созданий, которые могли бы производить такие звуки вместо обычных шагов.
Каждый был зловещее по виду, чем предыдущий, пока в мозгу не зарезвились
чудовища. Одно чудовище не было неземным, относясь более к По, чем к
Хайнлайну или Брэдбери. Готическим, а не футуристическим, не только с
Земли, но и из земли.
у двери. Незапертой двери.
дернуть ее на себя, и тогда он бы оказался лицом к лицу с "гостем". Но он
не мог сдвинуться, словно врос в пол, как деревья в холмы, которые
поднимались за домом. Хотя он сам придумал такой план, предусматривающий
встречу, хотя не убежал, когда у него была возможность. Эдуардо убедил
себя, что сохранность его рассудка зависит только от того, как он встретит
этот последний ужас ночью и удастся ли ему остановить его в прошлом.
Теперь же он почти парализован и совсем не уверен, что бегство было таким
уж неверным выходом.
двери.
изучало ворону в дуршлаге? Крыльцо было темным, и только свет с кухни
просачивался через закрытые окна. Может ли оно вообще видеть ворона?
темноте лучше чем самая глазастая кошка, потому что оно само из темноты.
слыхал их годами, потому что тиканье стало частью фона, белым звуком. Но
теперь он его слышал, громче, чем когда-либо, как будто палочка бьет:
медленно, рассчитанными ударами по приглушенному барабану на
государственных похоронах.
подгонял себя самого. Давай, ты, ублюдок, ты трус, ты старый тупой дурак,
шевелись!
одним движением.
но он не мог сделать этого. Никак не мог.
тот стучал, молотил, оглушал.
и гниющего. Такого ему, не доводилось ощущать никогда в жизни.
полированная, желтая и блестящая, - начала поворачиваться. Сверкнувший
свет, отражение кухонных ламп потек по мягкому изгибу ручки, пока она
медленно вращалась. Очень медленно. Свободная щеколда вышла из гнезда с
коротким клацанием меди о медь.
груди, так разбухло, что переполнило легкие. Тяжелое дыхание причиняло
боль.
неоткрытой. Язычок щеколды снова погрузился в приемник. Миг появления
откладывался, может быть, уходил навсегда, как и его удалявшийся гость...
ручку и распахнул дверь одним бешеным, судорожным движением. Он оказался
лицом к лицу со своими самыми худшими страхами. Потерянная дева,
освобожденная после трех лет в могиле: жилистая, скрученная масса серых
волос с грязью, безглазые впадины. Мясо отвратительна сгнившее и
потемневшее, невзирая на сохраняющее действие бальзама, проблески чистых
костей посреди иссохшей воняющей ткани. Губы, обнажившие зубы в широкой,
но не веселой улыбке. Потерянная дева стояла в своем рваном и изъеденном
червями саване: сине-голубая материя, - покрытая расплывшимися пятнами
трупной жидкости. Она подняла руку и вытянула ее к нему. Ее вид наполнил
его не просто ужасом и отвращением, но отчаянием. Боже! Он погрузился в
море холодного черного отчаяния от того, что Маргарита превратилась в это,
согласно непреклонной судьбе всех живых существ.
месте, на небесах, у Бога. Может быть, сидит рядом с Богом! Маргарита это
заслужила и сидит рядом с Богом, далеко от своего тела. Сидит рядом с
Богом!
будет в порядке, что он сохранит рассудок и сможет поднять ружье и снести
ненавистную тварь с крыльца. Слать в нее пулю за пулей, пока она не
потеряет последнее сходство с Маргаритой, пока не станет просто кучей из
крошева костей и кусков мяса, и больше ей не удастся погрузить его в такое
отчаяние.
заменитель, но и сам путешественник: две встречи вместо одной. Пришелец
обхватил тело, повис на спине, и проник во все впадины, уселся на мертвую
женщину как на лошадь и залез ей внутрь. Его собственное тело казалось
каким-то мягким и плохо приспособленным для столь сильной гравитации,
которую он здесь встретил. В этих условиях он нуждался в подпорке, в
некоем транспортном средстве. Сам был черным, черным и гладким, кое-где
покрытый красными пятнами. Казалось, состоял только из этого обвившегося и
корчащегося придатка, который на мгновение показался таким же жидким и
гладким, как змея, но в следующий момент, заостренным и суставчатым, как
ноги краба. Но он не был ни мышечным, как кольца змеи, ни панцирным, как
краб, а клейким, желеобразным. Эдуардо не разглядел ни головы, ни рта,
никаких знакомых черт, которые могли подсказать, где низ, а где верх. У
него было всего несколько секунд чтобы осознать то, что он успел заметить,
бросая короткие взгляды. Увидев эти блестящие черные щупальца: как они
шевелятся в грудной клетке трупа, он понял, что на теле трехлетней
давности осталось гораздо меньше плоти, чем ему показалось вначале и что
видимость объема перед ним создавал наездник на костях. Его переплетенный
придаток выпячивался там, где когда-то были ее сердце и легкие, обвивался,
как виноградная лоза вокруг ключиц и лопаток, вокруг плечевой и лучевых
костей, вокруг берцовых. Даже заполнял пустой череп и пузырился за
ободками пустых глазниц! Это было больше, чем он мог выдержать и больше,
чем то, к чему его приготовили книги. Это было больше, чем "чужое":
неприглядность, которую он не мог вынести. Он услышал, как кричит, слышал,
но не мог остановиться, не мог поднять ружья, потому что вся его сила ушла
в этот крик.
пять секунд с тех пор, как он распахнул дверь, до того, как сердце сжал
смертельный спазм. Несмотря на то, что маячило на пороге кухни, невзирая
на мысли и ужасы, которые проносились в его мозгу за этот момент времени,
Эдуардо знал, что число секунд было точно такое - пять. Потому что
какая-то часть его продолжала считать тиканье часов, - похоронный ритм, -
пять тиканий, пять секунд. Затем опаляющая боль взорвалась в нем; мать
всех болей, вызванная не силой пришельца, но поднявшаяся изнутри. В
сопровождении белого света, яркого, как вспышка ядерного взрыва, а дальше
- все стирающая белизна, которая смыла пришельца из его видения и все
тревоги мира из его сознания. Покой. Мрак. Тишина...
повреждение нервов, Джеку пришлось пробыть в Реабилитационном Центре
Феникса дольше, чем он рассчитывал. Моше Блум, как и обещал, научил его
дружить с болью, воспринимая ее как свидетельство выздоровления. К началу
июля, через четыре месяца после того, как его ранили, постепенно
уменьшающаяся боль так долго уже была его постоянным компаньоном, что
стала не только другом, но и сестрой.
ходить, хотя все еще нуждался в поддержке не одной, а двух тростей. В
действительности он редко использовал обе, иногда вообще ни одной, но
всегда боялся без них упасть, особенно на лестнице. Хотя и медленно, он
обретал прежнюю устойчивость, однако под случайным воздействием блуждающих
нервных импульсов одна из двух ног время от времени начинала
подволакиваться, заставляя с усилием сгибать колено. Подобные неприятные
сюрпризы делались все реже с каждой неделей. Он надеялся избавиться от
одной тросточки к августу, а от второй к сентябрю.
двигаться легко, как на воздушной подушке, сопровождал Джека к главному
выходу, пока Хитер подгоняла машину со стоянки. Терапевт как обычно, был
одет во все белое, но его ермолку украшала разноцветная вышивка:
ежедневно.
возвращаются все функции и он снова доверяет телу, начинает воображать,
что больше над собой работать не надо. Но лечение продолжается даже тогда,
когда он об этом не подозревает.
серьезные проблемы. Им приходится сюда возвращаться и снова лечиться,
чтобы только получить обратно то, что они потеряли во второй раз.