Чтение 37–й страницы книги ~Тихий американец~

- Успокойтесь, мистер Фаулер.

- Что еще взбредет ему в голову, Хен? Сколько бомб и сколько мертвых
детей можно получить из одной бочки диолактона?

- Вы согласны помочь нам, мистер Фаулер?

- Он сослепу вламывается в чужую жизнь, и люди умирают из-за его
глупости. Жаль, что ваши не прикончили его на реке, когда он плыл из
Нам-Диня. Судьба многих людей была бы совсем другой.

- Я с вами согласен, мистер Фаулер. Его необходимо унять. У меня есть
предложение. - Кто-то осторожно кашлянул за дверью, а потом шумно сплюнул.
- Не могли бы вы пригласить его сегодня вечером поужинать во "Вье мулен"?.
Между половиной девятого и половиной десятого...

- Зачем?..

- Мы с ним побеседуем по дороге, - сказал Хен.

- А если он будет занят?

- Пожалуй, лучше, если вы попросите его зайти к вам, скажем, в шесть
тридцать. Он в это время свободен и несомненно придет. Если он согласится
с вами поужинать, подойдите к окну с книжкой, словно вам темно.

- Почему именно во "Вье мулен"?

- "Вье мулен" стоит у моста в Дакоу; надеюсь, мы там найдем местечко,
чтобы поговорить без помехи.

- Что вы с ним сделаете?

- Вы ведь не хотите этого знать, мистер Фаулер. Обещаю вам, мы поступим
с ним так деликатно, как позволят обстоятельства. - Невидимые друзья Хена
зашевелились за стеной, как мыши. - Вы поможете нам, мистер Фаулер?

- Не знаю, - сказал я. - Не знаю.

- Рано или поздно, - объяснил мне Хен, и я вспомнил слова капитана
Труэна, сказанные им в курильне опиума, - рано или поздно человеку
приходится встать на чью-нибудь сторону. Если он хочет остаться человеком.

Я оставил Пайлу записку в посольстве с просьбой прийти, а потом зашел в
"Континенталь" выпить. Обломки были убраны; пожарная команда полила
площадь из шлангов. Мне тогда и в голову не приходило, какую важную роль
будут играть в моей жизни каждая минута, каждое мое движение. Я даже
подумывал, не провести ли мне в баре весь вечер, отказавшись от
назначенного свидания. Потом я решил припугнуть Пайла, что ему грозит
опасность, - какова бы ни была эта опасность, - и заставить его отказаться
от своей деятельности; поэтому, допив пиво, я пошел домой, а дома стал
надеяться, что Пайл не придет. Я попытался читать, но на полке не было
ничего, что могло бы меня увлечь. Мне, наверно, следовало покурить, но
некому было приготовить трубку. Я невольно прислушивался к звуку шагов и
наконец их услышал. В дверь постучали. Я открыл, но это был Домингес.

- Что вам нужно, Домингес?

Он посмотрел на меня с удивлением.

- Мне? - Домингес взглянул на часы. - Я всегда прихожу в это время.
Телеграммы готовы?

- Простите... совсем забыл. Нет.

- А репортаж о бомбах? Неужели вы ничего не хотите сообщить?

- Составьте телеграмму сами. Я там был и не знаю, что со мной
случилось, я словно контужен. Мне трудно думать об этом телеграфным
языком. - Я щелкнул комара, зудевшего у меня над ухом, и заметил, что
Домингес вздрогнул. - Не волнуйтесь, я его не убил. - Домингес болезненно
усмехнулся. Ему трудно было объяснить свое отвращение к убийству, - в
конце концов, он ведь был христианин, один из тех, кто научился у Нерона
превращать живых людей в свечки.

- Вам ничего не нужно? - спросил он. Он не пил, не ел мяса, не убивал.
Я завидовал кротости его духа.

- Нет, Домингес. Дайте мне сегодня побыть одному. - Я следил из окна за
тем, как он пересекает улицу Катина. У тротуара, как раз под моим окном,
остановился велорикша; Домингес хотел его нанять, но рикша покачал
головой. Он, видно, поджидал седока, который зашел в одну из лавок: на
этом углу не было стоянки. Взглянув на часы, я с удивлением увидел, что
прошло всего каких-нибудь десять минут, но когда Пайл постучал, я понял,
что не слышал его шагов.

- Войдите. - Но, как всегда, первой вошла собака.

- Я обрадовался, получив вашу записку, Томас. Утром мне показалось, что
вы на меня рассердились.

- Верно. Зрелище было не из приятных.

- Вы и так все знаете, мне нечего от вас скрывать. Я видел Тхе.

- Вы его видели? Разве он в Сайгоне? Приехал посмотреть, как сработала
его бомба?

- Это строго между нами, Томас. Я говорил с ним очень сурово.

У него был вид капитана школьной команды, который узнал, что один из
мальчишек нарушил правила игры. И все же я спросил его с некоторой
надеждой:

- Вы с ним порвали?

- Я сказал, что если он еще раз позволит себе неуместную диверсию, мы с
ним порвем.

- Значит, вы с ним еще не порвали? - Я нетерпеливо оттолкнул его
собаку, которая обнюхивала мои щиколотки.

- Я не мог. Если думать о будущем, он - наша единственная надежда.
Когда, с нашей помощью, он придет к власти, мы сможем на него опереться...

- Сколько людей должно умереть, прежде чем вы что-нибудь поймете?.. -
Но я видел, что спор наш совершенно бесплоден.

- Что мы должны понять, Томас?

- В политике не бывает такой вещи, как благодарность.

- Они хотя бы не будут нас ненавидеть так, как французов.

- Вы в этом уверены? Иногда мы питаем нечто вроде любви к нашим врагам
и ненавидим наших друзей.

- Вы рассуждаете, как типичный европеец, Томас, Эти люди совсем не так
сложны.

- Ах, вот чему вы научились за эти несколько месяцев! Подождите, скоро
вы будете звать их детьми.

- Ну да... в некотором роде.

- Покажите мне хоть одного ребенка, Пайл, в котором все было бы просто.
Когда мы молоды, в нас целый лес всяких сложностей. Старея, мы становимся
проще. - Но что толку было с ним разговаривать. И в моих, и в его доводах
было что-то беспочвенное. Я раньше времени превращался в ходячую передовую
статью. Встав с места, я подошел к книжной полке.

- Что вы ищете, Томас?

- Стихи, которые я очень любил. Вы сегодня можете со мной поужинать?

- С большим удовольствием, Томас. Я так рад, что вы больше на меня не
сердитесь. Даже если вы и не во всем согласны со мной, мы ведь можем
остаться друзьями?

- Не знаю. Вряд ли.

- В конце концов, Фуонг куда важнее всего этого.

- Неужели вы в самом деле так думаете?

- Господи, да она важнее всего на свете! Для меня. Да и для вас тоже,
Томас.

- Для меня уже нет.

- Сегодня мы были ужасно огорчены, Томас, но, поверьте, через неделю
все будет забыто. К тому же, мы позаботимся о родственниках пострадавших.

- Кто это "мы"?

- Мы запросили по телеграфу Вашингтон. Нам разрешат использовать часть
наших фондов.

Я прервал его:

- Как насчет "Вье мулен"? Между девятью и половиной десятого?

- Где вам будет угодно, Томас. - Я подошел к окну. Солнце зашло за
крыши. Велорикша все еще поджидал своего седока. Я поглядел на него
сверху, и он поднял лицо. - Вы кого-нибудь ждете, Томас?

- Нет. Вот как раз то место, которое я искал. - Для отвода глаз я стал
читать, подставляя книгу под угасающие лучи солнца:

Зевак задевая, по городу мчу,

На все и на вся наплевать я хочу.

Могу, например, задавив наглеца,

Ущерб наглеца оплатить до конца.

Как славно, что деньги в карманах звенят,

Чудесно, что деньги в карманах звенят.

[А.Клаф (пер. - Б.Слуцкий)]

- Какие дурацкие стишки, - сказал Пайл с неодобрением.

- Он был зрелым поэтом уже в девятнадцатом веке. Таких немного. - Я
снова поглядел вниз, на улицу. Велорикша исчез.

- У вас нечего выпить? - спросил Пайл.

- Почему? Мне просто казалось, что вы...

- Видно, я немножко распустился, - сказал Пайл. - Под вашим влиянием,
Томас. Ей-богу, ваше общество мне полезно!

Я сходил за бутылкой и стаканами, но захватил только один стакан, и мне
пришлось пойти за вторым снова; потом я отправился за водой. Все, что я
делал в тот вечер, отнимало много времени.

- Знаете, у меня замечательные родители, - сказал Пайл. - Но, может
быть, чересчур строгие. У них один из самых старинных домов на
Честнат-стрит. Мать коллекционирует стекло, а отец, когда не возится со
своими камнями, собирает рукописи и первоиздания Дарвина. Понимаете,
Томас, они целиком погружены в прошлое. Наверно, потому Йорк и произвел на
меня такое впечатление. Он - как бы это сказать? - способен понять
современные условия. Отец у меня - изоляционист.

- Мне, пожалуй, понравился бы ваш отец, - сказал я. - Я ведь сам
изоляционист.