размеров. Это и послужило одной из причин неожиданного возрождения
заброшенной территории: на траве под сочными кустами хорошо спалось.
Природа, как известно, не терпит пустоты; и как-то так случилось, что
вскоре все хоть сколько-нибудь ровные места оказались застроенными
хлипкими, но вечными будками, киосками, навесами и прилавками - фанерными,
жестяными, пластмассовыми, из прессованного картона, а то и просто клочок
земли огораживался брезентовыми полотнищами на легких рамах. Все эти
форпосты коммерческой инициативы торговали, в общем, одним и тем же; как
ни странно, официально признанные напитки находились здесь в подавленном
меньшинстве (кроме, пожалуй, пива, этой двуликой субстанции, играющей роль
сперва провокатора, а потом - врачевателя), а преобладали товары совсем
иного ассортимента: дешевая косметика, одеколоны и лосьоны с резким
химическим запахом цветов и овощей; порой же попадался и продукт
кустарного производства, смертельно-лилового цвета, в архаичных трифлягах
мутного стекла; и наконец, как бы для утехи ремесленников, много торговали
различными химикатами для обработки дерева - морения и полировки, - а
также консервами попроще и пирожками с начинкой неизвестной природы. Все
это стоило гроши - лиловая несколько дороже, но она была для аристократов
здешнего мирка, для гурманов. Место это, никакого официального
неименования так и не получившее, клиентура окрестила "Шанельным рынком".
Клиентура тут была тоже определенная: в большинстве - бывшие чиновники,
мелкие коммерсанты, коммерсуны, как их тут звали деклассанты; сошедшие с
круга проститутки; отставные воины самых низких рангов; неудачливые
виршеплеты и лицедеи. Иными словами, в подавляющем большинстве своем люди,
выброшенные центробежной силой из безостановочной центрифуги жизни, не
выдержавшие ее ускорений и перегрузок и нашедшие убежище и отдых в полном
отрицании целей и идеалов, в бездумном растительном существовании,
сузившие свой круг интересов и забот до ежедневной необходимости разжиться
жалкой мелочью, которой хватило бы на очередной взнос жаждущему организму.
Людей, занятых на производстве, было здесь значительно меньше - не потому,
однако, что их вообще было меньше среди предававшихся пороку, просто - это
были не их угодья, они собирались в другом месте, продолжавшем считаться
окраиной, хотя, как уже сказано, окраин давно не существовало, но были,
как и во всякой обширной и неоднородной среде, места большей и меньшей
плотности обитания. Однако этим клиентура не исчерпывалась: как уже
намекалось, здесь бывали не одни только отбросы общества. Порой в репейных
дебрях Шанельного рынка можно было встретить и людей известных, даже очень
известных, преимущественно из мира искусств, но попадались и чиновники;
они, соответственно нарядившись, приходили сюда, чтобы на какой-то, пусть
очень небольшой, срок выключиться из выматывавшего марафона жизни, - а
выматывала она всех, хотя и по-разному, - отрешиться от проблем, урвать
свой кусочек растительного счастья, но вовсе не для того, чтобы
понаблюдать за отверженными, как они считали, недостаточно
приспособленными к жизни неудачниками. Эти случайные посетители не
понимали еще, что не в силе и приспособленности людей было дело, но в
самой цивилизации, оттеснившей человека куда-то на задворки бытия и не
оставившей в повседневной, всеми молчаливо принятой за единственно
возможную, жизни почти никаких возможностей для простого человеческого
существования с ощущением единства со всей Вселенной, своей духовности,
чего-то, что и делало их людьми; не понимая, эти люди из благополучных
воспринимали первое свое, а потом и второе и третье посещение Шанельки,
как свою причуду, случайность, мелкий эпизод, некоторым образом даже
экзотический, эпизод из числа тех, какие можно в любой момент прервать и о
них забыть - и не предполагали они еще, что на самом деле это был первый
шаг к тому, чтобы в конце концов сделаться постоянными обитателями
репейного пустыря - и не потому, что стало меньше сил или способностей, но
потому, что в царившей здесь хмельной анархии было именно что-то
человеческое, не регламентированное, не подгоняемое секундной стрелкой, не
втиснутое в рамки повседневных дел и отсчетов; было что-то такое... Внешне
такие посетители в своих первоначальных сошествиях в ад не отличались от
прочих, - даже те, для кого фрак или визитка были профессиональной
одеждой, их не надевали, а облачались в более приспособленный к случаю
наряд. Тем не менее туземцы узнавали их с первого взгляда, но не гнали и
не обходились неуважительно, хотя честолюбие и корпоративность в каких-то
формах свойственны людям и на этом уровне бытия, - они даже по-своему
любили пришлых, как любят дурачков, которым можно бесконечно врать - и те
будут верить и у которых, пусть и глубоко припрятанные, всегда есть с
собой пусть небольшие, но деньги, и деньги эти можно выманить, выпросить
или просто украсть. Пришлые с их деньгами были одним из источников
существования местного населения - так вполне можно назвать постоянную
клиентуру рынка, которая часто неделями не отлучалась отсюда, под кустами
ночуя, оправляясь и совокупляясь, порой даже разводя на крохотных грядках
лук или редис, чтобы не так зависеть от стоившей денег закуски; зато они,
явившись сюда без всякой помпы, отбывали порой гораздо более торжественно:
на машине "скорой помощи" или прямо похоронной; к чести их надо сказать,
что почти никогда эти люди не увозились в лодках Службы Тишины: если не
говорить о мелких кражах (пятерки или десятки) у пришлых, закон здесь не
нарушался, уголовники если и были, то не промышляли, не случалось ни
насилий, ни убийств, львы и агнцы напивались и опохмелялись купно, а
бурные эмоции, приводящие к аффекту, были растеряны еще по пути сюда.
Правда, здесь всегда можно было купить что-то с рук, иногда очень
интересные вещицы за бесценок; не исключено, что были среди них и
краденые. Это, кстати, было одной из причин, привлекавших сюда
интеллектуалов, среди которых всегда было немало коллекционеров; начав
посещать Рынок в поисках дешевых раритетов, они позже возвращались сюда по
той причине, о которой уже сказано: здесь на них никто не давил и ничто не
давило, дух равенства царил тут, и как ни странно, среди, казалось бы,
далеко отброшенных от жизни людей всегда можно бью услышать все новости
самого разнообразного характера, уровень информированности был прямо-таки
потрясающим, многие вещи доходили сюда раньше даже, чем до кругов, которым
они предназначались. Надо полагать, вражеская разведка пользовалась этим в
своих интересах. Новости здесь обсуждались и оценивались на травке, в
перерыве между порциями пойла; местными пророками и мудрецами делались
выводы и выносились суждения; то был своего рода парламент или, скорее,
антипарламент, никому своих мнений не навязывавший, но не склонный
удивляться, когда в итоге получалось именно так, как они судили, - может
быть, потому, что жизнь они знали с черного хода, с изнанки, а по черному
ходу не только выносят мусор, но и приносят продукты, им пользуется
прислуга, а она - носитель и коллектор информации; все это заставляет
сделать вывод, - если только кто-то об этом хоть немного задумывался, -
что орден братьев во спирту был куда многочисленнее и разветвленнее, чем с
первого взгляда могло представиться здесь, где был лишь один из нервных
узлов этой сети. Так или иначе, сведения о суждениях Шанельного рынка
регулярно фигурировали в информационных сводках, предназначенных тем, кому
ведать надлежало. Но именно потому, вероятно, что здесь все было
нараспашку и ничто не таилось, вещие сюда практически не Заглядывали,
предпочитая нейтрализовать вражеских агентов вне пределов Рынка. Так что
лучшего места Форама при всем желании не мог бы найти - и для того, чтобы
исчезнуть, оставаясь у всех на виду, и чтобы сказать нужные слова так,
чтобы они в минимальный срок были услышаны максимумом людей, еще способных
что-то слышать и понимать.
все больше людей, небольшими группками, попадалось на пути, Форама
вернулся мыслями к Мин Алике. "Вернулся", впрочем, не то слово. Он и не
отлучался от нее мыслями, все, что он думал и делал с момента, когда
расстались, совершалось в ее присутствии, у нее на глазах и лишь после
безмолвного с нею обсуждения; и даже капитану Ульдемиру было невдомек, что
это была вовсе не только лишь метафора. Все знают, что при таких
безмолвно-заочных обсуждениях собеседники, даже самые упрямые, как
правило, быстро соглашаются с нашей неотразимой аргументацией, и Фораму
должно было бы удивить, что на сей раз это получалось далеко не всегда; но
так или иначе, он был с Мин Аликой, а она - с ним. Правда, обычно рядом
находился и некто третий: то дело, о котором, собственно, и шла в тот миг
речь. А сейчас на краткие мгновения он и она остались вдвоем, и можно
стало поговорить о главном.
наоборот, я тебе бесконечно благодарен за то, что (я уверен, это именно
так) без тебя, не узнай я тебя той ночью по-настоящему, а через тебя -
жизнь с новой стороны, я и не предпринял бы ничего столь сумасшедшего и
прекрасного, а предоставил бы событиям идти своим чередом, потому что, как
ты, может быть, уже успела заметить, я всю жизнь терпеть не мог
вмешиваться в чужие дела. Кажется, я говорил тебе об этом ночью, когда у
меня возникла вдруг неожиданная и неодолимая потребность рассказать все о
себе - мы о многом успели поговорить ночью, но всего я не помню... Я не
стал бы вмешиваться, если бы не ты; но раз уж взялся за дело, придется
продолжать. Я говорю это к тому, что то, что мне придется делать, с
первого взгляда может тебе и не понравиться. Тебе, наверняка, хотелось бы,
чтобы мы сейчас были вдвоем в твоем или моем жилье, спокойные и
безмятежные, и в голове у нас и в сердце не было ничего, кроме нас самих,
кроме любви; но вместо этого мне придется пить здесь всякую дрянь, не
исключено, что я и напьюсь, - не до потери сознания, конечно: здесь нельзя
будет, пожалуй, валять дурака и проносить мимо рта, если я хочу, чтобы мне
верили. Я сейчас выгляжу оборванцем, ты могла бы и не узнать меня,
столкнись мы лицом к лицу, и буду выглядеть еще хуже; ты, чистая и
хрупкая, ужаснулась бы, увидев. Но другого пути, если он и есть, я не
вижу; да и времени нет искать его. Пойми, я не оправдываюсь и не пытаюсь
переложить ответственность за мое решение на тебя, хочу просто, чтобы ты
не падала духом, чтобы знала: я с тобой и для тебя. Я сделаю все, что
Громыко Ольга
Маркелов Олег
Конюшевский Владислав
Мурич Виктор
Эриксон Стивен
Браун Дэн