Чтение 37–й страницы книги ~Биография отца Бешеного~

Когда мы подъехали к конюшне, нас встретил пожилой усатый конюх,
который, получив от бригадира приказ выделить студенту телегу и помочь
запрячь ее, вывел из конюшни настоящего тяжеловоза с таким огромным крупом,
что на нем спокойно можно было играть в настольный теннис. Лошадь была
коричневой масти, а на лбу у нее, как звездочка, белело пятнышко.

- Запрягал коды? - спросил конюх.

- Да как вам сказать...

- Значится, нет! - рассудительно вздохнул тот. - Так вот, гляди сюды...
- Ни слова не говоря, он принялся запрягать кобылу в телегу.

Когда он закончил, мне показалось, что я действительно освоил азы
"водителя кобылы" и готов отправиться за картошкой.

- Погодь-ка, студэнт, шибко быстрый ты, однако! - усмехнулся он в свои
прокуренные рыжие усы. - Когда закончите работать: это часов в шесть-семь
будет, доставишь Невидимку сюды...

- Какую невидимку? - не понял я: мне и в голову не могло прийти, что
такое огромное существо можно назвать невидимкою.

Видно, ее "крестный" был большим шутником...

- Каку, каку? Вот бестолочь-то навязали на мою головушку, - пробурчал
тот. - Невидимка - вот она, - указала он на лошадь. - А завтрева, часам к
десяти, приходь за ней...

- К десяти? - удивился я.

- А зачем раньше-то? Ты картошку будешь возить, а не землю: ее собрать
сначала нужно-ть... И не забудь распрягать ее в обед: ей тоже
поесть-попастись не мешат... - Он вздохнул, махнул безнадежно рукой и пошел
по своим делам.

В этот день обедать ни мне, ни моей новой "подружке", не пришлось: с
большим трудом я справился с корзинами, собранными и наполненными нашей
группой. Эта работа оказалась для меня более интересной, нежели собирать
картошку, выкапывая ее из земли, тем не менее к вечеру я буквально валился
от усталости. Жадно проглотив ужин, я доплелся до кровати и мгновенно
заснул. За ночь я полностью восстановил силы и был готов к новым подвигам на
трудовом фронте.

К моему удивлению, работать на следующий день мне было гораздо легче:
постепенно приобретались нужные навыки...

Пришло время обеда, и я уверенно распряг Невидимку, чтобы та попаслась
на полянке, но потом что-то стукнуло в мою неугомонную головушку, и я решил
прокатиться на ней верхом. О ее крупе я уже упоминал. А с Невидимкой, по
всей вероятности, так никто до меня не поступал, и не успел я толком на нее
взобраться, как та пустилась в такой бешеный галоп, что я намертво вцепился
в ее гриву...

Не знаю, сколько времени Невидимка носила меня по полям и лугам, но,
когда она остановилась у своей кормушки в конюшне, уже достаточно стемнело.
По всей вероятности, животное проголодалось, оно знало, что голод не тетка,
а со мной еще будет шанс расправиться.

За этот день мне, естественно, не было начислено ни одной нормы, а
ребята, услышав мой рассказ, веселились до самой ночи. Несколько дней подряд
я ходил, широко расставляя ноги, и, наверное, со стороны действительно
напоминал кавалериста, как меня еще долго обзывали в группе...

Через несколько дней пришла телеграмма, срочно вызывавшая меня в
деканат: мой слезный звонок тренеру дошел до его сердца, и он доказал
руководству, что Доценко полезнее тренироваться, чем "крутить хвосты
кобылам"...

Так позорно я сбежал с моей первой и последней уборочной: с той поры я
всеми правдами и неправдами избегал этих принудительных сельскохозяйственных
работ...

Учеба на первом курсе давалась мне относительно легко: особенно после
того, как меня перевели в главное общежитие МВТУ. К первой сессии я пришел
без единого хвоста. Да и экзамены я сдал без единой тройки, если не считать
дифференцированного зачета по английскому, где мне выставили "хлипкую
троечку". Вот что значит пропускать занятия.

Дело в том, что наша группа, как я уже говорил, была "рабочей" и ее
формировали, невзирая на то, какой язык каждый учил в школе: немецкий,
французский... И занятия у нас начались с изучения алфавита. Задав мне пару
вопросов, преподавательница английского выставила мне досрочный зачет и
освободила от занятий до экзаменационной сессии. Тогда я очень гордился
собой, а когда пришло время сдавать сессию, я, не имея практики, с большим
трудом сдал, едва не завалив, английский...

Из всех педагогов первого курса мне особенно запомнились несколько.

Наибольшее впечатление произвел профессор Фролов, читавший курс химии.
В день сдачи экзамена он вошел в аудиторию, где находился весь поток
первокурсников в ожидании экзамена. Профессор внимательно оглядел
заполненные ряды, сверкая толстенными линзами очков, потом громко спросил:

- Если есть студенты, не получившие зачета по практическим занятиям,
прошу покинуть аудиторию и сначала получить зачет, а потом прийти ко мне на
экзамен. - Он сделал паузу, но никто не поднялся. - Превосходно! - Профессор
довольно потер свои ладошки. - А теперь прошу подойти ко мне тех студентов,
кто хочет получить "удовлетворительно"... Смелее, смелее, - подбодрил он.

Человек десять поднялись и не очень уверенно приблизились к его столу.

- Давайте ваши зачетки! - Он быстро поставил им троечки, пожелал всего
доброго, потом снова обратился к аудитории: - Теперь прошу подойти ко мне
тех студентов, кто знает мой предмет на "хорошо"...

* * *

Я уже говорил, что химия была одним из моих любимых предметов, и потому
я не волновался и наблюдал за остальными. Кстати, на вступительных экзаменах
мне попался такой вопрос: "Напишите формулы органических соединений, которые
вам известны".

Я первым вызвался отвечать и начал писать на доске формулы, какие
помнил. Где-то на сороковой формуле меня остановил старший преподаватель.

- Хватит, хватит, молодой человек! - замахал он руками, - Впервые вижу
столько формул по органике, написанных абитуриентом, причем без единой
ошибки! Не буду слушать остальные вопросы вашего билета! Давайте
экзаменационный лист! - Он поставил "отлично" и расписался. - Может быть,
еще кто хочет повторить сей "подвиг"? Сразу поставлю "отлично"! - предложил
он тем, кто готовился отвечать, но никто не рискнул...

Когда профессор позвал тех, кто знает на "четверку", многие к нему
потянулись уже более смело, и он всем поставил отметку без единого вопроса.
После того как они вышли, он сказал, обращаясь к оставшимся, которых было
человек пятнадцать:

- А с вами мы побеседуем...

Рассматривая оставшихся первокурсников, я с огромным удивлением заметил
Валерия, который в химии разбирался как свинья в апельсинах. Подумав, что,
может быть, смогу ему чем-нибудь помочь, я дожидался, когда он пойдет
отвечать. На этот раз профессор вызывал сам. Наконец дошла очередь и до
Валеры. Задав ему пару вопросов и мгновенно разобравшись, что тот в химии ни
бельмеса, профессор спросил:

- Молодой человек, почему вы не подошли, когда я вызывал на "тройку"?
Допустим, вы не хотели "тройку", тогда почему не подошли на "четверку"?

- Я боялся... - сквозь надутые губы процедил Валера.

- Ладно, сегодня вам ставить ничего не буду, завтра принимаю второй
поток, приходите и уж там-то не оплошайте! - едва ли не впрямую намекнул
профессор. - Договорились?..

- Спасибо вам, профессор, - сказал Валера и почему-то начал наклоняться
к нему.

Фролов, вероятно, подумал, что Валера хочет чмокнуть его в руку: он
нервно отдернул ее и сконфуженно промолвил:

- Идите! Идите! - потом повернулся к нам и сообщил: - В июне сорок
первого я поставил двойку и началась война: с тех пор двоек не ставлю... Вы
готовы отвечать? - спросил он следующего...

Этот профессор запомнился мне на всю жизнь, и память о нем очень теплая
и нежная...

Неординарностью ситуации запомнилась мне преподавательница черчения и
начертательной геометрии.

Как-то мы сдавали этот сложный предмет. Мне досталось непростое
задание: начертить сечение одной замысловатой детали. Едва взглянув на
рисунок, я понял, что даже если я и справлюсь с этим заданием, на него уйдет
столько времени, что я опоздаю на тренировку.

Кроме профессора Арустамова, по учебнику которого мы учились, в
аудитории были еще две преподавательницы. Среди студентов ходила байка, что
сдать профессору Арустамову на "отлично" можно только мечтать во сне,
получить "четверку" - словно выиграть в лотерею, а на "тройку" никто не
обижался. Так что мне идти к нему совсем не хотелось. Следовало оценить двух
других преподавательниц.

Одна из них была лет тридцати, с очень привлекательным лицом и
красивыми длинными каштановыми волосами, ниспадающими едва ли не до самого
пояса. Вторая была блондинкой и лет на двадцать старше первой. Красавицей ее
назвать было вряд ли возможно, но что-то в ее лице говорило о мягкости и
доброте характера. Ища решение и делая наброски чертежа, я раздумывал, к
кому лучше идти отвечать: к той, что постарше, или к той, что помоложе?

Поглядывая то на одну, то на другую, я заметил, что та, что помоложе,
уставилась на меня. Наши взгляды пересеклись, и я почему-то не отвел глаза в
сторону, а нахально вперился на нее. Не знаю уж, что прочитала в моих глазах
эта дама, но взгляд ее неожиданно стал откровенно томным и загадочным. Она
встала и пошла по проходу в мою сторону, останавливаясь то у одного
студента, то у другого.

Когда она подошла к моему столу и склонилась ко мне, ее волосы,
соскользнув с плеч, упали на мою руку. От них шел такой удивительный аромат,
что у меня несколько закружилась голова, а сердце заколотилось, как у