Чтение 38–й страницы книги ~Все под контролем~

был в какой-то странный костюм, застиранный сверх всякой меры и сильно
помятый, мерзкого бледно-бледно-коричневого цвета, похожий не то на
больничную пижаму, не то на тюремную робу.

Я терялся в догадках: что за странный человек появился в месте моего
заключения?

Поначалу я решил, что это один из моих коллег, решивший осваивать
зону безвременья и заблудившийся в ней. Но как такое могло произойти,
если в соответствии с основополагающими принципами темпористики
случайные встречи в зоне безвременья абсолютно исключены? Однако у меня
и мысли не возникло нажать на браслете кнопку вызова охраны. Прежде чем
помочь человеку выбраться из зоны безвременья, я хотел узнать, входит ли
в его планы встреча с представителями власти?

Тем временем незнакомец подошел ко мне совсем близко. Взглянув на
меня бледно-голубыми глазами, в которых отражалась вековая усталость и
неизбывная вселенская печаль, он что-то произнес на незнакомом мне
языке. В силу своих профессиональных интересов, я в свое время изучил
многие языки, используя метод гипнопедии, но, как вам известно,
воспользоваться знаниями, полученными таким образом, в зоне безвременья
невозможно. Поэтому я только улыбнулся и развел руками, давая понять,
что не понимаю его вопрос. Он снова что-то произнес. На этот раз это был
не вопрос, а, как мне показалось, восторженное восклицание. При этом он
посмотрел вверх и сделал руками широкое движение, как будто очерчивая
контуры огромного круга. Я опять улыбнулся и покачал головой.

Я был уверен, что никогда прежде не встречался с этим человеком, но в
облике его сквозило что-то знакомое.

Я вспомнил, где видел это лицо, когда человек повернулся ко мне чуть
боком.

Помните знаменитый "Автопортрет с отрезанным ухом"?.. Да, у человека,
который стоял предо мной, тоже не было части левого уха.

- Винсент Ван Гог? - спросил я.

Человек, посмотрев на меня, улыбнулся, как мне показалось, несколько
удивленно и быстро кивнул. При этом он снова повернулся ко мне лицом, и
я увидел на левой стороне его груди темное влажное пятно.

Как известно, последний год жизни Ван Гог провел в приюте для
душевнобольных в Сен-Поль-де-Мозоле. 29 июля 1890 года после обеда Ван
Гог в одиночку ушел из приюта. Побродив по полю, он зашел в крестьянский
дом. Никого не застав дома, художник взял пистолет и выстрелил себе в
сердце. Но пуля, попав в ребро, отклонилась и прошла мимо сердца. Зажав
рану рукой, Ван Гог вернулся в приют. Умер он только ночью.

Не спрашивайте меня, каким образом в день своей смерти Ван Гог попал
в зону безвременья. Ответа я не знаю. Могу только предположить, что это
каким-то образом связано с психическим заболеванием, которым страдал
великий художник. По-видимому, он вернулся в свое время в тот же момент,
когда и покинул его, - ведь принципа сопряженности времен для него не
существовало! - поэтому никто и не заметил его отсутствия. Хотя гостил
он у меня довольно долго. Если он и пытался в своем времени рассказать
кому-нибудь о том, что с ним произошло, то история эта, скорее всего,
была принята за бред умирающего.

Оказавшись в зоне безвременья, Ван Гог забыл обо всех своих
недомоганиях. И даже рана в груди, которую он сам себе нанес, нисколько
его не беспокоила. Жажда творчества кипела в нем с неистовой силой. Он
знаками дал мне понять, что ему нужны краски, кисти и что-то, на чем
можно было бы рисовать. Я смог предложить ему только свой блокнот и
авторучку. Художник попытался сделать несколько набросков, но у него не
было навыков работы с материалами, которые у меня имелись. Авторучка
скользила у него между пальцами, а ее острый наконечник рвал тонкую
бумагу. Ван Гог ругался, комкал вырванные из блокнота листы и отбрасывал
их в сторону.

Я как мог попытался успокоить его, заверив в том, что в ближайшее
время достану для него холст, краски и кисти. Для этой цели я связался с
охраной и передал сообщение своему двоюродному дяде, в котором просил
его немедленно встретиться со мной.

Он пришел ко мне на свидание на следующий день. К тому времени у меня
уже был готов план. Замечу, что руководствовался я при этом вовсе не
корыстными интересами. Я просто хотел помочь несчастному художнику, у
которого каким-то чудом перед самой смертью появилась возможность
создать еще несколько живописных работ.

Но, решив помочь Винсенту, я подумал и о том, что, если работы его
будут выполнены современными материалами, то мне никогда не удастся
убедить кого-либо в том, что это прежде неизвестные, - да что там
неизвестные, несуществовавшие! - картины Ван Гога. А между тем я
собирался вернуть эти картины людям. Руководствуясь этими соображениями,
я вручил дяде записку к одному из моих коллег, который в кратчайшие
сроки мог достать все необходимое. Кстати, именно стремление к тому,
чтобы новые картины Ван Гога были приняты как подлинники, надоумило меня
продать их с аукциона. А как иначе я мог их представить? Подкинуть на
порог какой-нибудь картинной галереи? Глупость полнейшая! Это сразу же
породило бы сомнения в подлинности картин... Но отрицать не стану, свою
часть выручки от этой сделки я, естественно, получил.

Сразу хочу сказать, что мой дядя не имеет ни малейшего отношения к
тому, что вы называете аферой с картинами Ван Гога. Он даже не знал, с
чем имеет дело. Просто отправлял посылки по указанным мною адресам.

Итак, получив наконец холсты, краски и кисти, Ван Гог принялся за
работу. Надо было видеть, с каким упоением он отдавался ей! Он трудился
как одержимый! От начатой картины он мог отойти буквально на несколько
минут, только для того, чтобы присесть чуть в стороне, свесив руки с
зажатыми в них кистями между колен, и окинуть свое творение оценивающим
взглядом. Глядя на него, можно было понять, что он счастлив. Возможно,
как никогда в жизни.

Но каково было мне наблюдать за работой великого художника и знать
при этом, что через несколько часов после того, как Винсент вернется в
свое время, он должен будет умереть!

Я никак не мог решить, что же мне делать? Временами меня так и
подмывало нажать кнопку вызова охраны. В конце концов, почему я должен
был брать на себя ответственность за судьбу Ван Гога, когда у нас
имеется Департамент контроля за временем, который как раз и должен
заниматься подобными вопросами?..

Наверное, в итоге я именно так и поступил бы. Но до тех пор, пока Ван
Гог был занят работой и никуда, похоже, не собирался уходить, я решил
ничего не предпринимать.

Мы почти не разговаривали. Я о многом хотел расспросить Ван Гога, но
он не обращал на мои вопросы никакого внимания. И дело тут было вовсе не
в моем ужасном знании языка, на котором я к нему обращался. Художник был
всецело поглощен работой. Он не желал ни секунды тратить на что-либо
иное, кроме красок, накладываемых на полотно. Я так и не смог выяснить,
понимал ли он, что с ним произошло и где он находится?

Одна за другой появлялись картины, созданные неподражаемым
мастерством великого художника, его поразительным видением мира,
сочетающимся с болезненным воображением. Кстати, если вы внимательно
рассматривали его картины, то, несомненно, заметили, что фоном для них
послужило не что иное, как пустота, окружающая нас в зоне безвременья.

Ван Гог никогда не позволял мне смотреть на еще не законченные
работы. Обычно, наложив последний мазок, он окидывал картину придирчивым
взглядом, делал два шага назад и, склонив голову к плечу, как-то странно
усмехался. Мне так и не удалось понять, что за чувства он испытывал,
глядя на завершенную работу. Только после этого он бросал в мою сторону
быстрый, чуть лукавый взгляд и легким, едва заметным движением кончиками
пальцев подзывал меня к себе. Сам он при этом отходил в сторону, -
похоже, мои восторги по поводу его новой работы были ему совершенно
безразличны.

Если бы я знал заранее, что Ван Гог задумал написать мой портрет, я
ни за что не позволил бы ему сделать это. Кому, как не мне, знать, что
подобная картина, - портрет человека XXII века, написанный художником
XIX, - явилась бы грубейшим нарушением закона непрерывности временной
последовательности и первого принципа причинно-следственной связи. Но
Ван Гог, как обычно, показал мне уже законченную работу. Увидев ее, я на
какое-то время потерял дар речи. Видеть свой портрет, написанный рукой
гения, - это, скажу я вам, несравнимо ни с чем! Я не знал, что мне
делать, что сказать Винсенту. Я был настолько потрясен и взволнован, что
горло мне сдавил спазм, как будто я собирался разрыдаться. Когда же я
наконец смог в какой-то степени совладать со своими чувствами и
оглянулся, ища взглядом Ван Гога, рядом со мной никого не было. Он
просто исчез. Так же неожиданно, как появился.

В свое оправдание могу сказать только то, что продавать последнюю
картину я не собирался. Я хотел оставить ее себе, как память о встрече с
Винсентом Ван Гогом, которая никогда не могла состояться в реальности.

Глава 17

- Послушайте, Марин, почему вы не рассказали об этом с самого начала?
- спросил инспектор Фрост. - Для чего нужно было устраивать мистификацию
с продажей ранее неизвестных картин Ван Гога, если вы могли сразу
обратиться в Департамент контроля за временем? Вы же сами прекрасно
понимаете, что в данном случае вам невозможно предъявить никакого
обвинения? Напротив, лично я считаю, что вы действовали, руководствуясь
самыми наилучшими побуждениями. Ну, для чего нужно было всех вводить в
заблуждение?

Прежде чем ответить, Марин задумался.

- Ну, во-первых, я работал именно так, как привык. Недоверие к
Департаменту является одной из основных особенностей моей профессии. А