Чтение 38–й страницы книги ~Молот и Крест~

прекратить хольмганг после первых капель крови, могли устроить потасовку
за нужником и не тратить время всей Армии.

- Но скажи мне, петушок... - Теперь Бескостный говорил в наступившем
молчании; сверкая глазами, он прошел вперед. - Что ты можешь сделать,
чтобы получить мою дружбу и поддержку? А? Потому что между нами тоже
кровь. Что ты мне предложишь в обмен на нее?

Шеф повернулся и возвысил голос, вложив в него вызов и презрение, так
чтобы Армия знала: он не смолчал перед Айваром:

- Я могу дать тебе кое-что, Айвар Рагнарсон. Я уже пытался однажды
дать это. Мы знаем, что сам ты это не можешь получить. Нет, я не о женской
юбке... - Айвар шагнул назад, глаза его не отрывались от лица Шефа, и Шеф
знал, что теперь Айвар никогда не оставит его, никогда не забудет его
слов, пока один из них не умрет. - Нет. Дай мне пятьсот человек, и я дам
кое-что тебе и всей Армии. Дам машины, которые мощнее христианских. Оружие
сильнее, чем то, что использовалось раньше. И когда я сделаю все это, я
дам тебе кое-что еще.

- Я дам тебе Йорк!

Он закончил выкриком, и Армия подхватила его крик, раздался
одобрительный лязг оружия.

- Хорошая похвальба, - ответил Айвар, взглянув на Сигварта, на
гебридцев, на группу носителей подвесок. Все они собрались вокруг,
поддерживая Шефа. - Но печально кончится она для парня, если он не
выполнит своего обещания.

Трудно решить, когда английской зимой наступает рассвет, подумал Шеф.
Облака опускаются до самой земли, попеременно проносятся потоки дождя и
мокрого снега, солнце не может пробиться сквозь тучи. Ему нужен свет для
работы. Но пока придется ждать.

Он пошевелил занывшим телом под слоем пропитанной потом шерсти,
которая по-прежнему была его единственной одеждой, и под слоем жесткой
кожи - единственных доспехов, которые он успел приобрести. Пот остывал
после многих часов тяжелой работы. Больше всего ему теперь хочется
раздеться и растереться сухим плащом. И люди в темноте вокруг него должны
испытывать то же самое.

Но каждый из них должен теперь думать только об одном, выполнять
только одну обязанность; много раз повторяя и повторяя, он учил их этому.
Только Шеф представлял себе общую картину, видел, как сочетаются все
части. Только он мог предвидеть сотни неправильностей и несоответствий.
Шеф не боялся смерти или увечья, боли, стыда или позора - обычных страхов
поля битвы; они забываются в возбуждении и боевой ярости. Он боялся
непредсказуемого, неожиданного, сломанной спицы, соскользнувшего рычага -
всего, что может выйти из строя в новой неведомой машине.

На взгляд опытного ярла пиратов, Шеф все делал неверно. Люди его
замерзли, устали, не понимали происходящего.

Но это будет совсем новый тип сражения. Такое сражение не зависит от
того, что чувствуют люди и как они сражаются. Если все будут точно
выполнять приказ, никому не нужно действовать особенно хорошо. Эта битва
будет напоминать пахоту или выкорчевывание древесных пней. Ни славы, ни
героических деяний.

Глаза Шефа уловили вспышку пламени. Да. Еще искры, больше пламени,
вокруг огни - все из разных источников. Теперь стали видны очертания
домов, из них поднимался дым, раздуваемый ветром. Огни осветили длинную
линию стены с воротами, в которые две недели назад бился таран
Рагнарсонов. Вдоль всей выходящей на восток стены викинги поджигали дома.
От них отходили длинные полосы дыма, люди бежали вперед с поднятыми
лестницами - неожиданное нападение, летят стрелы, ревут боевые трубы,
первые нападающие отступают, их место занимают новые. Шум, пламя, набеги -
все это безвредно. Скоро английские предводители поймут, что атака ложная,
и обратят свое внимание на что-нибудь другое. Но Шеф помнил отчаянную
медлительность и путаницу эмнетских рекрутов; у англичан мало что решают
замыслы предводителей. К тому времени как им удастся уговорить своих людей
не верить собственным глазам, Шеф искренне надеялся, что он уже выиграет
сражение.

Пламя, дым. Рог на парапете трубит тревогу, прямо перед собой на
стене Шеф видит слабые признаки деятельности. Пора начинать.

Шеф повернул направо и размеренно пошел вдоль длинного ряда домов у
северной стены, легко помахивая алебардой. Ему нужно насчитать четыреста
двойных шагов. Насчитав сорок, он увидел громоздкий корпус первой боевой
машины, команда сгрудилась у выхода из переулка, где с таким огромным
трудом сооружала эту машину. Шеф кивнул, древком алебарды дотронулся до
стоящего впереди человека - Эгила из Скейна. Эгил серьезно кивнул и начал
топать ногами попеременно, трудолюбиво отсчитывая каждый раз, как его
левая нога касалась земли.

Заставить их делать это оказалось самым трудным. Так не похоже на
поведение воина. Не так должны вести себя дренгиры. Их люди будут над ними
смеяться. И вообще разве человек может сосчитать так много. Шеф дал Эгилу
пять белых камешков, по одному на каждую сотню, и один черный - для
последних шестидесяти шагов. Досчитав до пятисот шестидесяти, Эгил должен
начать действовать. Если не собьется со счета. Если его люди не будут над
ним смеяться. К этому времени Шеф обойдет всю линию и вернется на свое
место посредине. Он не думал, что люди Эгила будут смеяться. Десять
подобранных им счетчиков - все известные воины. Они определяют, что такое
достоинство.

Вот задача предводителя в этом новом типе битвы, думал Шеф на ходу.
Подбирать людей, как плотник подбирает куски дерева, которые составят
основу дома. Он насчитал восемьдесят, увидел вторую машину, дотронулся до
Скули Лысого, увидел, как тот сжал камешки и начал счет, прошел дальше.
Соединять все куски вместе, как делает плотник.

Должен быть более легкий способ делать это, сказал он себе, проходя
третью и четвертую машины. Для римлян, с их умением считать, это было бы
легче. Но он не знал, на каком горне ему раскалить для себя это новое
искусство.

Следующие три машины в ряду занимал экипаж Бранда. Дальше гебридцы,
они сжимали свои недавно откованные алебарды.

Странно, но к нему явилось множество добровольцев. После хольмганга
он попросил у Сигурта Змееглазого пятьсот человек. В конечном счете ему
понадобилось больше двух тысяч - не только управлять машинами и делать
отвлекающие действия, но и рубить лес, придавать бревнам нужную форму,
выковывать необходимые для сборки большие гвозди, тащить громоздкие
сооружения по скользкому склону от Фосса. Но люди, которые все это делали,
не были присланы Сигуртом, Айваром или вообще кем-то из Рагнарсонов,
которые держались в стороне. Это все были люди из малых экипажей, еще не
участвовавшие в боях, последние ряды Армии. И очень многие из них носили
подвески Пути.

Шеф с беспокойством замечал, что вера в него Торвина и Бранда
распространяется все шире. О нем начали рассказывать разные истории.

Если все пройдет хорошо, скоро у них будет еще о чем порассказать.

При счете в четыреста двенадцать он дошел до последней машины,
повернулся и пошел назад, на этот раз быстрее, потому что считать уже не
нужно. Все время становилось светлее; шум у восточной стены достиг
максимума, дым по-прежнему поднимался в туманное небо.

И тут, непрошеный, в памяти его возник стих - стишок из детства:

Возле брода, поросшего ивами, у деревянного моста,

Лежат старые короли, под ними их корабли...

Нет, неправильно. Детский стишок вот какой:

Пыль вздымается к небу, роса падает на землю,

приближается ночь...

А что же это за другой стих?

Шеф остановился, согнулся, словно его схватили конвульсии. Что-то
ужасное происходит в голове - и как раз тогда, когда у него нет на это
времени. Он начал распрямляться. Увидел подходящего Бранда. У того было
озабоченное выражение лица.

- Я сбился со счета.

- Неважно. Теперь видно на сорок шагов. Начнем, когда начнет Гумми.

- Вот что... - Бранд нагнулся и прошептал Шефу на ухо. - Пришел из
тыла человек. Он говорит, что Рагнарсонов за нами нет. Они не идут за
нами.

- Тогда справимся сами. Но вот что я тебе скажу: и Рагнарсоны, и те,
кто не будет участвовать в бою, не получат доли.

- Начали!

Шеф был у своей машины, вдохнул успокоительный запах опилок. Он
нырнул в ее корпус, повесил алебарду на гвоздь, который сам прибил
накануне, занял свое место у заднего рычага и надавил всей своей тяжестью.
Машина медленно, со скрипом двинулась к стене.

Английским часовым показалось, что двинулись дома. Но не маленькие
приземистые мазанки, которые были здесь раньше. Нет, в поднимающемся
тумане вперед словно двинулись залы, церковные башни, колокольни. Неделями
смотрели часовые со стен на все, что можно увидеть. А теперь предметы сами
движутся к ним. Это тараны? Неиспользованные лестницы? Укрытия каких-то
дьявольских приспособлений? Сотня натянутых луков выпустила стрелы.