Чтение 37–й страницы книги ~Птица Солнца~

на их собственном языке. Их собственными словами".

Лорен смотрел на меня. Я видел, что значение нашего открытия ему все
еще было неясно.

- Тут, Ло, все, о чем молится археолог. Доказательство в самой
абсолютной форме, подробное и разработанное.

Казалось, он все еще не понимает.

- Одной этой строчкой мы неопровержимо доказали существование целого
народа, который говорил и писал на древнем пуническом языке Карфагена,
торговал золотом, называл свой город Опетом, который...

- И это все лишь одна строчка, - вмешалась Салли - Кувшинов тысячи, в
каждом свиток с рукописью. Мы узнаем имена и деяния их царей, их религию,
образ жизни...

- Их битвы и усилия, откуда они пришли и когда, - перехватил я у
Салли словесный мяч, но она тут же ловко вернула его себе:

- И куда они ушли и почему!

- Боже! - Лорен наконец-то понял. - Тут все, что мы искали, Бен.

- Да, - согласился я.

И вот в час моего триумфа, в зените моей карьеры, когда впереди меня
ожидали только слава и невероятный успех, доктор Салли Бенейтор умудрилась
все это уничтожить и разрушить.

Мы все так же тесно сидели вокруг свитка, все так же горячо говорили,
и эти разговоры должны были затянуться до утра, потому что бутылка Глен
Грант уже опустела, горло у нас было смазано, и слова лились из него
свободно и легко.

Салли переводила надпись, видную на свитке. Это был отчет о торговле
в городе, перечисление товаров и их стоимости, но все время попадались
интригующие ссылки на людей и местности.

- Двадцать больших амфор вина из Зенга, привезенных Хаббакук Лалом,
десятая часть Великому Льву.

- Что такое великий лев? - спросил Лорен. Оживился его охотничий
инстинкт.

- Великий - это превосходная степень, точнее величайший. Великий Лев,
вероятно, титул царя или губернатора города, - объяснила Салли.

- С травяных морей юга сто девяносто два больших слоновьих клыка
всего в двести двадцать один талант весом, из которых десятая часть
Великому Льву, а остальное отправлено за море на биреме Ал-Муаб Адбма.

- А сколько это талант? - спросил Лорен.

- Примерно пятдесят шесть фунтов веса.

- Боже, свыше десяти тысяч фунтов слоновьей кости в одной доставке, -
присвистнул Лорен. - Они должны были быть великими охотниками.

Мы обсуждали в подробностях каждую деталь надписи, и снова проявилось
нетерпение Лорена.

- Давайте расправим еще немного, - предложил он.

- Это работа для специалиста, - с сожалением покачал я головой. -
Кожа пролежала свернутой почти две тысячи лет. Она сухая и хрупкая и
распадется на куски, если мы сделаем неправильно.

- Да, - согласилась со мной Салли. - Мне потребуются недели только на
этот один свиток.

Ее самонадеянность ошеломила меня. Ее практические познания в области
палеографии и древних языков ограничены тремя годами работы в качестве
третьего ассистента Гамильтона, и я сомневался, чтобы она смогла сохранить
и правильно подготовить к обработке кожу свитков. Она читает пуническую
надпись с апломбом, с каким десятилетний ребенок читает Шекспира, и она
считает несомненным, что именно ей будет доверен контроль над величайшим
собранием когда-либо найденных древних документов.

Она, должно быть, поняла мое выражение, потому что на ее лице явно
отразилась тревога.

- Бен, я буду делать эту работу?

Я постарался смягчить пилюлю, мне никого не хочется обижать, тем
более девушку, которую я люблю.

- Работа очень трудная и большая, Сал. Я думаю, нам нужно пригласить
самого Гамильтона или Леви из Тель-Авива, может быть, Роджерса из Чикаго.
- Я видел, как лицо ее начало расплываться, губы задрожали, глаза
затуманились, и торопливо продолжил: - Но ты, несомненно, будешь первым
ассистентом.

Пять минут царила мертвая тишина, и за это время отчаяние Салли
сменилось яростным гневом. Я видел, что приближается буря, но был бессилен
предотвратить ее.

- Бенджамин Кейзин, - начала она с обманчивой мягкостью в голосе, - я
думаю, что ты самый явный негодяй, с каким только мне выпало несчастье
встретиться. Три долгих года я отдавала свою полную и неизменную
верность...

Тут она совершенно утратила контроль над собой, и разразилась буря. И
хоть от ее слов моя душа болела и кровоточила, я все равно восхищался ее
сверкающими глазами, пылающими щеками и мастерским выбором язвительных
обвинений.

- Ты маленький человечек, не только телом, но и разумом. - Она
сознательно выбрала прилагательное, и у меня перехватило дыхание. Никто не
разговаривал со мной так, она знала, какие страдания причинят мне ее
слова. - Я тебя ненавижу. Ненавижу тебя, малыш.

Я чувствовал, как кровь устремилась к щекам, запинался, стараясь
найти ответ, стараясь защититься, но прежде чем я смог это сделать, Салли
повернулась к Лорену. И нисколько не смягченным тоном закричала:

- Заставьте его поручить мне! Прикажите ему!

Даже в своем отчаянии я испытал тревогу за бедную Салли. Теперь она
обращалась не к мягкосердечному калеке доктору археологии. Это все равно
что дразнить черную гадюку короткой палкой или бросать камни в
льва-людоеда. Я не мог поверить, что Салли настолько глупа, что она так
переоценивает свои дружеские отношения с Лореном. Я не мог поверить, что
она осмеливается таким тоном разговаривать с Лореном, как будто у нее есть
особое право на его внимание, как будто между ними особая связь чувств и
верности. Даже я, у кого такое право есть, никогда не стал бы говорить с
Лореном таким образом, и я не знал ни одного человека, который на это
решился бы.

Глаза Лорена сверкнули холодным голубым блеском, как сверкает
наконечик копья. Лицо его приобрело угрюмое выражение, ноздри раздулись и
побледнели, как китайский фарфор.

- Женщина! - в голосе его звучал лед. - Попридержи свой язык.

Если только это возможно, отчаяние мое еще усилилось, потому что
Лорен реагировал именно так, как я ожидал. Теперь два человека, которых я
любил, устремились в лоб друг другу, и я хорошо знал их обоих, знал их
гордость и упрамство, знал, что никто из них не уступит. Катастрофа была
неминуема, неизбежна.

Я хотел крикнуть Салли: "Не нужно! Я сделаю то, что ты просишь.
Сделаю, все, чтобы предотвратить катастрофу".

Но характер Салли был сломлен. Весь гнев, весь запал ушли. Она,
казалось, сжалась под бичом слов Лорена.

- Идите к себе и оставайтесь там, пока не научитесь себя вести, - тем
же холодным яростным тоном отдал приказ Лорен.

Салли встала и, опустив глаза, вышла.

Я не мог поверить свои глазам. Смотрел на дверь, через которую она
вышла, моя дерзкая, непокорная Салли, вышла покорно, как наказанный
ребенок. Рал и Лесли извивались в смушщении и замешательстве.

- Пора спать, - пробормотал Рал. - Простите нас, пожалуйста. Пошли,
Лес. Спокойной ночи всем. - И они вышли, оставив меня и Лорена наедине.

Лорен нарушил долгое молчание. Встал и заговорил естественным
спокойным голосом. Положил руку мне на плечо обычным жестом дружбы.

- Прости, Бен. Не волнуйся. Увидимся утром. - И вышел в ночь.

Я сидел один у своего неожиданно потерявшего всякий смысл свитка,
сидел с разбитым сердцем.

- Ненавижу тебя, малыш! - Голос ее звучал в одинокой пустыне моей
души, и я потянулся к бутылке Глен Грант.

Мне потребовалось много времени, чтобы напиться, перейти в стадию,
когда слова перестают жечь, и когда я, пошатываясь, выбрался наружу, я
знал, что сделаю. Пойду извинюсь перед Салли и пообещаю ей эту работу.
Все, что угодно, лишь бы она была довольна.

Я пошел к дому, где Салли теперь спала одна. Лесли переселилась в дом
Питера и Хитзер. Негромко постучал в дверь, ответа не было. Я постучал
громче, позвал ее по имени.

- Салли! Пожалуйста, мне нужно поговорить с тобой.

Наконец я толкнул дверь, она открылась. Я увидел темную комнату,
почти вошел, но тут храбрость меня покинула. Я тихо закрыл дверь и побрел
к себе. Упал лицом вниз на свою кровать, все еще грязный, не раздеваясь, и
погрузился в забвение.

- Бен! Бен! Проснись! - Голос Салли. Ее рука трясет меня за плечо,
мягко, но настойчиво. Я повернул голову и открыл горящие глаза. Яркое
утро. Салли сидела на краю кровати, наклонившись надо мной. Она была
одета, только что из ванны, волосы причесаны и убраны алой лентой, но
глаза припухли, будто она плохо спала или даже плакала.

- Я пришла извиниться за вчерашний вечер, Бен. За те ненавистные
глупости, которые я говорила, за свое безобразное поведение... - И пока
она говорила, обломки моей разбитой жизни собирались вместе, боль в голове
и сердце уходила.

- Даже если ты изменил свое решение и я ничего не заслуживаю, я бы
гордилась, если бы ты доверил мне работу в качестве первого ассистента
Гамильтона или того, кто будет работать.

- Ты принята на работу, - улыбнулся я ей. - Даю слово.

Первой задачей в архиве было убрать толстый слой пыли, покрывавший