наклонялся к нему и встревоженно выспрашивал:
кобылы маленьким упал, разбился так, что хворал всю осень, Мина Омелькович
с горя места себе не находил и даже сам водил мальчика куда-то аж в
Перегоновку к знаменитой косоглазой ворожее, которая людям переполох
выливала, она и Грицыку крутила на голове миску с растопленным в воде
воском, выгоняя из парня страх. И вот тогда, хворая, Гришаня почему-то
особенно потянулся к музыке и попросил отца, чтобы он заказал у братьев
Бондаренков для него кларнет. Бондаренки - это для Терновщины гроздь
талантов, четверо их, братьев, и все музыканты. Но не только по всем
свадьбам они играют, славятся они тем, что сами для себя делают
инструменты - балалайки, кларнеты и даже настоящие скрипки получаются в их
способных руках, не говоря уж о том, что и в Козельске никто лучше их не
сумел бы натянуть бубен или барабан из бычьей, а то и заячьей шкуры.
родную Терновщину, Гришаня всякий раз льнет к ним поближе, он готов
выполнить любую волю музыкантов, лишь бы позволили ему тренькнуть на
балалайке или дунуть в кларнет. Вот и возникло у него во время болезни
такое желание - иметь настоящий инструмент, и Мина без колебаний пообещал
своему единственному исполнить его волю, сказал, что последних штанов
лишится, а кларнет ему будет! И правда сдержал слово.
самодельный кларнет с кнопками перламутре выми, и когда Гришаня приложил
его к устам и извлек из дудочки звук, похожий на звук горлицы, то сразу и
выздоровел.
не пасет, потому что некого, но в степь к нам прибегает летом коров за
сказки заворачивать. Старшие хлопцы - это же аристократы наши, лодыри
знатные, они лежат целыми днями на меже да кизяки курят, в небо
поплевывая, разные, даже срамные раздобары плетут, а меньших гоняют, чтобы
их коров заворачивали Гришаня готов им целые дни прислуживать, послушно
сделает и то, и это, только бы они сказки ему рассказывали, пусть даже и
те, которые они зачастую сами тут же и придумывают. Изо всех нас Гришаня,
кажется, наибольше нравится Настусе - и за кларнет, который он иногда
берет в школу, чтобы потешить товарищей на переменке, и за кротость и
мягкость натуры, да еще, кроме всего, он умел очень славно голубых котов
рисовать - где-то ему Мина Омелькович (видно, выручили уполномоченные)
такой карандаш достал, с абсолютно голубой сердцевиной. Иной раз Настуся
яблоко украдкой сунет ему на переменке, тогда у Грицыка аж уши запылают от
стыдливого ее подарка, и кто знает, не из таких ли первых проявлений
детской приязни и затепливается между детьми то самое чувство, которое до
поры где-то там лишь в завязи таится, а придет время, может, суждено будет
ему ярко, в полную силу, расцвесть. Возможно, в предчувствии этого мы,
мальчишки, когда хотим подразнить Гришаню, указываем ему на
Настусю-хуторяночку:
тот, для кого музыка оказалась лучшим лекарством, чем воск ворожеи, и надо
было видеть, как тает Мина Омелькович, наблюдая сцену, когда Гришаня его -
родной или неродной, кому какое дело? - уже на майдане стоит среди
взрослых музыкантов и в тон им самозабвенно Дует в свою дудочку-кларнет...
может, заиграл бы на дудочке и не так замерзал...
жмется между нас от холода, сидит, нахохлись, подняв воротник шинели, и
неведомые мысли омрачают его чело. Бурный ли этот день обдумывает наш
учитель, или вспомнилось ему Каменское, и родной завод, и гудки, которые,
может, сейчас вот созывают людей на смену ночную, ведь пусть там холод или
жара, в любое время года, в положенный час, они гудят и гудят, ничем свой
лад не нарушат... Как-то Микола Васильевич нам обещал: весной повезу вас,
ребята, в наше Каменское на экскурсию. Услышите, что это за музыка, когда
в начале весны утром рано, только забрезжит заря, над городом поплывет
перекличка гудков... Где-то над самым Днепром стелются раскатистые их
голоса, будят тебя, вставай, вставай, друже, к жизни, к работе!..
вдруг встрепенувшись и точно стряхнув с себя тяжесть дум, нам не
известных, затягивает на все поле "Ой, у пол! криниченька, там холодна
водиченька", и далеко над снегами разносится его красивый, хрустальный,
какой-то словно искрящийся голос. Звучит, докатываясь где-то аж туда, где
у своей "криниченьки", колодезя с журавлем, стоит в жарком ожидании Надька
Винниковна, нарисованная нашим воображением. "Гой, там холодна
водиченька!.." И кони, подстегнутые песней, несут паши сани шибче, и
сникший Гришаня разом взбодрится, и возница наш - Бубыренчишин Антидюринг
резвее щелкнет высоко в воздухе ловким своим кнутом с кистью, а Мина,
очарованный песней Миколы Васильевича, хмелея от восторга и гордости за
нашего вожака, весело покрикивает куда-то в степную даль, в морозом
опаленную беспредельность:
песни, потому Микола Васильевич, по-юношески разойдясь, давал себе волю,
из его песен мы узнали и о невиданном том паровозе, что вперед, в коммуну,
летит, и о том озерце, где плавало ведерко; ведь от той бадьи-ведерка нам
опять улыбалась она - Надька и Надька... Даже взмыленные, покрытые инеем
кони, казалось, надуются и играют силой от собственного бега, полнятся
энергией от горячей, раздольной песни Миколы Васильевича, сейчас им и кнут
не нужен - коней точно кто подменил, они несут наши сани, как перышко,
комки снега изпод их копыт взлетают куда-то к самому месяцу.
себе ночевать, поил нас редкостным по тем временам напитком - душистым
чаем, который сам и разогревал на примусе; каждому к чаю полагался еще
ломтик черствого хлеба ("сухим пайком", как он говорил), поскольку ничего
другого у Миколы Васильевича не было, а из харчей на хуторах он никогда не
позволял себе взять ни крошки. Нигде во время описи не брал и одежды себе
никакой, хотя из нарядов имел только то, что на нем: гимнастерка и брюки
из темного сукна, серая ши нелишка одна на все ветра, а на ногах хромовые,
более подходящие для города, сапожки, которым, видно, никак не удается
защитить Миколу Васильевича от мороза, потому что - только домой, так и
разувается скорее, давайте, ребятки, снегу, надо оттирать ноги, пока еще
живы!..
расстилаем на полу и укладываемся на ней вповалку, Микола Васильевич
сверху укроет нас ватным одеялом, одолженным у Андрея Галактионовича, а
иногда в придачу бросит поперек одеяла и свою шинель,- она пахнет нам
лунной дорогой, морозом и ветром. Угомонив нас, хозяин еще не ложится, сев
за стол, он принимается что-то быстро писать при керосиновой лампе или,
прижав к уху темный наушник радио, ищет связи с другим какимто далеким
миром - радио было у нас тогда большим чудом и с приездом учителя
произвело сенсацию во всей округе. Если Микола Васильевич был в хорошем
настроении, то давал по очереди каждому из нас послушать, кто там подает
голос из наушника, и мы тогда ловили перед сном далекую музыку, такую ;кс
прекрасную, как и вот эта, что тихим струонием мелодий нынче сопровождает
нас на безумных перегонах хайвея.
Андрей Галактионович, в глубоких калошах, в пальто внакидку, потому что
хоть и живет он со своим молодым коллегой водном помещении, через стенку,
но ход имеет отдельный, с противоположного крыльца.
несет на широких сутуловатых плечах свою львино-косматую голову, черная
блестящая грива его слегка серебрится, но это не мороз ее посеребрил, это
век человеческий берет свое. Когда, распахнув полы пальто, Андрей
Галактионович садится к столу, открывается нам знакомая, из льняного
полотна и словно вечная его рубашка-толстовка, что зимой и летом верно
служит Андрею Галактионовичу, который, как мы знаем, еще будучи студентом,
ходил в Ясную Поляну к графу Толстому и имел с ним беседу. О сути той
яснополянской беседы нам ничего не известно (о ней Андрей Галактионович
обещает рассказать, когда подрастем), а вот нынешний разговор его с
Миколой Васильевичем мы, как зайцы, затаясь, все же улавливаем своими
настороженными ушами, хоть обоим учителям, должно быть, кажется, что мы
уже спим, согревшись под одеялом - не предтечей ли какого-нибудь из тех
будущих созовских одеял, которое размером будет такое, что его одного
якобы хватит, чтобы им с головой укрыть весь наш терновщанский соз.
приглушенно, чтобы нас не тревожить.
думаю, и соседу греет, если уж нас соединяет общая стена...
Васильевич.- Мы с вами как две стороны медали: нагреешь одну - теплеет
другая...
уклоняться,- притворно хмурится Андрей Галактионович.- Надеюсь,- он еще
больше приглушает речь, видимо, чтобы не нарушить наш сон,- вы хотя бы
Сертаков Виталий
Конюшевский Владислав
Никитин Юрий
Громыко Ольга
Акунин Борис