Хоффмана. Сознаю, что сегодня большинство понятия не имеет, кем он был и чем
занимался. А был он гением клоунады, родившись им, как Ленни Брюс, Джек
Бенни, и Эд Уинн, и Стэн Лоурел, и У.К.Филдс, и братья Маркс, и Ред Скелтон,
и Фред Аллен, и Вуди Аллен, и еще некоторые. Для подростков моего поколения
он был совсем своим. И он занимает высокое место в моем перечне святых,
которые, обладая исключительной смелостью, безоружные, никем не
поддерживаемые, ни от кого и цента не получавшие, пытались хоть немного
сдерживать государственные преступления против тех, кому Иисус Христос сулил
когда-нибудь унаследовать землю.
держалось.
жизни Эбби посвятил тому, что старался как-то защитить природу, над которой
глумились в долине реки Делавэр. Семье после его смерти не осталось ни
гроша. У него были неприятности с правосудием, в частности, пришлось
уклоняться от разбирательства по обвинению в торговле наркотиками. Но самое
страшное его преступление заключалось в том, что он нарушил закон, нигде в
такой формулировке не записанный: "Запрещается проявлять неуважение к
чудовищным по кретинизму затеям вашего правительства, пока эти затеи не
привели к последствиям абсолютно непростительным, диким по своему характеру
и непоправимым".
и обращаться к правительству, требуя исправления недостатков, верно?
(Кто-нибудь из обладающих властью, если глуповат или уж напрочь
коррумпирован, выразился бы откровеннее: "Если за меня телевидение, хотел бы
я видеть, кто против меня".)
продолжительность войны во Вьетнаме; не убежден, что ее способны были
сократить чьи угодно протесты - протесты противника не в счет. На встрече
писателей в Стокгольме (тот самый конгресс ПЕН-клуба), происходившей, когда
до конца этой войны оставался примерно год, я сказал, что против войны почти
все американские деятели искусств, чья позиция стала чем-то вроде лазерного
луча, дающего почувствовать силу морального возмущения. Только действие
этого луча, уточнил я, примерно столь же впечатляет, как если бы кому-то в
голову угодил кусок пирога с банановой начинкой - три фута толщиной, -
который уронили со стремянки: высота стремянки четыре фута.
война, целый год. Было это задолго до нашего с ней знакомства; снимала она
там не столько саму войну, сколько вьетнамцев, обычных людей. Прекрасные,
добрые ее снимки были отобраны для книги "Лицо Южного Вьетнама", а текст
написал Дин Брелис (он там был в качестве корреспондента Си-би-эс.) На свой
пятидесятый день рождения Джил получила от Брелиса письмо.
там на себе не зацикливались. Хотя никто бы не осудил Вас за это, еще бы,
красивая женщина, а кругом десятки тысяч мужчин - естественно, что она себя
ощущает королевой. Но Вы держались по-другому. Вы смотрели в глазок камеры и
сумели разглядеть многое, чего не заметили другие. Вы обходились без
пистолета, хотя у многих журналистов оружие было. Вы стремились рассказать,
сколько горя перетерпели из-за войны вьетнамцы, особенно дети. И Вы сумели
почувствовать, какой кошмар означала эта война для Вьетнама. Часто без слез
про это думать было невозможно, однако Вы ни на миг не поступились правдой.
За каждым вьетнамским снимком - Ваше сердце. Ваш ясный ум. И каждая
сделанная Вами фотография вопрошает: за что? Одного этого вопроса, который
возникнет перед всяким, знающим Ваши снимки, достаточно, чтобы началось
постижение истины.
жестокости. Горели города, жизнь покинула деревни, рисовые поля никто не
обрабатывал, - помню, как Вас выводило из себя это запустение, как Вы
горевали, видя трупы детей, валяющиеся по обочинам. Вы просто захлебывались
от гнева, но шли к монахиням, к сестрам и вместе с ними пытались хоть что-то
поправить, хоть на минуту возродить надежду, когда никакой надежды не
оставалось, и даровать людям хоть капельку тепла. А вьетконговцы следили за
Вами из зарослей, но Вас с монахинями они не трогали. Знали, Вы просто
пытаетесь помочь людям, обезумевшим от страдания. Недавно я побывал в городе
Хо Ши Мин, известном Вам под названием Сайгон, и бывший вьетконговец показал
мне имевшийся у них список белолицых, которых не следует трогать. Ваше имя
значится в этом списке.
был бы лучше. Надеюсь, такой мир для Вас стал чуть ближе, когда начинается
Ваш путь к столетию. Есть старая вьетнамская поговорка: жить по-настоящему
начинаешь" с пятидесяти лет.
страдает наркоманией, - он делает это в больнице Бельвю в Нью-Йорке, а также
в тюрьмах. (Мы с ним иногда предпринимаем совместные прогулки, и бездомные
его приветствуют, обращаясь по имени.) В этом перечне - Трис Коффин и его
жена Маргарет, издающие еженедельник на четырех полосах, который они назвали
"Вашингтон спектейтор". (С месяц назад я сообщил Трису и Маргарет, что
считаю их святыми. Они сказали: мы люди уже немолодые, нам трудно
протестовать особенно энергично.)
не требуются доказательства вроде судебных улик, чтобы удостовериться, что
вот это лицо действительно раза два-три совершало деяния, невозможные без
помощи Божией. Для меня достаточно знать, что человек (все настоящие
антропологи такое умеют) без усилия над собой рассматривает как равных и
достойных уважения всех людей, независимо от расы и класса, а также что
деньги для него дело вторичное.
ку-клукс-клановцев и прочих таких же (всякий раз он при этом рискует
жизнью), - еще один святой. (Ку-Клукс-Клан утверждает, что он еврей, хотя
это не так. Да какая разница - еврей, не еврей?) Как-то я ему сказал, что у
него, видимо, не все дома, и он согласился. Я, признаться, тоже хорош. А еще
святые те бывшие сотрудники Корпуса мира (теперь пожилые уже люди), которых
я встретил в Мозамбике, - они работали там в благотворительной организации
АПТБ. И не просто наладили человеческие, хорошие отношения с местными
жителями, а научили их, как транспортировать посылаемые АПТБ грузы, как их
хранить, как вести книги записей, и теперь, когда АПТБ перенесла свою
деятельность в другие места (не исключено, что в Ленинград), может быть, в
Мозамбике меньше умирающих от голода.
Вельзевула, устраивают разные политические кампании, то с расистским, то с
классовым оттенком, и прибирают к рукам естественные ресурсы, если не портят
их непоправимо, и присваивают ассигнования на пенсионный фонд, и грабят
страховые конторы, банки, где люди хранят свои сбережения, и сумели упрятать
в тюрьмы больше людей, чем даже Советский Союз или Южно- Африканская
республика. (Надежный мы маяк для всего человечества!)
пришлось рассматривать мир разделенным всего на две категории людей - не по
принадлежности к полу, разумеется, - какие бы это оказались категории?" Он
ответил, почти не задумываясь: "Пуритане и вольнодумцы". (По-моему, очень
точный ответ. Я вот пуританин. А Ксантиппа вольнодумка.) В другой раз я
спросил у Сола Стейнберга, художника-графика: "Есть писатели, с которыми я
просто не знаю, о чем разговаривать. Словно мы занимаемся совершенно разными
вещами, ну, допустим, он ортопед, а я ныряльщик за жемчугом. Как вы думаете,
почему такое происходит?" Он ответил: "Все очень просто. Есть два типа
художников, только не надо думать, что один чем-то лучше другого. Первый тип
- те, кто вдохновляется самой жизнью. А второй - вдохновляющиеся историей
того искусства, в котором сами работают". (Мы с Джил оба художники первого
типа - может быть, поэтому и поженились. Мы оба варвары, мы слишком
невежественны, чтобы интересоваться историей своего искусства.)
"Зримая тьма", где описывается недавно им пережитый приступ беспросветной
тоски (похоже, что его преследовал искус самоубийства, хотя точно не знаю),
я пришел к выводу, что существуют также и два типа самоубийц. Тот, к
которому относится Стайрон, - люди, во всем винящие устройство и механику
деятельности собственных мозгов, хотя это, вообще говоря, поправимо, надо
по-новому перемешать мозги в миске для салата. Я принадлежу к тем, кто во
всем винит Вселенную. (А зачем мелочиться?) Прошу принять во внимание, что
тут никакие не шутки! ("Почему сливки дороже молока?" - ну и так далее, если
не забыли.) Я совершенно серьезно полагаю, что те, кто становятся юмористами
(с суицидальными наклонностями или без оных), считают себя вправе - не то
что большинство людей, - воспринимать жизнь как грязную шутку, хотя ничего,
кроме жизни, нет и быть не может.
как уж Рождество нас за горло схватит. Мой старший брат Бернард говорит, что
в Рождество у него всегда такое чувство, словно кто-то его хлещет по щекам
мочевым пузырем.)