Чтение 37–й страницы книги ~Mury Jerycha~

обличит в нем человека благородного. - Надо учиться ожидать того, что
принесет с собой новая эпоха, запасшись доброй волей и сочувствием к людям.

Костопольский отер лоб. Пятьдесят лет не пустяк, напомнил он себе. Тут
уж о мире знаешь кое-что другое. Сянос щенок!

- Ах так! Запасшись доброй волей! - Повторил он то ли с сожалением, то
ли с иронией, трудно это было понять, да он и сам не знал. - Безопасности
это не обеспечит. Вы уж мне поверьте. Я-то в обстановке разбираюсь. Может,
несколько нас таких. Может, я один.

А Сяносу рисовалась в воображении картина, рожденная метафорой
Костопольского. Новое евангелие! Экономический спаситель! Первого заботило
добро духовное, второгоматериальное. И голова у него шла кругом от таких
мыслей. А кем будет Костопольский? Одним из фарисеев. Книжников, которые
не захотели приблизиться. Опасаясь за свой авторитет.

Боясь, что мудрость их подешевеет. Все знания обесценятся.

Отречься от урожая всей жизни? Наверняка легче отказаться от обычного
богатства, смиренно опустил голову Сянос, нежели от плодов размышлений.

Костопольский тоже наклонился. Зашептал:

- Вам надо застраховаться. Вам и вашей жене. - Он вытянул руки, нащупал
плечо Сяноса, потом ладонь Метки. Так и держал их обоих. Затем вдруг
отпустил. Беспокойно похлопал себя по жилету. Стал судорожно рыться в
карманах. Он, видно, все перепутал, так как был во фраке. Потерял? Этого
он не любил.

Ему сделалось жарко. Просунул два пальца под воротник, он резал ему
шею. И удивил тем Метку. Медальон он нам покажет или что? Тут он вспомнил,
что переложил это в бумажник.

- Запас доброй воли. Да, да, - бормотал он, копаясь в бумажнике. - Но
прежде всего: запас, - он показал большую, с часы, только потоньше, рыжую
монету, - золота!

Он не обратил внимания на то, что Метке хотелось рассмотреть ее. Сунул
монету в карман брюк. Вскочил. Он хоть и подумал о массе иностранной
валюты, которую собрал, но мысль эта его не порадовала. Костопольского
поразило, как тяжко бывает человеку, который не видит для себя иного
выхода, кроме как в любви.

Тужицкий улыбался во весь свой огромный рот, выставляя напоказ
клавиатуру ровненьких зубов. Еще разгоряченный, не остывший, опасаясь, что
запах духов Товитки-а он весь им был пропитан-вьщаст правду, а цвет губ,
которым он был обязан поцелуям, губной помаде и попыткам стереть ее,
доскажет остальное, Тужицкий старался вовсю, надеясь, что люди не смогут
оторвать взоров от этой белизны. Возбуждение все не проходило, его
удивляло, что он никак не может прийти в себя, злился, словно на кушанье,
которое, как ни тронешь, все обжигает, не видел облегчения, мысленно
уносясь в ближайшее будущее. Ведь одно наслаждение подумать о том, что
завтра, а вернее, послезавтра, в начале седьмого, он окажется, тут нет
никаких сомнений, в постели с Товиткой; но Тужицкий был зол.

Ему неслыханно везло с женщинами, но и после первого раза со всеми без
исключения, как он говорил, дело сразу же приобретало для него дурной
оборот!

- Не понимаю, - поражался он, - других женщины почему-то так не держат.
Как об избавлении мечтаешь о том, чтобы уйти, и, - он разводил руками, -
нельзя!

- Долго? - спрашивал его кто-нибудь и сам же подсказывал: - Месяц, два?

- Ну! - восклицал Тужицкий таким тоном, будто говорил, чего вы еще
хотите. - Это муки-мученические, - повторял он. - Я на другой день готов
улизнуть, но, увы, в течение шестидесяти дней отрабатываю то, что натворил
за один.

- И всегда так? - удивилась Кристина, которой он плакался на свою
судьбу.

- Нет! Иногда мне удается порвать раньше. - Но с Товиткой и не
помечтаешь о сокращенном сроке.

Он чувствовал, что Болдажевская относится к тому типу женщин, которые с
ребенком на руках приходят к костелу, когда бывший их любовник венчается.
А семейство князей Ал1"брехтов через несколько дней возвращается в
Варшаву. Он побледнел. И впрямь беда может случиться!

Бишета Штемлер, которая считала своим святым долгом просвещать юных
подружек, знакомя их с важными гостями, позвала хрупкую, стройную,
светлоглазую барышню, посадила ее подле Тужицкого.

- Вы знакомы? - спросила она. - Граф Проспер Тужицкий! - Потом
пристально взглянула в глаза девушки. - А это, - пояснила она, - моя
подруга. Мина Зайончковская.

Он позволил ей с минуту безмолвно разглядывать себя. А сам, словно на
приеме у окулиста, водил глазами по сторонам.

Наконец мягко посмотрел на Мину, широко улыбнулся, умудрившись тем не
менее придать лицу серьезное выражение.

- Вы вместе ходили в школу? - Он поднял глаза к потолку, словно что-то
припоминал, сопоставлял какие-то факты, о чем-то раздумывал.

Ему было скучно. Но не затем позвала Бишета Мину. Так можно
представлять Тужицкого кому-нибудь, кто о нем что-то знает. Но не
Зайончковской, готовой отнестись к нему лишь как к интересному мужчине.
Красавец! Да. Но это лишь одно из его достоинств. Пойдем дальше.

- Граф Тужицкий, - сказала она, - вы принадлежите к одной из самых
родовитых семей. Вы кавалер Мальтийского ордена.

Расскажите что-нибудь об этом. Вы так чудесно это делаете.

Тужицкий молчал. Не от волнения. Каждый раз, когда ему доводилось
предстать перед какой-нибудь хорошенькой девушкой во всем великолепии
своей семейной славы, он непременно испытывал страх. Вызовешь ее восторг и
попадешься в сети.

Опять нависнет опасность. Вляпаешься так, что будешь обязан жениться.
Вот он, весь ужас жизни.

- Пожалуйста! Может, о том кастеляне, основателе храма в Новолеске.

Разве утаишь? Нужно рассказывать. Есть о ком. Время, человеческая
глупость, зависть, пытающаяся навести тень на величие Тужицких. Злой дух
современности, стремящийся всех остричь под одну гребенку, подтачивает
деяния столетий. Клеймить мало. Всей своей жизнью Тужицкий противился
этому. Из первых денег заплатил за право быть кавалером Мальтийского
ордена. Переехал из деревни в Варшаву. Нанял в старом дворце
шестикомнагную квартиру под семейный музей. Перевез из деревни старые
ценности. Рукописи, портреты, королевские подарки. Немного этого было! И
он принялся рассылать письма.

Терзал родственников, торопил с поисками, втягивал в дело антикваров.
Скоро понял: самому не справиться. Секретарь? Нет, он не банкир шт
высокопоставленный чиновник. Держать в доме 1шсаря может лишь человек с
мизерными, современными потребностями. Ему, Тужицкому, будут писать
историю!

Кто? Только не через знакомых! Он мучил людей лишь тогда, когда что-то
уже сделал, может, оттого до поры до времени умел быть таким скрытным. В
данном случае эта его черта помогла решить проблему вполне удачно. С
помощью университета.

Профессор рекомендовал ему своего молодого ассистента, который за
двести злотых в месяц согласился составить хронику семьи Тужицких. Спустя
год, ушедший на сбор исходных материалов, выяснилось, что можно составить
том в тысячу страниц.

Большую их часть молодой ученый предназначал для воссоздания
исторического фона. Но дело до этого еще не дошло, и пока Тужицкий
довольствовался крохами. Отсюда и скрашенные его исторической эрудицией
семейные рассказы. Он обожал эти подробности. Над прошлым своего рода он
размышлял, знакомясь с его хроникой, и впадал во все большую растерянность.

Величие и упадок! Величием было происхождение, упадкоммезальянсы. Они
подкарауливали на каждом шагу. Этот род, с горечью разглядывал Тужицкий
генеалогическое дерево, неудачно женился. Чуть ли не со слезами на глазах
он кричал летописцу:

- Даже в раю, где у него была только Ева, Адам, будь он Тужицким,
наверняка женился бы в конце концов на какой-нибудь обезьяне.

Потом склонялся над таблицами. Размышлял над тем, что принесло ему
время по материнской линии.

- Есть! - говорил он о бабках. - Есть, - повторял он и, нерешительно
потирая друг о друга пальцы, выражал мнение, что бабки сказали надвое. -
Есть! - убеждался он. - Как тут скажешь, что их нет! - Но какие
неинтересные.

Он считал моменты взлетов, увековеченные на древе. Немного. И его
охватывала злость. Смотрите. На боковых ветвях куча девиц Тужицких,
которые так и не соскочили с них замуж.

Хо-хо-хо! - думал он. С кем бы они только не породнили его! И проклинал
их всех-много их было в прошлом-скопом. Глупые привереды! А все-таки это
был род!

- Полностью фамилия моя звучит так, - начал он свою лекцию. -
Шпитальник Падалица Тужицкий. Самая старая ее часть-в середине.
Падалица-это и герб, и родовой девиз, и первая наша фамилия. Предания
по-разному объясняют этимологию этого слова. Пекосинский,
Быстронь'[Францишек Ксаверий Пекосинский (1844-1906)-историк и
историограф, занимавшийся проблемами происхождения и развития рыцарства в
Польше, Ян Быстронь (1860-1902)-языковед и филолог.], а также изыскания,
которые сейчас совместно с Варшавским университетом ведутся под моим
руководством, говорят в пользу так называемого пястовского тезиса. Ибо
наука, касаясь истоков нашего рода, склоняется к трем вариантам
объяснения. Во-первых, нас выводят от Мешко, товарища Болеслава Храброго,
который будто бы на пузе прополз под какими-то оборонительными воротами во
время похода на Киев. С тех пор и стали называть его Падальцем.

Прозвище это якобы унаследовала от него единственная его дочь.

А от нее, дескать, и ее потомки. Вздор!