Чтение 37–й страницы книги ~И проиграли бой~

- Порой мне кажется, что сентиментальнее вас, реалистов, не
сыскать людей на белом свете.

Мак хмыкнул и осторожно положил отвертку на земляной пол.

- Если по-вашему, док, я сентиментален, вы ни черта не смыслите. Я
должен убедиться, полезно ли будет завтра ребятам взглянуть на него. Их
надо хорошенько встряхнуть, а то они прямо на ходу засыпают.

- Порезвиться у тела захотелось? - вставил Бертон.

- Нужно каждую возможность использовать, все в орудие пропаганды
обращать, - сурово пояснил Джим.

Мак одобрительно взглянул на товарища.

- Верная мысль! Так и есть. Если Джой нам и после смерти послужить
может, пусть послужит. У толпы личных привязанностей нет. И быть не
может. Как нет и понятия о всяких там приличиях, не забывайте!

Лондон стоял, слушал и одобрительно кивал большой головой.

- Точно, ребята! Вот и Дейкин, к примеру, голову потерял совсем
из-за своего любимого грузовика. Говорят, завтра его судить будут за
"нападение на должностное лицо".

Мак проворно отвернул болты, бережно сложил на землю. Крышка не
открывалась. Тогда он наподдал каблуком.

Джой лежал усохший, маленький, жалостливо прибранный: в чистой
голубой рубашке, промасленных голубых джинсах. Стылые руки замерли на
груди.

- Ему всего-навсего формальдегид вкололи, - сказал Мак.

На серых, точно восковых щеках Джоя проросла щетина, она казалась
иссиня-черной. Лицо спокойное, умиротворенное, извечное недовольство
исчезло.

- Уж очень смирный на вид, - посетовал Джим.

- Да, в этом-то и беда, - согласился Мак. - Какой толк его ребятам
показывать. Лежит себе, довольнешенек, глядишь, и остальным за ним
захочется.

Подошел доктор, мельком посмотрел, отошел к ящику, сел. Большие
печальные глаза вперились в Мака. А тот не сводил взгляда с Джоя.

- Славный был малый. Бескорыстный. Ума не ахти какого, однако
докумекал, что в жизни много несправедливости. Не мог взять в толк,
почему продукты выбрасывают на свалку, вместо того чтоб голодных
накормить. Глупыш, ему было невдомек. Решил, что может че м-то помочь.
А велика ль его помощь? Сейчас и не скажешь. Может - никакой, может -
велика. Точно не определить, - голос у Мака задрожал. Доктор все
смотрел на Мака, и губы скривились в улыбке: в ней и язвительность, и
сочувствие.

- Джой ничего не боялся, - добавил Джим.

Мак поднял крышку и накрыл гроб.

- Не понимаю, почему мы его "бедным малым" называем. И в маленьких
людях бывает величие. Только он этого не знал, да и не задавался таким
вопросом. Он никогда не жалел себя, даже если его дубасили. - Мак
поднял и завернул болт.

- Ты прямо речь говоришь, - похвалил Лондон. Может, и завтра
скажешь? Я-то и двух слов не свяжу. А у тебя складно получилось.
Заслушаешься.

Мак смущенно взглянул на Лондона - небось тот смеется, - но Лондон
был серьезен.

- Какая ж это речь? - тихо возразил он. - Можно, конечно, и речь.
Но я лишь хотел сказать Джою, что умер он не напрасно.

- Так вот и сказал бы завтра речь. Ты говорить мастак.

- Не выйдет. Ты - главный. Ребята меня и слушать не станут, им
твое слово важно.

- А что ж мне говорить?

Мак закрутил все болты.

- Ну, как обычно. Что Джой погиб ради них, что хотел им помочь. И
что сейчас нужно сплотиться - этим мы лучше всего почтим его память.

- Так, ясно.

Мак поднялся, еще раз оглядел неструганую крышку.

- Вот бы встал кто завтра у нас на пути! Может, "бдительные"
сунутся, не захотят нас через город пропустить.

- Так, ясно, - повторил Лондон.

Глаза у Джима сверкнули. Он подхватил слова Мака:

- Вот бы сунулись!

- Ребята им спуска не дадут, - продолжал Мак. У них вся душа к
тому времени изболит. И нужно будет разрядиться. А у "бдительных"
ума-то - кот наплакал, непременно сунутся завтра, дурачье.

Бертон устало поднялся со своего ящика, подошел к Маку, тронул за
плечо.

- Как причудливо сочетаются в вас жестокость и бюргерская
сентиментальность, трезвость и запредельный оптимизм. Такого я еще не
видел. И как вам только удается столько в себе сочетать?!

- Чушь! - бросил Мак.

- Ну, ладно, сойдемся на том, что чушь, и оставим это, - доктор
зевнул. - Я отправляюсь спать. Вы знаете, где меня искать, хотя и
надеюсь, что не понадоблюсь.

Мак вскинул голову. С брезентового потолка лениво упала капля,
другая и вот уже посыпал барабанной дробью дождь. Мак вздохнул.

- Эх, не оправдались мои надежды. Завтра к утру ребята промокнут
до нитки. Боевого настроя у них будет столько же, сколько и у морской
свинки.

- А я все-таки отправляюсь спать, - повторил доктор и вышел, резко
откинув полог.

Мак понуро уселся на гроб. Дождь забарабанил сильнее. Из палаток
понеслись возгласы, но из-за дождя слов не разобрать.

- Вряд ли найдется в лагере хоть одна крепкая палатка,- проворчал
Мак, - разок бы передохнуть, так нет! И почему нам всегда невзгоды
выпадают?

Джим присел на продолговатый ящик подле приятеля.

- Не сокрушайся ты так! Иной раз беда припрет, и дерешься до
конца. Со мной так было. Мак. Умирала моя мать, а мне - ни слова. И до
того мне горько стало, в те минуты я на все был готов. Так что не очень-то сокрушайся.

Мак напустился на него.

- Опять подлавливаешь, да? Я ведь и вправду рассержусь, если ты
меня без конца дураком выставлять будешь. Иди-ка ложись на девчонкин
матрац. У тебя же рука больная. Небось покоя не дает?

- Немного жжет, а так ничего.

- Давай, ложись. Попробуй заснуть.

Джим сначала было возразил, но все же направился к матрацу,
расстеленному на полу, улегся. Раненую руну дергало, боль отдавала в
плечо. Дождь пошел еще сильнее, потом полил как из ведра. На
брезентовом потолке набралась лужа, и капли забарабанили по к рышке
гроба.

Мак все сидел около него, обхватив голову руками. Острые рысьи
глаза Лондона не мигая смотрели на лампу. Лагерь затих, в безветренной
ночи слышался лишь шум дождя. Скоро Джим заснул тревожным горячечным
сном. А дождь все не унимался. Вот мигнула и догорела лампа на столбе
посреди палатки. Последняя голубоватая вспышка и - мрак.

Джим пробудился, ему показалось, что он спал в тесном ящике: плечо
и бок онемели и болели. Он открыл глаза, огляделся. За окном - скучный
серый рассвет. Гроб стоял на прежнем месте. Лондона и Мака в палатке не
было. Снаружи кто-то колотил молотком подереву, наверное, от этого
стука он и проснулся. Он немного полежал, осматриваясь, попытался
сесть. Но боль держала крепкими тисками. Он перевернулся на живот,
поднялся на колени, встал во весь рост, стараясь не двигать больным
плечом.

Полог приподнялся, и вошел Мак. Голубая куртка мокро блестела.

- Доброе утро. Соснул немножко? Как рука?

- Онемела. А что, дождь все идет?

- Моросит проклятый. Сейчас придет док, посмотрит твое плечо! Ну и
развезло на дворе! А ходить по лагерю начнут, намесят грязищи еще
больше.

- А что за стук?

- Помост для Джоя строили. Даже флаг вот раздобыли, как героя
накроем, - и он вытащил замызганную свернутую тряпку, развернул -
потрепанный и засаленный американский флаг. Бережно разложил на крышке
гроба. - Нет, пожалуй, звезды должны быть слева.

- В какой помойке ты его откопал? - спросил Джим.

- Ничего, эффект будет что надо. Что ж доктор не идет?

- Я голодный как волк, - признался Джим.

- А кто, по-твоему, сыт? На завтрак нас ждет только овсянка, ни
сахара, ни молока нет, голая овсянка.

- Да я и на овсянку согласен. А ты. Мак, вроде пободрее сегодня.

- Да не во мне дело. Просто я думал, что ребята совсем расклеятся,
ан нет. Женщины, конечно, ругают их на чем свет стоит, а мужчины в
основном держатся молодцом.

В палатку завернул Бертон.

- Как рука, Джим?

- Болит, покоя не дает.

- Присядь-ка, я сменю повязку.

Джим уселся на ящик и приготовился терпеть, однако доктор очень
сноровисто снял старую тряпицу, перевязал чистой, и Джим даже не
почувствовал боли.

- Старый Дан расстроился, - говорил меж тем доктор, - боится, что