железной оравой... Небо по-прежнему в тучах, море шумит. Укуталось в
темноту, не проникнуть оком сквозь эту кромешную, будто вечную черноту.
Опять загрохотало в небе, и снова этот грохот показался каким-то чужим,
железным - кто-то там железные бочки перекатывает, что ли, пустыми
цистернами швыряется. Но вот ударило откуда-то снопом синего света,
идущего не от молний,- прожектор пограничников метпулся п темноту моря. Не
спит азербайджанец! Медленно ведет свет прожектора, утыкается им в самый
горизонт, бдительно проверяет ночной простор. И все начинает сразу
обретать реальность, возвращаться на свои места, с Ягнича постепенно
спадает тяжесть наваждений.
согнало с глаз и души помрачение, отпугнуло непонятные страхи, всякую эту
чертовщину ночную. Так что же все-таки это было? Что за напасть?
смежить глаз. Потом не раз ему будет неловко перед самим собой за странные
эти свои страхи, за неожиданный испуг, сковавший его волю и отуманивший
разум, когда он - как один на судне - коротал свою первую ночь в сороковой
каюте пустого, человеческим духом не согретого, еще не обжитого корпуса,
поблескивают. Впрягся Ягнич в чигирь желанных будничных дел: славно
ощутить себя снова среди людей, полноправным членом коллектива. Как уж
водится, сразу начались и огорчения: начальство забыло выделить обещанную
бригаду, умчалось куда-то по неотложным своим делам, вернется только к
вечеру. Чтобы зря не потерять день, Ягнич направился в Кураевку наладить
некоторые свои дела; они у него ведь тоже имеются, хоть и нс столь
грандиозные, как у других. Пришлось на этот раз идти пешком: машиной
возят, пока ты еще не сосватан.
что племянница обрадовалась ему, тут же накинулась с расспросами: что да
как, для какого дела пригласили его на комплекс?
на должность старшего советника. Настроение его заметно улучшилось,
исчезла внутренняя постоянная подавленность, которую не скроешь от людей и
которая более всего, наверное, старит человека.
не станет же она запросто комплименты расточать.
человек до предела наполнен одной лишь болью. Все, о чем думал, что
вспоминал, по чему тужил, проходило на экране боли, от которой, казалось,
он никогда уже не избавится, будет носить ее до последнего своего часа. И
почему-то особенно по ночам, под грушей, усиливалась в нем эта боль -
разноликая, неуемная. Тут давит, там крутит, там ноет тупо (на паруснике
этого никогда с ним вроде бы но было). Когда-то, будучи еще малышом,
слышал жалобы старших, как мучит их по ночам собственное тело, и не мог
тогда чужой боли воспринять - не потому, что был бездушным, а потому, что
был здоровым.
жаловался, почему-то думалось, что даже такие, как Инна, чуткая и
сердечная, не поймут твоих переживаний: у них, юных, ощущение жизни совсем
другое, такие заботы и почали придут к ним намного позже, лишь с течением
лет. А может, и не придут вовсе, может, люди грядущего будут жить без
болей и печалей?
потому что и сам чувствует, будто сызнова зачерпнул откуда-то жизненных
сил.
что было на самом дне и что более всего распаляло мальчишечье любопытство,
оказалось... пачкой старых облигаций. Вытащил их, просмотрел и протянул
всю пачку девушке:
вдруг еще будут играть?
латунного кольца, одного из тех, какими кольцуют птиц.
показал бляшку Инне.- Очень памятна мне эта ночь.
Встречных остерегаемся, раз за разом гудки посылаем в туман. И вдруг
что-то падает на палубу, крупный какой-то дождь. Птицы! Измученные, мокрые.
обессилят, вот так градом сыплются на палубу. Иные разбиваются в темноте о
мачты, о тросы.
(отлучился ненадолго, потому и свет оставил), а в ней - веришь - полно
ласточек! Поналетели на свет.
птицы сами льнут к человеку, полностью доверяют ему свою судьбу...
шваброй сметает поутру за борт. Ну, у насто, на "Орионе", впрочем, таких
не было. Но вообще-то жестоких на свете еще немало... Что же касается
"Ориона", то он птиц всегда приютит... Набьются, бывало, и капитану в
каюту и ко мне в мастерскую... Стоишь среди них промокший под дождем до
нитки, а они облепят тебя, садятся на голову, на плечи, так трогательно
попискивают...
ласточками, которые доверчиво слетелись в теплое и светлое людское гнездо,
увидала и облепленную ими одинокую, в мокрой одежде, человеческую фигуру,
боящуюся шевельнуться, вот этого улыбающегося, по-детски счастливого
Ягнича-узловяза... Будто наяву слышала тонкий писк пичужек и грозный рев
ночных стихий вокруг корабля...
думаю, будет удобнее... Вот так и переночевали. А утром выпустил.
чуточку побольше школьного. Все это мастер также отложил, чтобы забрать с
собой на место повой работы. II конечно, наперсток-гардаман и весь набор
парусных иголок. Перед тем одну из них вынул, раздумчиво повертел в руках,
подал девушке:
треснул... А вот в парусном деле англичане издавна мастера. Про Роберта
Стила читала чтонибудь?
было чудо истинное. Не находилось равных им ни в легкости, ни в быстроте
хода, ни в красоте линий и форм... Это еще в те времена, когда существовал
обычай устраивать гонки чайных клиперов - от Шанхая до Англии с партией
первого чая нового сбора. Вот там разжигались страсти! Вся Англия тем
только и жила: кто придет первым? Повсюду ставили на парусник, как на
скаковых коней: а нуте-ка, который из них наберет соколиного лета,
обойдет, обгонит всех остальных... Один капитан якобы застрелился у себя
на мостике, когда увидел, что его обогнали, что не первым пришел...
сохраняются даже эти всеми забытые соревнования чайных клиперов... Девушка
все еще вертела в руках граненую иголку с большим ушком, потом, не зная,
что с ней делать, протянула обратно дяде. Он сидел неподалеку, сундучок
был снова заперт, отставлен в угол.
в сторону: - Будет тебе память о сродственнике. Сохрани. Береги, когда
меня, старика, уже и на свете не будет.
взволновало ее. Что там иголка, не в ней же дело!..
ценное, может, частицу своей жизни, частицу пережитого, всего своего
отболевшего и все еще дорогого. Думалось Инне, что сейчас он с чем-то
прощается, отсекает от себя какие-то самые заветные жизненные нити,
частичку чего-то безвозвратного вручает ей вместе с этим скромным
амулетом, вручает на память, а может, и па счастье. И хотя находились они
на разных этажах жизни, хотя далек и недоступен для нее был тот мир,
который орионец носил в себе, однако девушка сейчас остро ощутила свою
связь с неведомым этим миром, свое духовное с ним родство; он стал в
чем-то созвучен с ее собственным настроением и восприятием окружающего,
крайне необходим был ей для внутреннего созревания, а может быть, и для
нормального развития тех поэтических ростков, которые в ней пробуждаются и