Не хочу тебя подставлять.. сам еле вроде ушел от
ментозавров, чтоб они повымерли, от челюстей их
ненасытных... Но кой-чего в городе осталось. На одной
квартиренции. Просто жаль терять, Акимыч.
проскрипел старик.
Вдруг уехал, вдруг запой... Ваней его кличут, соседа. А
задача, Акимыч, такая. Дам я тебе ключики, войдешь в
квартирку; если Ваню застанешь, скажи, просил тебе Матерый
передать: все барахло, что в комнате, в коробках, твое,
Ваня, в подарок. А если нет там Вани, а другие люди
околачиваются, скажешь, человек на улице за троячок намылил
меня вернуть ключи хозяину...
было весело и отдохновенно. Будто всю предыдущую жизнь
выделывал он какую-то затейливую, изматывающую работу, а
теперь - конец работе, ну, разве часок еще последний
остался, а там, дальше, - долгий век беспечности, свободы и
солнца. - Войдешь в комнатку. На подоконнике - кактус. А
возле кактуса - леечка. Маленькая пластмассовая... Худая -
по шву разошлась. Моя фирма делала, - цокнул языком,
припомнив. - Возьмешь ты леечку, бросишь ее в пакетик, а
после поблуждаешь по городу, отрываясь от возможного.
заварил? Ясно... Боюсь: стар я стал...
сохранение оставил, но чего уж - давай откровенно: не
двадцать тебе годиков... А я в этот город теперь ни ногой,
сукой буду. На риск, думаешь, толкаю? Есть такой момент,
да. Но так он всегда есть - вон на машинке сейчас катим, а
колесико вдруг да отскочи...
вновь рассмеялся. Громко и чистосердечно, аж в легких
захолонуло - отдохнуть надо, к морю надо, ветрами солеными
отдышаться... Море. Вспомнил, как еще мальчишкой, после
колоний, барачных ночей, заборов в колючей проволоке с
бастионами вышек, вернулся к морю. В каком-то давнем июле.
Спокойно оно было тогда, прозрачно и тихо. И он вошел в
искрящуюся золотом лазурь воды - в одежде, в ботинках. И
погладил море... Как старого, верного пса у дома, к
которому вернулся из скитаний, боли, тьмы. Море! Сколько
же веков он не видел его... Вот на Каспии был недавно, а не
видел. Сутолока вокруг мешала, людишки, дела,
разговоры-беседы. А где-то вдалеке, декорацией, синь... из
которой денежки качались в виде балыков и икорки.
тебе никакого. И, по- моему, - посерьезнел он, - чисто там.
Вчера проезжал - чисто. Знак на подъезде в случае провала
должен быть меловая черта. Ан нет черты.
Только домой сначала давай, барахло сброшу.
мотивчик.
заветную леечку.
вот... А после по городу... до седьмого пота петлял, аки
лис от гончей стаи. Но вроде от страху петлял, не от нужды.
поминай лихом. Будет судьба - свидимся.
машины - Чего там... Осторожно езжай только, спеши в
меру... Далеко ведь собрался, знаю...
одинокого в оживленно спешащей, обтекающей его толпе
город-ловушка, город страха и тягостных будней,
город-убийца, город-кошмар - да, ты вернешься еще во снах и
не раз заставишь вскочить среди ночи с постели с испуганно
бьющимся, как птица в силках, сердцем...
видимо, шла какая-то проверка. Двое инспекторов на обочине
пристально высматривали в потоке машин одним им только
ведомые цели.
вправо! Матерый отстегнул ремень безопасности, палец под
куртку, привычным движением спустил предохранитель с
"парабеллума". Некстати вспомнился перевод названия
пистолета: "готовься к войне".
водительское удостоверение и техпаспорт, бегло просмотрел
их. Вернул. - Идите на пост, отметьтесь, - буркнул,
отворачиваясь.
инспектор. - Ночь, день, какая разница? - И вновь отвел в
сторону жезл, останавливая теперь уже "Волгу".
осмотрелся - коротко и чутко: двое, очевидно, водители,
стояли за спиной капитана, сидевшего возле пульта и
переписывающего их данные из документов в журнал. Трое
сержантов толклись посередине, обсуждая со смешками и
прибаутками какой-то эпизод из служебной практики. Еще один
- пожилой, в штатском, но по всему чувствовалось - не
гаишник, опер - опытный, битый, сидел на стуле в углу,
невнимательно листая брошюрку.
горячее медленно обволокло сердце, прошибло потом. Но не
это занимало Матерого, другое в том, как стояли и сидели
здесь люди, в том, как беседовали, возились с бумажками,
листали брошюрку, увидел он голую, беспощадную схему.
его сторону, протянул капитан, оторвавшись от журнала.
техпаспорта, а вот его, Матерого, кисть, а к ней
стремительно приближается ловко выпорхнувшая из рукава
одного из "водителей" клешня наручника...
точно так же неторопливо и густо окутывала сердце жгучая,
скручивающаяся волна...
разом бросились на Матерого сзади, "водители" повисли на
руках...
уходящей уже, сломленной, - ненавистью.
каблуками в переносицы. Двое рухнули. Лейтенант за столом
выхватил пистолет из кобуры, потянул затвор, но он Матерого
не пугал, пока еще успеет пальнуть... Локтями отбился от
сержантов, настырно устремленных к нему, не то угрожавших,
не то увещевавших. Или увещевал тот, пожилой, главный? Мир
потерял все звуки. Матерый бил - резко, беспощадно и точно.
Бил этих коварных врагов, а они неотвязно цеплялись и
цеплялись, а ненависть уходила и уходила, лишая его всех
шансов, в груди уже была какая-то холодная, погасшая
пустота, будто вырвали оттуда все начисто и теперь ничего,
кроме зиявшей пустоты, там не существовало.
отчетливо, как в фокусе, различил лицо пожилого - жесткое,
неумолимое. Он, пожилой, наверняка и рассчитал, как его,
Матерого, брать, чтобы все чисто произошло, без зазоринки.
Он - главный волкодав. И, последним усилием сбросив с себя
тяжкую, пригибающую к полу массу, он перекатился к стене и,
изогнувшись, выхватил "парабеллум".
напряженное лицо главного врага, мушка и... неуловимо
дрогнувший от выстрела ствол оружия. И мысли вот вам -
хитрые, организованные овчарки, идущие по следу,
истребляющие меня - санитара этого стада, выгоняющие
неизменно на флажки закона, не дающего ни двигаться, ни
дышать, ни жить. Мне! Да, пусть только мне, но я тоже
целый мир, тоже! И стреляю сейчас в ваш мир, всегда меня
изгонявший и не приемлющий мой...
Адамов Григорий
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Курылев Олег
Посняков Андрей
Прозоров Александр