"зазеркалья". Не случайно он называл ее "пробелом в понимании". То есть
чем-то, чего нет в историческом мире членораздельных форм, устоев, традиций,
внятной артикуляции. Пушкин возражал против этого, но фактически собственной
жизнью подтверждал верность этой мысли. Ведь это он чуть ли не
собственноручно пытался создать в России традицию, устои Дома, Семьи. А в
ирреальном мире за это приходится платить своей жизнью. Ведь понятия,
которыми там пользуются люди, фантасмагоричны. Они есть порождение больного,
одичавшего сознания. Одним из первых это, кстати, понял Гоголь. Именно он
развил специальную технику литературного описания этих потусторонностей. И в
этом смысле действительно вся русская литература вышла из "Шинели" Гоголя.
Еще Набоков, который сам был чувствителен к теме потусторонностей, отмечал:
"...ну какой же Чичиков плут? Предмет плутовства его ирреален". Он так же
неописуем, как современный московский или грузинский миллионер. Попробуйте
его художественно-типологически описать, как, скажем, Гобсека, Шейлока или
какого-нибудь Руггон-Маккара. У вас ничего не получится, потому что предмет
его стремлений так же ирреален, как ирреальны советские деньги.
- один из немногих поэтов в русской современной традиции с ярко выраженным
историософским и метафизическим складом ума. Соглашаясь во многом с
Чаадаевым, он в то же время утверждал, что Россия все-таки "историческое
образование", потому что здесь есть как минимум одна органическая структура,
стоящая на собственных ногах, живущая по собственным законам, имеющая свои
традиции и устои. Это русский язык.
высказана в тот момент, когда уже начался процесс выпадения именно языка из
нашей истории, когда стало сбываться предчувствие Блока о возможности
разрушения самих внутренних истоков гармонии, а не просто варварского
обращения с их внешними продуктами. Мандельштам это тоже понимал. Весь его
спор с Чаадаевым оговорен одной странной фразой о том, что если мы уж и от
языка отпадем, то окончательно рухнем в пропасть нигилизма. Так оно и
произошло. Но интересно тут и другое. Именно в этом историческом пункте, на
краю пропасти, в России, вопреки всему, появились люди, которые продолжали
уже существовавшую литературную традицию. Я имею в виду прежде всего
Зощенко, Заболоцкого, Платонова. Они первыми стали описывать странных людей,
говорящих на "языке управдомов", на языке человеческого существа,
выведенного Булгаковым в повести "Собачье сердце".
представляющих собой раковые образования. В самом деле: ну как можно
мыслить, например, такими словосочетаниями: "овощной конвейер страны"? За
этим языковым монстром сразу возникает образ этаких мускулистых, плакатных
молодцов у конвейера. Увидеть же или помыслить о том, что в этот момент
происходит с овощами, решительно невозможно. Вы сразу как бы попадаете в
магнитное поле и несетесь по нему в направлении, заданном его силовыми
линиями.
мыслительный механизм и состояние языка, в котором уже все есть. Остается
только эту языковую наличность успевать прочувствовать, успевать вписывать в
нее свои чувства и мысли. Сознание такого рода очень напоминает комнату, в
которой вместо окон сплошные зеркала, и вы видите не внешний мир, а
собственное изображение. Причем отвечающее не тому, какой вы есть, а тому,
каким вы должны быть. Любая искорка сознания может закапсулироваться в этих
отражениях и обезуметь. И человек с таким сознанием может хотеть только
одного - взорвать себя, т.е. покончить с собой и одновременно со всем миром.
Ведь зло человеческого сердца - это ненависть к чему-то непосильному в самом
себе. И только потом она проецируется на внешний мир.
любой учебник по марксистской философии и вы увидите, что весь он состоит из
таких же потусторонностей. Их невозможно привести в движение. Ими нельзя
профессионально оперировать. Они не поддаются никакому развитию мыслью. А
складывался этот язык по законам достаточно простого механизма.
должен вместить в головы слушателей весь мир со всеми его сложнейшими
проблемами и составом. Причем вместить так, чтобы голова слушателя не
подвергалась усилию труда, чтобы ей не пришлось напрягаться, думать,
мучиться. Сделать это можно было лишь одним средством - сведя всю сложность
мира к простым схемам. Например, таким: "Почему есть бедные? - Бедные есть
потому, что есть богатые. - Как сделать, чтобы не было бедных? - Нужно
уничтожить богатых".
этого утверждения, а на то, с чем оно соединяется в сознании слушателя и что
в конечном счете порождает. Во-первых, оно отнимает у человека потребность в
самостоятельном труде. То есть внушает ему, что мысль - это то, для
овладения чем не требуется приложения никаких усилий ума, а достаточно лишь
услышать, прочитать. Во-вторых, существует механизм уважения человека к
самому себе. Кроме властной потребности быть, состояться, или пребыть, как
говорят философы, у него еще есть потребность понимать. Человек в принципе
не может жить в мире, который ему непонятен. Но принцип этого понимания
всегда сращивается с фундаментальным отношением человека к самому себе и в
смысле способности идентифицировать себя и способности уважать себя. Если же
он достигает степени самоуважения посредством упрощенных схем, то он скорее
убьет того, кто покусится разрушить эти схемы, чем расстанется с ними. Это
должно быть понятно, потому что его упрощенное понимание сложного мира уже
слепилось с фундаментальным для любого человека вопросом жизни и смерти.
языка, хотим научиться мыслить и выставляем в противовес Сталину таких
мыслителей, как Плеханов, Бухарин, Луначарский или кого-то другого. Но из
этого ничего не получится. Уровень этих мыслителей ничтожен. Ведь нужно было
сначала сравнять вокруг себя горы гуманитарной мысли в России, чтобы на
освободившемся пространстве такие люди выглядели монбланами философской
мысли. Их тексты не просто чудовищно скучны, но еще и написаны совершенно
деревянным, мертвым языком. Они изначально исключают живую, свободную мысль.
Поэтому, возвращаясь к нашей теме, скажу, что без разрешения задачи по
очищению языкового пространства вообще и философского в частности мы дальше
никуда не двинемся. Ведь мы постоянно живем в ситуации, которую одной фразой
очень точно описал Платонов. Один из его героев вместо "голоса души" слышит
"шум сознания", льющийся из репродуктора. Каждый из нас на собственный страх
и риск, в своем конкретном деле, внутри себя должен как-то противостоять
этому "шуму". Ибо, как я уже говорил, человек с одичавшим сознанием, с
упрощенными представлениями о социальной реальности и ее законах не может
жить в XX веке. Он становится опасным уже не только для самого себя, но и
для всего мира. А мы сегодня говорим о том, что необходимо заботиться о
нашем общем европейском доме. Но для этого, как минимум, вначале нужно
восстановить свое членство в этом доме. Основная задача, которая стоит перед
социальным мышлением, перед гражданами Советского Союза - это воссоединение
со своей родиной, которая необратимо является европейской судьбой для
России. Правда, мы реализовали пока "третью" сторону, фантасмагоричную,
поэтому проблема "гражданского общества" надолго выпала из поля нашего
зрения.
расщеплении спайки государства и общества, в развитии самостоятельного
общественного элемента. Отвлекаясь от социальных и экономических теорий,
попытаюсь в этой связи пояснить смысл принципиального в любом гражданском
обществе слова "частный".
культура, и она совершенно не зависит от того, сколько людей ходит в церковь
и выполняет конфессиональный или церковный ритуал. Речь идет о том, что
христианство проникло во все институции европейского гражданского общества и
существует уже кристаллизованно в них.
принадлежит людям, которые способны в частном деле воплощать бесконечное и
божественное. Говоря "частное", я имею в виду дело сапожника, купца,
рабочего и т.д. В противоположной культурной ситуации вы имеете дело с
феноменом, суть которого состоит в фантастическом безразличии человека к
собственному делу. Почему это происходит? Потому, что любое дело никогда не
совпадает с некой мистической абсолютной и бесконечной точкой. То, что я
делаю, не имеет, согласно этой схеме, никакого значения. Поэтому я могу быть
подлым сегодня, чтобы стать безупречным завтра. А для европейской культуры
нет никакого завтра. Есть только то, что есть сейчас, внутри конкретно
оформленного, выполненного дела. Отсюда, кстати, некоторые социологи даже
пытаются как бы перевернуть экономическую теорию и во главу угла поставить
факт религиозного сознания. Я не разделяю этой точки зрения, но, чтобы
проиллюстрировать такой ход мысли, приведу один пример.
капитализма связывал с тем, что он называл "протестантской этикой". Он
считал, что для развития капитализма нужно было, чтобы акт, например,
торговли, т.е. частного дела, стал носителем каких-то очень высоких
ценностей. В том числе взаимоотношения с Богом, ответственности и т.д. Когда
это случается, появляется, по его мнению, класс капиталистов,
предпринимателей, купцов. То есть появляются и такие слова, как "бюргер",
"частный человек" и т.д. В русском языке есть аналог этому - "мещанин".
Именно в этом смысле его использовал в своем знаменитом стихотворении
Пушкин. Но для нас слова "бюргер", "буржуа", "мещанин" и т.д. давно стали
символом пошлости, обывательщины и пр.
причин возникновения капитализма. У меня к ней есть свои претензии. Но ход
его мысли в данном случае весьма показателен и многое говорит именно о
действительном характере европейской христианской культуры. Если же мы
обратимся теперь к России начала XX века, то увидим, что сознание ее людей
отнюдь не было глубоко затронуто Евангелием. Еще Розанов в свое время
отмечал распространение в стране на волне первой революции "живых Христов" и
Бажанов Олег
Лукьяненко Сергей
Орлов Алекс
Володихин Дмитрий
Маккэфри Энн
Шилова Юлия