
этих невыразительных, пустых глаз -- ни караульный возле двери,
ни двое солдат, стоящих позади связанных узников, ни Андреа,
сидящий на скамье, на которую тот положил Энди Стивенса.
Операция проделана блестяще! -- Он задумчиво разглядывал трех
пленников, стоящих перед ним. Лица в синяках, кровоподтеках.
Затем перевел взгляд на раненого юношу, находящегося в
полубессознательном состоянии, и снова улыбнулся, соизволив
приподнять брови. -- Были некоторые сложности, Турциг? Пленные
оказались не слишком... э... сговорчивы?
никакого сопротивления, -- сухо отрапортовал обер-лейтенант. И
тон, и манера обращения к начальнику безукоризненно корректны,
но в глазах скрытая враждебность. -- Мои солдаты несколько
переусердствовали.
проворковал одобрительно Шкода. -- Это опасные люди, а с
опасными людьми иначе нельзя. -- Отодвинув кресло, гауптман
легко поднялся на ноги, обойдя стол, остановился перед Андреа.
-- Опасны, кроме этого типа, не так ли, обер-лейтенант?
-- Я вам о нем уже докладывал, господин гауптман. Он и мать
родную продаст, лишь бы шкуру спасти.
Шкода. -- Вот каков один из наших доблестных союзников,
обер-лейтенант. -- Вытянув руку, гауптман резко опустил ее. На
щеке Андреа остался кровавый след от перстня с печаткой,
надетого на средний палец. Вскрикнув от боли, грек схватился
одной рукой за лицо, а другой инстинктивно закрыл голову.
гауптман. -- Вы не ошиблись, обер-лейтенант. -- Заячья душа.
Реакция на удар -- вернейший тому симптом. Любопытно, --
задумчиво продолжал немец, -- как часто крупные люди
оказываются малодушными. Очевидно, природа как бы компенсирует
приобретение одного качества потерей другого... Как тебя зовут,
мой храбрый друг?
-- Отняв от лица руку, он посмотрел на нее расширившимся от
ужаса взглядом и принялся суетливо тереть ее о штаны. Шкода с
насмешкой наблюдал его испуг.
-- Особенно своей?
вот-вот заплачет.
воскликнул грек. -- Вы надо мной смеетесь, говорите, что я,
мол, не выношу вида крови. Так оно н есть. Страдания и войну я
тоже не выношу. Не нужно мне это ничего! -- чуть не взвизгнул
он, бессильно сжав огромные кулаки. Лицо его болезненно
сморщилось. Отчаяние было изображено столь убедительным
образом, что Мэллори было решил, что Андреа вовсе и не
разыгрывает комедию. -- Оставьте меня в покое! -- продолжал он
жалобным голосом. -- Видит Бог, никакой я не военный...
-- Кто ты такой, видно каждому. -- С задумчивым видом
постукивая по зубам темно-зеленым мундштуком, офицер продолжал:
-- Так ты рыбак, говоришь?..
слишком уж заинтересовался немец личностью Андреа. Круто
повернувшись, гауптман остановился перед Мэллори и, заложив
руки за спину и покачиваясь с пятки на носок, насмешливо
оглядел новозеландца с ног до головы.
Перед нами великий Кейт Мэллори! Совсем не то, что наш
упитанный и робкий друг, который сидит там на скамье. Не правда
ли, обер-лейтенант!? -- И, не дождавшись ответа, спросил: -- В
каком вы чине, Мэллори?
Березин Федор
Круз Андрей
Березин Федор
Пехов Алексей
Бажанов Олег
Андреев Николай