бичевали у столба, связанного, отсчитывая удары...
бича, а если ее из тапирьей шкуры сплели, да зашили свинчатку, да врезали по
черепушке...
за его ремень, повис мертвым грузом.
Хочешь над ямой висеть? Чтоб муравьи тебе яйца отъели? Не губи, благодетель!
Опомнись!
серебром мундире, - внезапно отбросил хлыст, шагнул внутрь круга и вытянул
из-за пояса плетку, в точности такую, о какой говорил Кобелино, - толстую,
короткую, с тяжелым, оттянутым книзу концом. Лица его не было видно, но бычий
загривок, уверенный шаг и очертания пузатой высокой фигуры подсказывали, что он
безжалостен. Плеть поднялась, юноша, с ужасом взвизгнув, попробовал увернуться,
но толстый плетеный шнур опустился прямо ему на голову. До Саймона долетел
отчетливый хруст разбитой кости, толпа у кабацких дверей глухо загомонила,
Гилмор застонал, сжимая ладонями виски; кожа его посерела, будто это он бился
сейчас в агонии у ног человека с бычьим загривком.
выдохнул и сел. Мулат ворочался за его спиной, постанывал, бормотал: "За что,
хозяин? Я ведь... Я ведь только..." Гилмор по-прежнему не поднимал головы. Под
мышками его белого пиджака стали расплываться потные пятна.
Аргентинской улице? - ровным голосом произнес Саймон. Сзади послышалось
утвердительное мычанье, и он врубил двигатель.
его холодной яростью. Разум разжигал ее, подсказывая, что Кобелино, в сущности,
прав: может, ему удалось бы вытащить парня, но шум получился бы преизрядный и
дело без трупов не обошлось. Как говорил Чочинга, взявши кабаний след, не трать
время у крысиной норы. В сущности, это было вечной неразрешимой дилеммой: он не
мог успеть всюду и защитить всех, кто нуждался в защите, и даже когда он
являлся вовремя, ему приходилось выбирать - спасти ли одного невинного,
пожертвовав внезапностью атаки, или довести задуманное до конца, дабы защитить
многих и многих. Дик Две Руки решил бы эту задачу по-своему, тут же сделавшись
горьким камнем или лавиной в извилистом овраге, но Ричард Саймон уже избавился
от торопливого юного задора. Он не сворачивал на пройденные пути; каждый из них
был уместен в определенных обстоятельствах, а здесь и сейчас, в этом опасном
городе, он выбрал дорогу Теней Ветра.
ловкость, ибо на Тайяхате змей не считали символом зла и жестокости. Но в
Поучениях Чочинги было намного больше смысла, чем казалось юному Дику Две Руки;
ведь только опыт, возраст, перенесенное горе, победы и поражения способны
явиться ключом к чужой мудрости. Ричард Саймон им обладал.
открыто, не таясь, ибо срослись с властью и сами были уже этой властью, -
мудрость Чочинги приобретала совершенно определенное значение. Министры тут
являлись вождями мафиозных кланов, правительство - местом разборок бандитов,
боровшихся за влияние и власть, народные избранники - сворой продажных крыс,
народ - стадом безгласных овец, плативших двойные подати; деньги тут делились
на "белые" и "черные", люди - на бандеросов и "шестерок", и вся их страна
являлась землей войны, где прав богатый и сильный.
сильным, самым безжалостным, внушающим страх; если к тебе протянуты кулаки,
стань кулаком, самым крепким, железным и сокрушительным; если вокруг - кишат
змеи, стань среди них главарем и сделай так, чтоб они захлебнулись собственным
ядом. И соверши все это с пугающей быстротой, где силой, где хитростью, как
положено тени в мире теней; стань эхом тишины, мраком во мраке, выбери нужный
миг - и ужаль!
Смоленского проезда до Одесского бульвара. Форма его напоминала согнутую руку;
у локтя действительно рос гигантский баобаб и стояло каменное двухэтажное
здание, чей фасад следовал изгибу переулка, делясь на две равные части. Слева,
за широкими деревянными дверцами в стиле салунов Дикого Запада и витриной с
изображением красного коня, располагался кабак; справа, за дверью поуже, была
похоронная контора, окно которой украшали ленты и венки с бумажными цветами,
деревянные и металлические кресты, а также гроб, затянутый поддельным муаром.
Между кабаком и похоронным заведением, на самом углу, виднелись глухие ворота,
ведущие, очевидно, во двор. Саймон предположил, что там стоит катафалк и
находится конюшня. На воротах была намалевана фигура в длинном плаще, знак
покровительства Монтальвана и Медицинского департамента.
направился к стойке. Она поблескивала жестью у торцовой стены вытянутого
длинного помещения; с одной стороны ее подпирала пивная бочка в человеческий
рост, с Другой, в просторной нише, находился бильярдный стол, а за ним -
приземистый буфет с плотно затворенными дверцами. На буфете тихо наигрывал
радиоприемник чудовищной величины - корпус из черного дерева длиною в метр,
массивные Круглые ручки регулировок и стеклянная панель с разметкой Диапазонов.
За стойкой, макая длинные усы в пивную лужу, Дремал лохматый коротышка-бармен,
трое мордастых парней Гоняли шары, перебрасываясь редкими фразами, и еще двое,
устроившись у бочки, сосредоточенно сосали из кружек и раскачивались в такт
мелодии.
глаз, затем - другой, не говоря ни слова, сгреб монету и нацедил напиток в
маленький стакан.
кабляеров скидки нет. Вот постричь могем за бесплатно!
раздражение, отвернулся к нише. Мордастые, не глядя на него, передавали кий
друг другу, лениво толкали шары, толкуя о чем-то своем:
топориком, а опосля до родичей дошло, мамаши да сеструхи...
застукал и принялся бухтеть...
ясным взглядом - мол, что с меня взять, с "шестерки"? - разговаривай, хозяин,
сам. Мигель скорчился на табурете, уткнувшись подбородком в набалдашник трости;
лицо его все еще отливало серым, а руки мелко подрагивали. Саймон покосился на
бармена. Глаза у того были опять закрыты, кончики тараканьих усов плавали в
пивной пене. Сплюнув со злостью в стакан, Саймон прижал их ладонью.
прозвищу Пакостник. Не видел такого?
приросла к стойке.
Трое мордастых - один поигрывал кием - приближались к нему слева, а справа, от
бочки, слышалось грозное пыхтение. Проверка, несомненно, - мелькнула мысль. Он
поднял стакан и выплеснул пиво в усатую рожу бармена.
кий просвистел над ним и раскололся о стойку. Стремительно повернувшись и
присев, Саймон ударил в пах ближайшего из нападавших, свалил и припечатал
затылком к полу. Двое прыгнули на него, пытаясь выкрутить запястья; свирепо
оскалившись и поднимая обоих на вытянутых руках, он смотрел, как бледнеют их
лица. Он мог бы убить их, столкнув головами, переломав ребра или шейные
позвонки, но убийство было бы нарушением правил: его испытывали, и только. Он
отшвырнул обмякшие тела; один из мордастых вылетел в окно под жалобный
стекольный звон и вопль Кобелино, другой, сметая шары, проехал по бильярдному
столу, свалился вниз и замер у буфета.
сгреб одного за воротник и перебросил через стойку. Это явилось актом законной
самозащиты: усач уже целил в него из обреза, и пушка была такой, что в стволе
поместился бы палец. К счастью, выстрелить он не успел - под тяжестью упавшего
ствол дернулся вниз, приклад - вверх, ударив коротышку под челюсть. Саймон
потянулся за ружьем, уже прикидывая, как расстреляет бочку, буфет и
радиоприемник, но тут, как раз со стороны буфета, послышались аплодисменты. Он
повернул голову: буфетные дверцы были распахнуты, за ними, в полутьме, неясно
виднелась лестница, а перед тусклым серым квадратом входа стоял лысый мужчина в
годах, невысокий, но жилистый, с каким-то смазанным, незапоминающимся лицом.
Это, правда, не касалось глаз - они были хищными, внимательными, и взгляд их
подсказывал Саймону, что человек перед ним не простой, склонный к внезапным
решениям и авантюрам.
которые начали кряхтеть и шевелиться, - Браво! Кажись, я тебя недооценил, э?
Блиндаж, поднимайся! У нас гости дорогие, а ты тут разлегся и слюни пускаешь.
Нехорошо! -Заметив Кобелино, он усмехнулся, потом ощупал цепким взглядом
Гилмора и вдруг, не меняя тона, предложил: - В отстрельщики ко мне пойдешь, э?
Такому умельцу трех горстей песюков не пожалею. Сам будешь отмерять. А ручки-то
у тебя лопатистые, парень, горсть увесистая выйдет.
Березин Федор
Контровский Владимир
Володихин Дмитрий
Ильин Андрей
Шилова Юлия
Сертаков Виталий