пузырьки газа, иссиня-бурый туман, от которого першит в горле, - вот что
такое место моего курдляндского приземления, вот куда меня занесло через
249 лет, как показывает счетчик. Облетев на приличном расстоянии сияющую
Луну, которая когда-то так меня одурачила, я направился к северу,
зеленеющему у кромки полярного снега, далеко за кормой корабля оставив
серую сыпь городов. Когда я в первый раз спустился по трапу, то чуть не
утонул в грязи - влажный, искрящийся травяной ковер оказался попоной топи.
Чего-либо столь же заляпанного грязью, как корма моей ракеты, я, пожалуй,
еще не видывал. О привале и думать нечего. Придется, похоже, выдолбить
себе пирогу, а лучше всего взять водно-грязевые лыжи. Ночью - бульканье,
хлюпанье, всплески, чмоканье болотных газов. А уж воняет! Некуда было так
спешить.
по самый нос всего за неделю. Надо начинать ускоренную разведку. Но как ее
ускоришь в таких условиях? Поскольку вчерашний день был нулевым,
сегодняшнему присваиваю номер первый. Обратно вернулся вымазанный как сто
чертей, зато видел курдля. Впрочем, это с таким же успехом мог быть Куэрдл
или же QRDL. Было слишком темно, даже в поле зрения ноктовизора, чтобы
толком разобраться. Чудовищная тварь. Он все проходил мимо меня, проходил
и проходил, и конца этому прохождению не было, хотя шел он все время
рысью. Что ему грязь, если у него ноги как башни. Я оценил его в четверть
мили, или, если хотите, узла - учитывая водянистый характер местности.
Выходит, я видел натурального курдля. Курдли существуют. Это животные, а
не какие-то там градозавры. Но может ли мое наблюдение служить
доказательством?
разведка, на этот раз днем.
еще не оправился от потрясения. Я собственными глазами видел, как большой
курдль подошел к курдлю поменьше - это было в чистом поле, довольно даже
сухом, заросшем рыжеющей травкой, в какой на Земле водятся рыжики, - так
вот, значит, подбежал он к этому малышу, который спокойно пасся себе,
тщательно обнюхал его, и тут великана вырвало, а тогда тот, маленький,
припал сперва на передние, потом на задние колени, в точности как верблюд
(по размерам больше кита), съел все это, облизнулся и завыл. И завыл он
так дико, глухо, хрипло и так тоскливо, так безнадежно и мрачно, словно
голосили эти вечно пасмурные просторы, - у меня просто мороз прошел по
телу, еще переполненному омерзением. Тогда тот, побольше, схватил
коленопреклоненного за ухо и, оборвав его одним щелканьем пасти, начал
жевать, методично чавкая и шевеля губами вверх-вниз, как корова,
обгрызающая молодые побеги. Потом надгрыз тому второе ухо, но сразу же
выплюнул, словно оно ему не понравилось. Тогда малыш, припавший к земле,
зашевелился. Его явно тошнило. Большой и маленький курдли, глядя друг
другу в стеклянные вылупленные глаза, зарычали так, что у меня волосы
стали дыбом. Затем поднялись, стали рыть землю задними ногами и разошлись
без спешки в разные стороны. Что бы это значило? Я осторожно приблизился к
затоптанному месту, с поистине колодезными ямами - следами их ног; ноги у
них расширяются у пятки, и каждая шире небольшой виллы. Из зеленоватой
лужи величиной с пруд тишком, молчком вылезали низкие, сгорбленные
существа, вполне гуманоидные, двуногие, но сзади у каждого имелась лишняя
пара куцых конечностей, по которым стекала не то чтобы вода, а, скорее,
жижа, о происхождении которой я предпочитал не задумываться. Они были явно
знакомы с цивилизацией, потому что носили одежду, и притом двубортную, с
пуговицами спереди и сзади, а также широкие хлястики - в точности как у
реглана; а эти их добавочные отростки были вовсе не ноги, но полы одежды,
напоминающей сшитый из двух половин фрак. Я принял их за конечности,
потому что они мешкообразно оттопыривались и размеренно покачивались на
ходу; но потом кто-то из них сунул туда руку, и в ней появился бурдючок,
который был немедленно приложен ко рту. Значит, это были карманы для еды и
питья. То и дело прикладываясь к своим бурдючкам, они понабирали в мешки
водорослей, плавающих в луже, затем один, повыше ростом, что-то прокашлял,
все выстроились в длинную шеренгу, и откуда-то - понятия не имею, откуда -
появился письменный стол. Должно быть, складной, и кто-нибудь нес его на
спине, как рюкзак. Тот, повыше, уселся за стол, и образовавшаяся на моих
глазах длинная очередь начала медленно продвигаться вперед; проходя перед
сидящим - каким-то чиновником, в этом я уже не сомневался, - каждый
поочередно предъявлял ему белый треугольник, зажатый в руке, то ли
удостоверение, то ли просто карточку из плотной бумаги или пластика.
Чиновник, рассевшись с широко расставленными и согнутыми назад коленями,
со всеми вел себя одинаково: смотрел на карточку, потом на лицо
проверяемого и наконец заглядывал в небольшую, но очень толстую, мокрую,
грязную книгу или тетрадь, водя пальцем по страницам, как если бы искал
там нужный номер. Затем брал треугольник, клал на стол, шлепал печатью и
издавал отрывистое покашливание, а я не мог взять в толк, как это он может
делать все сразу: ведь чтобы листать книгу, требовалась третья рука, а у
него, безусловно, были всего лишь две, но тут я заметил, что сидит он не
на стуле, а на одном из своих собратьев, и тот, согнувшись под тяжестью
чиновника, поминутно подсовывает ему какой-то список или каталог. Шло это
довольно гладко, но у меня занемели ноги от стояния в неудобной позе за
кучей грязи; наконец проверка кончилась, стол со сложенными ножками
взвалили кому-то на спину, все построились в колонну по трое и зашагали
прямо к линии горизонта, туда, где синел густой лес. Я все это время сидел
пригнувшись, не решаясь высунуть носа. Вернувшись в ракету, долго мылся,
чистил и драил одежду, особенно обувь, и размышлял об увиденном.
отошел от ракеты на добрых пятнадцать узлов, места там гораздо суше, но из
расположенного по соседству болота плывут над самой землей белесые полосы
тумана. Сперва я встретил одинокого курдля-самца - он спал на солнце,
которое висело еще довольно низко. Должно быть, сны ему снились плохие,
потому что он ужасно хрипел, а когда вздыхал, из его полуоткрытой пасти
вырывался настоящий вихрь, разгонявший влажные испарения. Вонь едва не
свалила меня с ног, поэтому я выполнил обходной маневр и зашел с
наветренной стороны, чтобы сделать несколько снимков. Это удалось бы как
нельзя лучше, но, увы, при перезарядке кассеты упали в яму, заполненную до
краев водой и грязью, - след его ног, но я не решился нырнуть в эту липкую
лужу. Этот курдль был настоящий колосс. Издали я было принял его за
какой-то корабль, выброшенный бурей на берег, пока не увидел, как
раздуваются от дыхания его бока. Со спины у него свисали лохмотья линяющей
шкуры. Большой части хвоста недоставало. Потом в путеводителе я нашел
описание таких особей - они теряют хвост, потому что сами его надгрызают.
Такой курдль, обычно уже поседевший и серьезно пораженный склерозом,
зовется плешехвостом. Как я вскоре убедился, старик был обитаем. Я снимал
его с разных сторон, записывал на пленку его стоны во сне, а после,
проголодавшись, подкрепился сухим провиантом, который взял с собой. Уже
темнело, когда во все еще раздвинутой пасти засветились огни. Значит,
курдли все-таки извергают огонь, подумал я, полагая, что это
самовозгорание; но то были фонарики идущих друг за другом существ, таких
же, как встреченные мною накануне. Однако эти одевались немного иначе. На
них были треуголки a la "пирожок", несколько, осевшие от влаги, и
маленькие фраки, перехваченные шарфами разного цвета. На шарфах что-то
блестело, возможно ордена или медали, но с каждой минутой становилось все
темнее, и даже с помощью полевого бинокля я не смог разглядеть получше из
своего укрытия. На этот раз существ выпало из курдля очень много, чуть ли
не две сотни. У меня на глазах они побежали навстречу друг другу, словно в
атаку, но вместо того, чтобы сразиться, начали карабкаться друг на дружку,
подскакивая и выгибаясь. Выглядело это как акробатический номер: они
образовали четыре центра влезания, четыре столба из вцепившихся друг в
дружку существ сотрясались от напряжения неподалеку, от спящего великана,
а другие все прыгали на них и поспешно лезли наверх, словно бы решив, в
коллективном помешательстве, соорудить из самих себя лестницу до самого
неба, живую Вавилонскую башню; наконец с верхушек четырех телесных колонн
они начали перебрасывать арки, сплетая руки и ноги, и тут меня словно
током ударило: я понял, что они, собственно, делают. Из собственных тел
они создали подобие курдля! Но безумием это вовсе не было, а если и было,
то в их безумии имелась своя система, потому что один из них, покрупнее,
весь обвешанный шарфами и знаками отличия, покрикивал в рупор мегафона; он
явно руководил их усердным хватательным восхождением. Припомнив о том, что
я вычитал в библиотеке МИДа в самых старых отчетах об экспедициях, я
решил, что псевдокурдль двинется с места, хотя в то же самое время
сознавал, что это невозможно физически. Тем временем взошла луна, и хотя
вообще-то я не испытывал к ней симпатии - она напоминала мне о прежнем
конфузе, - теперь она помогла мне своим сиянием. При полной луне я до тех
пор разглядывал лжекурдля в ночной бинокль, пока не обнаружил в его
конструкции любопытные закономерности. У члаков, изображавших ноги, шарфы
были довольно узкие, неопределенного темного цвета - вернее всего, просто
грязные. Те, что вскарабкались выше, носили шарфы пошире и посветлее,