Я!.. И ты! Мы оба! И ее упрямство, ее злосчастное упрямство!" Но я удер-
жался и повторил еще раз:
она была на балу, улыбалась, кивнула мне. Как это мыслимо, как это могло
случиться?
Все эти дни мы были как два брата, словно озаренные связывавшим нас
чувством... Мы не поверяли его друг другу, но оба знали, что вся наша
жизнь принадлежала этой женщине... Иногда запретное слово готово было
сорваться с моих уст, но я стискивал зубы, - и он не узнал, что она но-
сила под сердцем ребенка от него... что она хотела, чтобы я убил этого
ребенка, его ребенка... и что она увлекла его с собой в пропасть. И все
же мы говорили только о ней в эти дни, пока я скрывался у него... потому
что - я забыл вам сказать - меня разыскивали... Ее муж приехал, когда
гроб был уже закрыт... он не хотел верить официальной версии... ходили
темные слухи... и он искал меня... Но я не мог решиться на встречу с
ним... увидеть его, человека, заставлявшего, как я знал, ее страдать...
Я прятался... четыре дня не выходил из дому, четыре дня мы оба не поки-
дали квартиры... Ее возлюбленный купил для меня под чужим именем место
на пароходе, чтобы я мог бежать... Словно вор, прокрался я ночью на па-
лубу, чтобы никто меня не узнал...
семь лет жизни. Все мое добро брошено на произвол судьбы, а начальство,
вероятно, уже уволило меня со службы, так как я без разрешения оставил
свой пост... Но я больше не мог жить в этом доме в этом городе... в этом
мире, где все напоминало мне о ней... Как вор, бежал я ночью, только
чтобы уйти от нее... забыть...
мной... тогда... тогда... как раз поднимали что-то краном... что-то про-
долговатое, черное... это был ее гроб... вы слышите: ее гроб!.. Она
преследовала меня, как раньше я преследовал ее... и я должен был стоять
тут же, с безучастным видом, потому что он, ее муж, тоже был тут... он
везет тело в Англию... может быть, он хочет произвести там вскрытие...
Он овладел ею... теперь она опять принадлежит ему... уже не нам... нам
обоим... Но я еще здесь... Я пойду за ней до конца... он не узнает, он
не должен узнать... я сумею защитить ее тайну от любого посяга-
тельства... от этого негодяя, из-за которого она пошла на смерть... Ни-
чего, ничего ему не узнать... ее тайна принадлежит мне, только мне одно-
му...
не выношу их смеха... когда они флиртуют и жаждут сближения?.. Потому
что там, внизу... внизу, в трюме, между тюками с чаем и кокосовыми оре-
хами, стоит ее гроб... Я не могу пробраться туда, там заперто... но я
сознаю, ощущаю это всем своим существом, ощущаю каждую секунду... и тог-
да, когда здесь играют вальсы или танго... Это ведь глупо, на дне моря
лежат миллионы мертвецов; под любой пядью земли, на которую мы ступаем
ногой, гниет труп, и все-таки я не могу, не могу вынести, когда устраи-
вают здесь маскарады и так плотоядно смеются. Я чувствую, что она здесь,
и знаю, чего она от меня хочет... я знаю, на мне еще лежит долг... еще
не конец... ее тайна еще не погребена... Покойная еще не отпустила ме-
ня...
начинали уборку. Он вздрогнул, как человек, застигнутый на месте прес-
тупления; на его бескровном лице отразился испуг. Он встал и пробормо-
тал:
глаз, красных от виски или от слез. Его стесняло мое участие; я ощущал
во всей его сгорбленной фигуре стыд, мучительный стыд за откровенность
со мной в эту долгую ночь. Невольно я сказал:
кой-то злобой выдавливал он из себя каждое слово.
подбили меня на болтовню. Ну нет, сударь, спасибо! Пожалуйста, не вооб-
ражайте, что мне теперь легче, после того как я перед вами вывернул на-
ружу все свои внутренности, вплоть до кишок. Жизнь свою я исковеркал, и
никто мне ее не починит. Вышло так, что я даром потрудился для почтенно-
го голландского правительства... Пенсия - тю-тю, бездомным псом возвра-
щаюсь я в Европу... псом, с воем плетущимся за гробом... Безнаказанно не
бегут в бреду амока: рано или поздно меня подкосит, и я надеюсь, что ко-
нец уж близок... Нет, спасибо, сударь, за любезное желание меня посе-
тить... Я уже завел себе приятелей в своей каюте... две-три бутылки доб-
рого старого виски... они меня иногда утешают, а затем - мой старинный
друг, к которому я, к сожалению, своевременно не обратился, - мой слав-
ный браунинг... он-то уж поможет лучше всякой болтовни... Прошу вас, не
утруждайте себя... у человека всегда остается его единственное право -
околеть, как ему вздумается... и без непрошеной помощи.
чувствовал - в нем говорил только стыд, бесконечный стыд. Потом он втя-
нул голову в плечи, повернулся и, не прощаясь, пошел кривой и шаркающей
походкой по уже светлой палубе к каютам. Больше я его не видал. Напрасно
искал я его в ближайшие две ночи на обычном месте. Он исчез, и я мог бы
предположить, что все это был сон или галлюцинация, если бы мое внимание
не было привлечено одним пассажиром с траурной повязкой на рукаве. Это
был крупный голландский коммерсант, и мне рассказали, что он только что
потерял жену, скончавшуюся от какой-то тропической болезни. Я видел, как
он шагал взад и вперед по палубе в стороне от других, видел замкнутое,
скорбное выражение его лица, и мысль о том, что я знаю его сокровенные
думы, смущала меня; я всегда сворачивал с дороги, когда встречался с
ним, боясь даже взглядом выдать, что знаю о его судьбе больше, чем он
сам.
объяснение которому нужно, мне кажется, искать в рассказе незнакомца.
Большинство пассажиров вечером съехало на берег - я сам отправился в
оперу, а оттуда в кафе на Виа Рома. Когда мы в шлюпке возвращались на
пароход, мне бросилось в глаза, что несколько лодок с факелами и ацети-
леновыми фонарями кружили и искали что-то вокруг корабля, а наверху в
темноте расхаживали по палубе карабинеры и жандармы. Я спросил у одного
из матросов, что случилось. Он уклонился от ответа, и было ясно, что ко-
манде приказано молчать. На следующий день, когда пароход мирно и без
всяких происшествий шел дальше, в Геную, на борту по-прежнему ничего
нельзя было узнать, и лишь в итальянских газетах я потом прочел романти-
чески разукрашенное сообщение о том, что случилось в Неаполе. В ту ночь,
писали газеты, в поздний час, чтобы не обеспокоить печальным зрелищем
пассажиров, с борта парохода спускали в лодку гроб с останками знатной
дамы из голландских колоний. Матросы, в присутствии мужа, сходили по ве-
ревочной лестнице, а муж покойной помогал им. В этот миг что-то тяжелое
рухнуло с верхней палубы и увлекло за собой в воду и гроб, и мужа, и
матросов. Одна из газет утверждала, что это был какой-то сумасшедший,
бросившийся сверху на веревочную лестницу. По другой версии, лестница
оборвалась сама от чрезмерной тяжести. Как бы то ни было, пароходная
компания приняла, очевидно, все меры, чтобы скрыть истину. С большим
трудом спасли матросов и мужа покойной, но свинцовый гроб тотчас же по-
шел ко дну, и его не удалось найти. Появившаяся одновременно короткая
заметка о том, что в порту прибило к берегу труп неизвестного сорокалет-
него мужчины, не привлекла к себе внимания публики, так как, по-видимо-
му, вовсе не стояла в связи с романтически описанным происшествием; но
передо мною, как только я прочел эти беглые строки, еще раз призрачно
выступило из-за газетного листа иссиня-бледное лицо со сверкающими стек-
лами очков.
ном столе барона Фридриха Микаэля фон Р... после того как он, обер-лей-
тенант запаса одного из драгунских полков, пал в сражении при Рава-Русс-
кой осенью 1914 года. Родные покойного, по заглавию и после беглого
просмотра этих листков, решили, что это всего лишь литературный опыт;
они предложили мне ознакомиться с ними и, если я сочту нужным, опублико-
вать. Я же, со своей стороны, отнюдь не считаю это вымышленной повестью,
а до мельчайших подробностей правдивой, исповедью усопшего и, скрыв его
имя, предаю ее гласности без всяких изменений и добавлений.
го записать события той фантастической ночи, в их реальной последова-
тельности, чтобы, наконец, разобраться в них. И с этой минуты меня неу-
держимо тянет изложить письменно мое приключение, хотя я сильно сомнева-
юсь, удастся ли мне даже приблизительно описать все то необычайное, что
произошло со мной. Я совершенно лишен так называемого художественного
дара, нимало не искушен в литературе и, если не считать нескольких шу-
точных школьных опусов, никогда не пробовал писать. Я, например, не знаю
даже, существует ли особая техника, которой можно выучиться, техника,
позволяющая правильно сочетать изложение внешних событий с описанием
чувств и мыслей, вызываемых ими; я задаюсь также вопросом, сумею ли я
наделить слово надлежащим смыслом, смысл - надлежащим словом, добьюсь ли
того равновесия, которое всегда безотчетно ощущаю при чтении хороших
книг. Но я ведь пишу эти строки только для себя, и они вовсе не предназ-
начены объяснять другим нечто такое, что я с трудом понимаю сам. Это
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Круз Андрей
Каменистый Артем
Посняков Андрей