Чтение 38–й страницы книги ~Майор запаса~

- Нет, я думаю, мы им не помешаем. Банни обхаживает его, как заправская
хозяйка.

- Обхаживает его?! - взвилась Яна. Шон безразлично пожал плечами.

- Ну, если хочешь - занимает его разговором. У него здесь знакомых даже
меньше, чем у тебя.

Они как раз шли мимо танцующих в паре Шинид и Эйслинг. Шинид, как всегда,
вела. Обе женщины были одеты в длинные кожаные рубахи, украшенные затейливой
вышивкой, только у Эйслинг рубаха была белая, а у Шинид - светло-коричневая.
И на Шинид, и на Эйслинг были надеты искусно сделанные украшения, с таким
вкусом подобранные к одежде, что даже драгоценные бриллианты не смотрелись
бы лучше.

- Веселитесь? Нравится? - спросила Шинид, вроде бы самым обычным тоном,
но что-то в ее голосе давало понять, что этот простой вопрос содержит и
некое скрытое послание, предназначенное только для Шона.

- Раз уж ты об этом заговорила, то - да, веселимся, по крайней мере - я,
- ответил Шон точно таким же многозначительным тоном, и они с Шинид
обменялись понимающими взглядами. - А ты как, Яна?

- О, и я тоже. Мне здесь нравится, правда, нравится, - сказала Яна. Шинид
кивнула, и они с Эйслинг двинулись дальше.

- Что это с твоей сестрой? - спросила Яна у Шона, когда он, ловко
маневрируя между танцующими парами, провел ее на противоположную сторону
зала.

- Не стоит из-за нее беспокоиться, - сказал Шон.

Яна заметила, что уголок его рта едва заметно дернулся, как будто в
легком раздражении. Что ж, сестринская опека всегда, от самого сотворения
мира, немного раздражала братьев, и с этим ничего нельзя поделать.

Яна как раз задумалась, играют ли все время одни и те же музыканты или
они время от времени меняются с другими, на вид не отличимыми от прежних, -
чтобы головокружительно быстрая, зажигательная танцевальная музыка не
замолкала? И тут те музыканты, что сейчас стояли на помосте, отложили свои
инструменты и спустились в зал.

Шон Шонгили каким-то образом умудрился подгадать так, что, когда затихла
последняя музыкальная нота, они с Яной как раз стояли возле бочки с пуншем -
наверное, дна у этой бочки не было вообще, потому что пунш никак не
кончался. Шон быстро сунул Яне очередную кружку с веселящим напитком.

- Меня так развезет, что я не смогу петь, - сказала Яна, пытаясь
отставить кружку в сторону.

- Выпей. Тебе пора выходить.

С этими словами Шон довольно поспешно и бесцеремонно потащил ее прямо
через зал к помосту для выступлений.

- Нет, Шон, нет, - пыталась отпираться Яна. Она заметила, что внимание
всех собравшихся в зале обратилось сейчас на них. Шон неумолимо тащил ее к
помосту, а люди в зале расступались, давая им пройти. Все как-то сразу
притихли и стали рассаживаться по местам. Даже дети оставили шумную возню и
затихли, а младенцы, казалось, все разом уснули.

- Да, Яна, да.

- Но почему именно я? - протестовала Яна, но ноги как будто сами несли ее
вслед за Шоном.

- Ты - героиня.

Она попробовала высвободить руку, но Шон только чуть сильнее сжал пальцы
- и вот Яна уже шагнула на ящик, подставленный к краю помоста вместо
ступеньки. Она стояла на возвышении, с ужасом сознавая, что взгляды всех
присутствующих в зале обращены на нее и столько людей внимательно наблюдают,
как она справится со своим тяжким испытанием. Господи, ну как может ее
рассказ или песня помочь этим людям, облегчить горечь их утраты?

Шон Шонгили поднял над головой руки - и малейший шум в зале затих.

- Это - майор Янаба Мэддок, - объявил он и медленно обвел взглядом зал,
чтобы убедиться, что все слушают с должным вниманием. - Вы все ее знаете.
Она будет петь. - Сказав так, Шон, как ни странно, торжественно поклонился
залу и предложил Яне сесть на одинокий стул, который кто-то заблаговременно
водрузил на самую середину помоста.

Ноги у Яны подкосились, она безвольно соскользнула на стул и
почувствовала, как жесткое сиденье болезненно впилось в ее крестец. Петь?
Они что, думают, что она будет сейчас петь?

Тут раздались негромкие, гулкие удары. Яна увидела у Шона в руках бубен.
Он тихонько барабанил пальцами по туго натянутой коже. Яна моргнула и вдруг,
совершенно неожиданно для самой себя, начала нараспев читать стихи, которые
сложились у нее после ночи у горячих источников. Она не повторяла их с той
самой ночи, после которой миновала уже не одна неделя, когда Шон терпеливыми
уговорами вынудил ее записать на диктофон рассказ о Бремпорте и эти стихи.
Но, как бы то ни было, слова лились плавно и без запинки, те самые, нужные
слова, в правильном ритме, под удары бубна - и это она их говорила. И Яна
перестала обращать внимание на то, что ее окружало. Она вся была сейчас там,
в Бремпорте, она заново переживала те несколько невообразимо кошмарных минут
дикого ужаса и опустошающей беспомощности. Яне все время казалось, что она
не сможет произнести больше ни слова - нестерпимо болело в груди, горло
сжимали спазмы, из глаз лились слезы, которые она и не пыталась вытирать.
Она жалела, что не успела опьянеть еще сильнее, чтобы легче пережить то, что
с ней сейчас творилось.

Яна слышала свой голос как будто со стороны. Она никогда не думала, что у
нее может быть такой голос - сильное контральто, такое богатое и глубокое.
Она даже не задумывалась над смыслом тех слов, которые поет - до тех пор,
пока не дошла до последних строк:

Меня тоже послали сюда умирать.

Сюда, где живут снега, где живет вода,

Где живут звери и деревья,

И ты.

Когда последние отзвуки песни растаяли в тишине зала, Яна склонила
голову. Слезы продолжали катиться по щекам и капали на ладони. Она не могла
пошевелиться и совершенно не знала, что надо делать дальше. Может, Шон
поможет, подскажет?

Поверх ее рук легли чьи-то мозолистые, натруженные ладони, тихонько сжали
и отстранились, но только для того, чтобы уступить место следующей паре рук.
Когда уже третий человек подошел и пожал ей руки, Яна подняла голову -
потому что эти прикосновения были как благословение, от которого исцелялась,
таяла ее скорбь, высыхали слезы. Яна смогла даже улыбнуться, когда следующая
пара осиротевших после Бремпорта родителей подошла пожать ей руки и так, без
слов, выразить свою признательность. Их лица были залиты слезами затаенного
горя, и от этих родительских слез Яне стало легче, боль в груди отпустила,
тугой ком в горле растаял без следа.

Когда этот небольшой ритуал завершился, Шон подхватил Яну под руку и, не
говоря ни слова, повел прямо к бочке с пуншем. Там Клодах собственноручно
наполнила кружку золотистым напитком и, выразив благодарность и одобрение
торжественным, церемонным поклоном, протянула кружку Шону, который так же
торжественно передал напиток Яне.

Потом Шон крепко обнял Яну за плечи и повел к появившемуся как по
волшебству свободному месту на лавке у стены. Они сели рядом, их плечи
соприкасались, и ее нога была совсем рядом с бедром Шона. У Яны было такое
чувство, будто ее выжали, как лимон, однако это чувство не было неприятным,
она даже ощущала необъяснимый душевный подъем. Скорбь ушла, оставив по себе
лишь умиротворение и бесконечный покой. Яна сидела, склонив голову, и
маленькими глотками пила пунш. Ей ни с кем не хотелось встречаться взглядом,
она просто наслаждалась тем, что Шон Шонгили назвал "исцелением".

По залу пронесся легкий шорох, зазвучали приглушенные голоса, и Яна
подняла голову - Банни вела Диего к помосту.

- Это Диего Метаксос, - представила юношу Баника, подняв руки над головой
и медленно обведя взглядом зал - точно так же, как это сделал до нее Шон
Шонгили. - Он должен спеть песню.

Яна надеялась, что в свое время держалась с таким же хладнокровием и
самообладанием, как сейчас Диего. Юноша не плюхнулся, а грациозно присел на
стул и сложил руки на коленях.

Я появился здесь недавно, и была буря.

Буря была в моем сердце, в уме и в душе.

Я попал в бурю вместе с Лавиллой.

Она спасла меня, когда перевернулись сани.

Она спасла меня, согрев жаром своего сердца.

Она спасла и моего отца - своей мудростью.

Она спасла меня, чтобы я увидел пещеру,

Которой, как все говорят, я не видел.

Последние слова юноша сказал с горькой иронией. У него оказался на
удивление сильный, звонкий тенор, хотя Яна подозревала, что парню никогда
раньше не приходилось петь перед публикой.

И все же я видел пещеру, и видел воду,

И видел узоры из воды и ветра.

Я видел - снег сверкал, как россыпь алмазов.

Я видел - ветры кивали мне, воды пели,

А лед отвечал им, и снег смеялся.

Я видел зверей в воде и на суше,

И они тоже смеялись и пели.

Они были добры ко мне,

И отвечали на все мои вопросы,

Но я не знаю, о чем я их спрашивал,

И не знаю, что они мне отвечали.

Я знаю пещеру, и ветви, и поющие воды,