столе.
Ручка двери, ведущей из лаборатории в коридор, несколько раз
дернулась. Федор Иванович бросил взгляд на часы: он задержался сверх
рабочего времени, вполне могло оказаться, что в лаборатории никого уже
нет, вот только свет горел предательски ярко.
Затем дверь подергали.
- Федор Иванович, вы тут? - раздался приятный женский голос.
Открыть тут же было бы немного глупо. Какого черта до этого сидел и
прятался?
- Я знаю, вы здесь, откройте, пожалуйста.
- Черт! - выругался заведующий лабораторией и распахнул дверь.
Хотя никто его и не просил давать объяснения, он тут же принялся
оправдываться:
- Сел перекусить, дверь запер, как-то неудобно, если войдет чужой.
Медсестра из реанимационного отделения спокойно выслушала эту
бестолковую болтовню и, убедившись, что Федор Иванович израсходовал все
свои аргументы, сообщила:
- Солодкина просила вас сделать анализ крови новенькой в нашем
отделении.
По инструкции следовало, что анализ должны сделать до операции, ну в
крайнем случае, если промедление смерти подобно, то во время операции.
- Да, но... - начал Федор Иванович.
- Я заходила к вам, но никого не застала. Заведующий лабораторией
вспомнил, как кто-то не очень настойчиво подергал дверь, но тогда он был
занят изучением крови и даже бровью не повел.
- Я выходил. А зачем, наверное, сейчас и не вспомню.
- Какая разница? - медсестра подала Федору Ивановичу историю болезни
новой пациентки - простую амбарную книгу в картонной обложке. - Сделайте,
Тамара очень просила.
- Просила, просила, - пробурчал заведующий лабораторией, - а мне что,
одному работать? Какая уже разница, если операция закончена?
- Это ваши проблемы. Меня попросили передать, я и передаю, - по лицу
медсестры было видно, что карточку назад она не возьмет ни за что.
- Всем надо, одному мне не надо, - бубнил Федор Иванович, отыскивая в
лаборатории стерильный шприц и другой инструмент.
"Тамара Солодкина сказала... Кто она такая?"
По рангу выходило, что Федор Иванович, как заведующий лабораторией,
выше ассистентки хирурга. Но, с другой стороны, Тамара была красивой
женщиной, а красота - страшная сила, часто покруче должностной инструкции
будет. Как большинство мужчин, Федор Иванович пасовал перед этим
аргументом.
Он, зная наперед, что жена примется ругать его за позднее возвращение
домой, все-таки отправился выполнять просьбу. Единственным оправданием в
глазах супруги могло служить то, что Федор Иванович вернется трезвым. Хотя
кто знает? Еще не вечер, а напиться можно и за пять секунд, выпив залпом
стакан водки.
"Эх черт, - продолжая поминать нечистого, заведующий лабораторией
топал по лестнице. - Цветы Тамаре подарил, теперь и о левом анализе жене
не скажешь. А так, пришел бы домой, букет перед собой выставил, а она,
злая, дверь открыла бы, розы увидела бы, и злость у нее как рукой сняло.
Чего уж теперь думать?" - махнул он рукой, толкая плечом хлипкую дверь,
ведущую в реанимационное отделение.
Стены тут, как и во всей больнице, были облезлые, давно не крашенные.
Но зато чистота царила идеальная. Краска могла быть протерта на дверях до
дыр, но грязи не должно быть и следа. Даже привычный к больничным запахам
нос Федора Ивановича уловил ароматы реанимации: тут пахло йодом, хлоркой,
спиртом и смертью.
То, что смерть имеет запах, знает каждый медик. Человек еще жив, а от
него уже исходит тонкий аромат. Спасай не спасай такого пациента, уже не
поможешь. В отличие от других этажей больницы, в реанимации не пахло
съестным.
- Где тут наша новенькая? - доковыляв до стола дежурной медсестры,
поинтересовался Федор Иванович. В левой руке он держал небольшой ящичек из
нержавеющей стали, в правой - историю болезни. - Новенькая - это кто? -
заведующий лабораторией бросил взгляд на обложку и был неприятно удивлен:
вместо имени и фамилии там красовались чистые строчки, точь-в-точь как на
карточке результатов анализа, которая лежала под стеклом на его письменном
столе. - Солодкина не написала, черт бы ее подрал!
- Тамаре и сам черт не страшен, - отозвалась медсестра, - ее Муму
хоть у кого из лап вырвет.
- Муму, Муму... - прогнусавил Федор Иванович. - У человека имя есть и
фамилия, а вы его кличкой собачьей называете, - из чисто мужской
солидарности вступился он за Сергея Дорогина, хотя сам его недолюбливал.
- Это не мы, он сам себя так назвал, - по глазам медсестры
чувствовалось, что Дорогин ей симпатичен. - Вы вот сказали, что у каждого
человека имя и фамилия есть, а по карточке другое выходит. Девушка в
сознание еще не пришла, откуда мы можем знать, как ее зовут? Придет в
себя, расскажет. Я вас сейчас провожу.
В палате, рассчитанной на двух человек, лишь одна кровать была
занята. Вторую сегодня так и не успели привести в порядок, лишь забрали
простыню. Свернутый в трубочку матрац лежал возле спинки.
Федор Иванович заметил истоптанные шлепанцы, стоявшие под панцирной
сеткой.
- Ну вот, был человек и нету, - вспомнил он о старите, умершем
сегодня утром.
Но тут же забыл о нем, лишь только увидел Риту Кижеватову. Девушка
показалась ему удивительно красивой. Красоту редко встретишь в больнице,
обычные гости тут - старость, уродство, безобразие. Даже такой опытный
медик, как Федор Иванович, не сразу сообразил, спит девушка или еще не
пришла в себя, бледность лица после операции лишь подчеркивала красоту.
- Что с ней?
Медсестра пожала плечами, и Федор Иванович развернул карточку:
"Черепно-мозговая травма средней тяжести. Потеря крови...". Он пробежал
глазами бесстрастные строки диагноза.
"Можно сказать, повезло", - подумал он.
Была проломлена лишь верхняя костная поверхность в затылочной части.
Сразу понятно, что готовили ее к операции женщины - волосы выбрили лишь
вокруг самой раны, а то лежала бы сейчас лысая, как бильярдный шар.
Особого значения тому, что девушка попала в реанимацию без документов,
Федор Иванович не придал. Так уже случалось не раз, но безымянным пока еще
никто не умер. И не выжил, если не считать Сергея Дорогина, покинувшего
больницу под кличкой Муму. Обычно родственники находились быстро.
Заведующий лабораторией присел на край кровати. Пальцем оттянул
нижнее веко девушки. В сосудиках уже слабо просматривалась кровь.
"Ага, значит, возвращается к жизни. Давление поднимается, и можно
будет попасть иголкой в вену."
- Еще наркоз действует, - пояснила сестра.
- Это я и без тебя вижу.
Он откинул одеяло и высвободил руку девушки. Кижеватова лежала
обнаженная - такая, какой ее сюда доставили с операционного стола. Федор
Иванович, если бы был в палате наедине с не пришедшей в себя пациенткой,
не почувствовал бы ни желания, ни стыда. Но присутствие медсестры смутило
его, и он, слегка покраснев, прикрыл простыней грудь девушки.
Федор Иванович протер локтевой изгиб спиртом и, взяв в руки иглу, на
несколько секунд замер. У девушки явственно просматривался след от укола в
вену.
- Ей уже кровь на анализ брали, - сказал он.
- Нет.
- Я же вижу.
Медсестра пожала плечами.
- Мне об этом никто ничего не говорил. Да и вы об этом должны были бы
знать.
"Точно, - подумал Федор Иванович, - раз не приносили, значит, не
брали. Наркоманка она, что ли? Наширялась какой-нибудь дряни и пошла
вышивать по шоссе, под машины бросаться. Хотя не похоже. У наркоманки весь
локтевой изгиб должен быть исколот, а тут одна только дырочка. Ну да
мне-то что, может, неудачно капельницу ставили."
И, чтобы больше не мучиться сомнениями, он вновь взял девушку за
руку. На этот раз в нем говорил уже не мужичина, а профессионал. Он даже
не обратил особого внимания на следы от веревок. Это его не касалось.
Взгляд заведующего лабораторией искал вену, в которую можно всадить иглу.
Хрустнула тонкая оболочка кровеносного сосуда, и на пластиковом
переходнике иголки появилась сперва большая капля, а затем кровь уже
потекла ручейком в подставленную пробирку.
Набрав столько, сколько требовалось для анализа, Федор Иванович
вытащил иголку и вышел из палаты.
"Эх черт, - думал он, - как день бездарно пропадает. Жена мне скандал
устроит. А за что? Не пил, не гулял, делом занимался. Все равно не
поверит. Женщины - они такие, считают, стоит мужику полчаса свободного
времени дать, так он или в пьянку бросится, или по бабам."
Заведующему лабораторией стало жаль себя. Стало жаль цветов,
подаренных Тамаре. Вот тут-то он и ощутил свою вину. Не подари сдуру
букет, сидел бы себе спокойно вечером рядом с женой на диванчике и смотрел
бы телевизор. А теперь придется не только ужин готовить, но и посуду мыть,
чего он не выносил патологически.
Лишняя суета в больнице утихала, на этаже, где располагалась
лаборатория, и вовсе тишина стояла такая, как на кладбище. Федору
Ивановичу даже не по себе сделалось. Не любил он длинных гулких коридоров,
в которых горит лишь дежурное освещение. Не любил с детства. Ему всегда
казалось, что в дверной нише или за углом притаился... А кто притаился?