Смела. Понял Смел, что выглядит дураком, и вошел, извинившись. Но
Скалобит, похоже, ничуть не удивился, а пробасил:
значит, ты это? Ну, добро...
смущал его огромностью и какой-то недосказанностью: казалось, что он знает
много больше, чем говорит. Посмотрели они друг на друга, будто
прицениваясь. И сказал ему Скалобит просто и без всякого ехидства:
что тебе невтерпеж - хочешь Невесту расколдовать. Только вопрос - по тебе
ли задачка?
сила. Не знаю - откуда. Но есть. А помочь тебе... Я же правду сказал - не
знаю. Мелкий народец - он темный, до конца никогда ничего не скажет. Но
когда говорит о чем-то - значит, знает. А в записочке ихней сказано так, -
Скалобит полез в карман, выудил клочок пергамента и прочел непонятные
строки: - "Дождись того, кто один придет - он и есть посвященный в тайну.
Он и может снять заклятие Девы Долы". Да... - Скалобит опять призадумался
и пожал плечами: - Может, в этом что-то и есть, только что - не пойму. О
заклятии речь - ты припомни, что было там: "Сердце у тебя каменное - так
пусть же камни и будут тебе женихами... Имя твое да будет забыто, пусть
никто никогда не вспомнит, кто ты есть и откуда..." - при последних словах
Скалобита Смел едва не подпрыгнул, - он-то знал, кто она и откуда! - но
вовремя спохватился, подумав, что не вправе выдать чужую тайну. От старого
Скалобита не укрылось его движенье, но он вроде как не заметил. Сказал с
сомнением только:
видишь? - и хитро прищурился.
посерьезнел: - Однако вот что тебе скажу: если догадываешься о чем-то, но
сомневаешься - сто раз подумай, да сто раз взвесь. Ошибешься - лежать тебе
камнем. Вот и все, дружочек... Дальше сам решай. - И Скалобит сгорбился,
задумался, замолчал.
короткое "свидимся", неторопливо вышел из кузни. Огромных усилий стоила
ему эта степенность - в мозгу как бабочка под сачком металась и билась
догадка: он разгадал тайну Невесты! Он уже одолел заклятие Девы Долы,
гласящее: "...пусть никто никогда не вспомнит, кто ты есть и откуда..." Он
- вспомнил! Он - понял! И хотелось ему теперь кричать и прыгать, но
холодной волною вдруг накатила мысль: "А Верен, он - понял? А если понял,
то почему молчит? Почему он молчит?" Чем больше Смел думал об этом, тем
меньше оставалось радости. И не стал он тревожить спутников, а так же
неслышно прошел в свою одиночку.
должен был только он, и непременно - один... Да, один. Потому что иначе
ходить вообще незачем - "Берегись, одинокий путник..." А почему именно он?
Очень просто: если Верен догадался и молчит - тут все ясно. А если молчит,
потому что не догадался... Тогда ничего нельзя ему объяснять. Получится,
будто Смел подставляет Верена вместо себя. По той же причине нельзя и
спрашивать - знает он, или нет. Словом, так повернулось дело - впору
волком выть. А сделать вид, - дескать, ведать ничего не ведаю, - поздно
уже, после того, как сходил к Скалобиту.
тогда, когда понял Смел, что речь идет о дочери Верена.
хмуро, говорили нехотя. Сметлив был раздражен, Верен - подавлен, а Смел...
Смел все думал: "Ну почему - именно я?" Поглядывал на Верена с надеждой,
но тот так уныло смотрел на старую, заскобленную до колдобин крышку стола,
что надежда угасала как свечка. И отчаянье забиралось к Смелу под ребра,
леденило сердце, душу выстуживало. Как в полусне дожил он до сумерек. И
погода, кстати, была подходящая: после обеда появились высоко в небе
размазанные легкие облака, ветерок все сильнее разгуливался, а видимые в
окно его комнаты ледяные вершины украсились зловещими снежными флагами.
Эти знаки совсем доконали Смела: он, не веря себе самому, стал собираться.
ознобные сумерки - это время, когда выходит Невеста на поиски. Того хуже,
если вдруг налетят свинцовые тучи, закрутит ветер, вздымая поземку из
колкого снега - это погода ее любимая. Она идет босиком по снегу, треплет
ветер ее серые лохмы спутанные и обрывки легкого платья. Это ее голос
слышен порой сквозь вьюгу, сквозь завыванья дикие, сквозь жалобный свист.
Как услышишь - берегись, одинокий путник! Ибо это она идет по дороге, все
ищет себе жениха, а находит лишь камни...
первый крутой подъем, сбил все ноги. Но может, это и к лучшему: понятная
боль заставляла забыть о гнездящемся в сердце неведомом ужасе, выводила из
мерзкого оцепенения, не отпускавшего целый день.
одновременно: ветерок шевелил кусты, тенями черными тут и там
притаившиеся, и обрывалась душа у Смела, и сердце бухало изнурительно.
Потом уклонилась дорога в сторону, вышла на борт обрывистого ущелья,
достигла дна его и снова круто ввысь повела - по другому борту. И начал
Смел брумбучать тихонько под нос, чтобы показать самому себе, что не так
уж все страшно. Но тут где-то выше ветер завыл, зажаловался - и сразу
ознобом прошибло: это ее голос слышен порой сквозь вьюгу, сквозь завыванья
дикие, сквозь жалобный свист...
передохнуть. Наконец вышел он из ущелья на широкое горное плато, полого
вверх уходящее - здесь ветер вовсю гулял, снег скрипел под ногами. Однако
от снега и от взошедшей луны прибавилось мертвого серебристого света.
Поземка мела понизу шипящими белыми струями, облака прозрачные в небе
летели, луну вуалью подергивая, и холодно стало, холодно...
передохнуть решил, отхлебнуть для согрева. Присел он было на камень, но
как вспомнил, _к_а_к_о_й_ это может быть камень - подскочил, как
ошпаренный. Нет уж, лучше стоя. Отхлебнул хорошенько, стал фляжку в мешок
прятать. И тут краем глаза приметил он впереди и выше себя, в поземке
лютующей, движение некое. Что-то шло навстречу ему, ныряя в метельном
потоке, а что - разобрать не успел: прикрыл глаза, собираясь духом. Всего
на чуть-чуть. Но когда открыл - вздохнул облегченно, и тут же за нож
схватился: темными силуэтами шли на него друг за другом три снежных волка,
от которых нет спасения ничему живому. Только скробберу уступают дорогу
эти беспощадные звери. До боли стиснул Смел рукоятку и приготовился
драться. Хоть одного-то, - подумал, - я зарежу. А может, и двух, если
повезет. И мелькнуло еще: "Ни за что, дурак, пропадаешь".
разошлись по сторонам, держась чуть сзади: приготовились нападать. Они
трусили все медленнее, и наконец первый, приблизившись к Смелу на прыжок,
встал. Смел прикинул: "Если сразу удастся убить вожака - может, выкручусь.
Но едва ли", - и сосредоточился на волке, стоящем посредине. Тот
подбирался для броска, молча, но как-то нерешительно, будто к чему-то
прислушиваясь. Смел тоже готовился - соображал, как бы ловчее поймать его
влет на лезвие. Но вместо того, чтобы прыгнуть, волк, лязгнув стальными
клыками, вдруг мотнул башкой в сторону, взвыл леденящим, отчаянным воплем
и стрелою метнулся прочь с дороги, на кипящее снежное поле, огромными
прыжками уходя в обманчивый лунный свет. Двое других кинулись следом.
что могло так испугать волков, и увидел: сбоку от дороги, вытянув руки
вперед, как слепая, шла женщина. А может, девушка: при луне не поймешь.
Ветер рвал на ней обрывки легкого платья, трепал длинные волосы. И главное
- голос... Смел ощутил, что коченеет внутри: перед этим все прежние страхи
измельчали в мимолетный детский испуг. Невеста слепо шла мимо него, но
он-то, конечно, знал, что она его видит, и мимо не пройдет. Она и не
прошла - растаяла, хохотнув напоследок дико. Смел отчетливо увидел, как за
миг до исчезновения стала она бесплотной, и снежные струи неслись сквозь
нее.
рукоятку ножа закостеневшей рукой, не замечая, что намело уже снегу за
ворот овчины, и тает он, соскальзывая на грудь ледяными струйками. Потом
осторожно повел глазами - никого не видать, - и, стараясь почему-то не
двигаться, стал страшно медленно, будто глыбы ворочал, думать окоченевшей
головою, что делать. Бежать? Все, наверно, пытались. Стоять? Холодно,
насмерть замерзнешь. Что еще придумать? Придумал: глотну напоследок из
фляги, а там...
скрылись снежные волки, и опять как будто бы мимо, и опять исчезла шагах в
десяти от него. Смел подождал, пока откатила от сердца черная ледяная
волна, свободной рукою полез в мешок, зубами пробку из фляжки вырвал.
Приложился. Так. Хорошо. Подумал: а что, собственно, я стою? Может,
попробовать улизнуть потихоньку? Ни кольца ему уже было не нужно, ни
спасать никого... Оглянулся он воровато, повернулся к ветру спиною и
сделал один только шаг - или, даже, шажок...