сдвинуты со своих мест и всюду валяются крошки и остатки вчерашнего ужина),
потом снимаете дверную цепочку, отодвигаете засовы - и вот, наконец, вы на
улице.
бесконечной Оксфорд-стрит, мокрая мостовая отражает угрюмые огни газовых
фонарей, и нигде не заметно ни единой движущейся точки, нет ни малейшей
надежды нанять кэб или карету, - как видно, даже извозчики, отчаявшись,
отправились по домам. Моросит мелкий дождик пополам со снегом, не сильный,
но упорный - такой может зарядить по меньшей мере на сутки; сырой туман
обволакивает крыши и фонари и окутывает вас словно незримым плащом. Вода
заливает дворики *, из труб так и хлещет, кадки полны до краев; канавы не
успевают пропускать потоки воды, сами собой приходят в действие насосы,
ломовые лошади, везущие товары на рынок, скользят и падают, и некому помочь
им подняться; у полисменов такой вид, словно кто-то старательно посыпал их
толченым стеклом; вон плетется молочница, башмаки у нее обмотаны тряпками,
чтобы было не так скользко идти; мальчики, взятые в ученье "без ночлега в
хозяйском доме", но обязанные являться на работу ни свет ни заря, барабанят
в двери лавок в напрасной надежде добудиться своих хозяев и плачут от
холода; панели на добрых два дюйма покрыты смесью льда, снега и воды; никто
не решается ускорить шаг, чтобы согреться, а если бы кто-нибудь и решился,
согреться все равно не удалось бы.
Ватерлоо-Плейс, слышите, как часы на башне бьют четверть шестого, и тут вам
впервые приходит в голову, что вы поднялись чуть ли не на час раньше, чем
нужно. У вас уже нет времени вернуться домой и негде найти приют, так как
всюду еще закрыто; остается одно: идти своей дорогой; так вы и поступаете,
необычайно довольный самим собой и всем окружающим миром. Вы приходите в
почтовую контору и с грустью оглядываете двор в поисках "Бирмингемской
Стрелы", которая, судя по всему, улетела, не оставив следа, ибо нигде не
видно ничего похожего на готовящийся к отправке дилижанс. Вы бредете в
контору, где горят газовые рожки и пылает в камине огонь, и после пустынного
двора она кажется вам очень уютной, - если только может выглядеть уютно
какое-либо помещение зимою в шестом часу утра. Все тот же счетовод стоит
перед камином в той же позе, словно он со вчерашнего дня и не шевельнулся.
Услыхав от него, что лошадей уже закладывают и дилижанс будет подан примерно
через четверть. часа, вы оставляете в конторе свой саквояж и отправляетесь в
соседнюю распивочную. Вы не льстите себя надеждой согреться, ибо понимаете,
что об этом и думать нечего, но намереваетесь хотя бы получить стаканчик
горячего бренди с водой, который вы и получите, конечно, вот только надо
подождать, пока закипит чайник! И он закипает ровно за две с половиной
минуты до того, как ваш дилижанс должен отправиться в путь.
Мартина начинают бить шесть. В две секунды вы оказываетесь в конторе, и в те
же две секунды буфетчик в распивочной с наслаждением выпивает ваш грог.
Дилижанс уже во дворе, лошади впряжены, кондуктор и двое-трое носильщиков,
пыхтя и отдуваясь, носятся с багажом по лестнице. Во дворе, который лишь
несколько минут тому назад был тих и пустынен, теперь все кипит; появились
первые продавцы утренних газет, и вас со всех сторон оглушают выкрики:
"Таймс", "Таймс"!" - "А вот "Кроникл", "Кроникл"!" - "Возьмите "Геральд",
мэм!" - "Необычайное убийство, джентльмены!" - "Нарушено обещание жениться!
Читайте, дамы и девицы!"
предстоит ехать на империале, все, кроме вас, расхаживают взад и вперед,
чтобы не замерзнуть; это - двое молодых людей с длинными, чуть ли не до
плеч, волосами, вымокшими и слипшимися в какие-то обледенелые крысиные
хвосты; худощавая молодая женщина, озябшая и злая; пожилой джентльмен, не
менее озябший и злой; и нечто, утонувшее в плаще и шапке и долженствующее
изображать собою армейского офицера; все без исключения закутаны с
подбородком в широкие, толстые шарфы, и вид у всех такой, словно каждый
усиленно дует в свирель Пана.
жесткой синей шинели, пуговицы на широкой спине отстоят так дал·ко одна от
другой, что обе сразу никак не увидишь. "Поспешайте, господа! - кричит
кондуктор со списком пассажиров в руках. - Уже на пять минут запаздываем!" В
два счета все на местах. Двое молодых людей лезут наверх, не выпуская трубок
изо рта, и дымят, как фабричные трубы; пожилой джентльмен громко ворчит.
Худощавую молодую женщину втаскивают на империал с великим трудом,
подтягивал сверху, подталкивая снизу, помогая со всех сторон, - и в награду
за все труды она мрачно объявляет, что уж вниз-то ей теперь нипочем не
слезть!
козлы. - Тро-гай!" - и тотчас начинает трубить в рожок, показывая силу своих
легких. "Отпускай, Гарри, поехали!" - кричит кучер; и мы отправляемся в путь
так бодро, словно и утро, как наш дилижанс, тоже "в лучшем виде", - и с
таким же нетерпением ждем конца наших странствий, с каким, боюсь, читатели
давно уже ждут окончания нашего рассказа.
занимательных наблюдений, чем общественный транспорт. А из всех средств
передвижения, созданных со времен Ноева ковчега, - кажется, это самый ранний
образец, - и до наших дней, мы решительно предпочитаем омнибус. Дилижанс
тоже имеет свои достоинства, но там только шесть внутренних мест, и всегда
есть опасность, что придется всю дорогу ехать с теми же спутниками, а это
однообразно и скучно. Вдобавок после первых двенадцати часов езды пассажиры
обычно начинают злиться и клевать носом, а уж если увидишь человека в ночном
колпаке, невозможно питать к нему уважение; мы, во всяком случае, на это не
способны. Не то вдруг на длинном перегоне по ровной дороге кто-нибудь
примется рассказывать бесконечную нудную историю, и даже у молчаливых
соседей могут оказаться малоприятные повадки. Однажды нам довелось проехать
четыреста миль внутри дилижанса в обществе толстяка, которому на каждой
станции, где мы меняли лошадей, подавали в окно стакан горячего рома с
водой. Очень это было неприятно. Случалось нам путешествовать и вместе с
мальчуганом, бледным, сутулым и светловолосым, который ехал домой в Лондон
из школы под присмотром кондуктора, взявшегося привезти его в гостиницу
"Скрещенные Ключи" и оставить там до востребования. Это, пожалуй, еще хуже,
чем горячий ром в спертом воздухе. А сколько пагубных последствий влечет за
собой смена кучера; и какое бедствие подстерегает вас, как только вы
задремлете, ибо кондуктору непременно в эту самую минуту потребуется
бумажный сверток, а он отлично помнит, что сунул его под сиденье, на котором
вы расположились. Начинаются лихорадочные поиски, о сне уже и думать нечего,
а когда судорога сведет вам ноги, оттого что вы нечеловеческим усилием
держите их на весу, пока кондуктор шарит под лавкой, он вдруг
спохватывается, что положил сверток под козлы. Дверца хлопает; сверток
мгновенно найден; карета трогается; и кондуктор изо всей мочи трубит в
почтовый рожок, словно издеваясь над вами.
Пассажиры меняются столь же часто, как узоры в калейдоскопе, и хотя в них
меньше блеска, зато они куда занимательней. Насколько нам известно, не было
случая, чтобы человек заснул в омнибусе. А что до длинных историй - кто же
отважится, сидя в омнибусе, рассказывать истории? Впрочем, хоть бы и
отважился, - что за беда? Говори не говори, все равно ничего не слышно.
Опять-таки: дети, если и попадаются в омнибусах, то довольно редко; и к тому
же, когда омнибус переполнен, - а он обычно переполнен, - кто-нибудь из
взрослых сидит на них, так что их присутствие нисколько не мешает. Да, по
зрелом размышлении, опираясь на немалый опыт, мы окончательно пришли к
выводу, что из всех видов транспорта, от кареты со стеклами, в которой нас
везли крестить, до мрачной колымаги, в которой нам суждено когда-нибудь
проделать последний путь на земле, нет лучше омнибуса.
Оксфорд-стрит, не может сравниться с тем, который ежедневно привозит нас в
Сити: достаточно взглянуть на яркую наружную окраску, на строгую простоту
внутреннего устройства и на прирожденное нахальство его кондуктора. Сей юный
джентльмен являет собой поразительный пример самоотвержения: неукротимый
пыл, с которым он блюдет выгоду своих хозяев, постоянно доводит его до беды,
а то и до Исправительного дома. Однако, стоит ему выйти на волю, как он с
неостывшим рвением снова приступает к своим обязанностям. Главное его
достоинство - предприимчивость. Он сам похваляется, что может "запихнуть
старикана внутрь, захлопнуть дверь и отправить омнибус, прежде чем тот
сообразит, в какую сторону его везут"; и верно этот фокус он проделывает
частенько к величайшему удовольствию всех присутствующих, кроме самого
старикана, который почему-то никак не может понять, что тут смешного.
которое рассчитан наш омнибус. Но у кондуктора явно сложилось представление,
что он с легкостью может вместить столько людей, сколько удастся заманить в
него. "Места есть?" - кричит потный, запыхавшийся джентльмен. "Мест много,
сэр", - отвечает кондуктор, чуть приоткрывая дверь и утаивая истинное
положение вещей до тех пор, пока несчастный не вскочит на подножку. "Где же
они?" - спрашивает одураченный пассажир, делая слабую попытку спрыгнуть на
землю. "Да где угодно, сэр, - говорит кондуктор, вталкивая его в омнибус и
захлопывая дверь. - Трогай, Билл!" Отступление отрезано; новый пассажир
долго тычется во все стороны, потом привалится где-нибудь да так и едет.
пять пассажиров - наши постоянные спутники. Мы подбираем их на одних и тех
же остановках, и занимают они обычно одни и те же места; одежда их тоже не
меняется, не меняется и предмет их разговоров - непозволительно быстрая езда
Орловский Гай Юлий
Круз Андрей
Березин Федор
Сертаков Виталий
Сертаков Виталий