Чтение 38–й страницы книги ~Ползи, тень!~

Дахут сказала:

- Вы веселы.

Я ответил:

- Да, весел. Веселее, чем был, - тут я взглянул на де Кераделя, -
многие годы.

Она не пропустила ни этот взгляд, ни ответную напряженную улыбку.
Сказала:

- Идемте. Ты уверен, отец, что не хочешь присоединиться к нам?

Де Керадель покачал головой.

- У меня много дел.

Мы пошли к конюшне. Она взяла ту же гнедую, я - чалую. Некоторое
время она ехала передо мной молча, потом позволила мне догнать ее.
Сказала:

- Вы так веселы, будто едете на встречу с любимой женщиной.

- Надеюсь встретить ее, хотя и не в этой поездке.

Она прошептала:

- Это Элен?

- Нет, Дахут, хотя у Элен есть много ее особенностей.

- Кто же она?

- Вряд ли вы хорошо с ней знакомы, Дахут. Она не надевает одежды,
кроме вуали на лице. Ее зовут Истина. Ваш отец пообещал мне приподнять ее
вуаль.

Она подъехала ближе, схватила меня за руку.

- Он обещал это... вам?

- Да. И очень обрадовался, что теперь ему не нужна ваша помощь.

- Почему вы говорите мне это? - Она крепче сжала мою руку.

- Потому что, Дахут, я очень хочу встретиться с этой нагой дамой
Истиной, когда на ней вообще не будет вуали. И у меня было чувство, что
если я не отвечу искренне на все вопросы, наша встреча отдалится.

Она угрожающе сказала:

- Не играйте со мной. Зачем вы сказали мне это?

- Я не играю с вами, Дахут, я отвечаю честно. Настолько, что сообщу
вам и другую причину.

- Какую же?

- Разделяй и властвуй.

Она, не понимая, смотрела на меня.

- В Индии рассказывают, - сказал я. - Это джатака, басня о животных.
Ссорились между собой царица тигров и царь львов. Их вражда опечаливала
джунгли. И было решено, что они сядут на чашки весов над прудом, полным
крокодилов. Царица тигров и царь львов сели на чашки. И оказалось, что
весят они одинаково. Но по середине весов ползал муравей с песчинкой в
челюстях. "Хо! - воскликнул он. - О чем спор? И кто спорит?" Так сказал
этот ничтожный муравей царице тигров и царю львов. И песчинка в его
челюстях - их жизнь и смерть.

Дахут спросила, затаив дыхание:

- Кто же из них остался жить?

Я рассмеялся.

- Об этом ничего не говорится.

Она поняла, что я хочу сказать, щеки ее покраснели, искорки заплясали
в глазах. Она отпустила мою руку. Сказала:

- Отец очень доволен вами, Алан.

- Вы уже говорили мне об этом, Дахут... и никакой радости это не
принесло.

Она прошептала:

- Кажется, я уже слышала такие слова от вас... и мне это не принесло
радости. - Она снова схватила меня за руку. - Но я недовольна, Алан.

- Простите, Дахут.

- Несмотря на всю свою мудрость, мой отец простодушен. Но я нет.

- Прекрасно, - сказал я. - Я тоже. Я ненавижу простодушие. Но никакой
наивности в вашем отце я пока не заметил.

Она все сильнее сжимала мою руку.

- Эта Элен... сильно ли она напоминает нагую даму с вуалью, которую
вы ищете?

Сердце у меня забилось чаще; я ничего не мог сделать, она это
почувствовала.

Сладко сказала:

- Не знаете? Значит, у вас не было возможности... сравнивать.

В ее смехе, напоминающем журчание маленьких волн, звучала
безжалостность.

- Оставайтесь веселым, мой Алан. Возможно, когда-нибудь я предоставлю
вам такую возможность.

Она похлопала лошадь плетью и поехала дальше. Мне уже не было весело.
Какого дьявола я позволил вовлечь в обсуждение Элен? Не подавил ее имя в
самом начале? Я ехал сразу за Дахут, но она не оглядывалась на меня и
ничего не говорила.

Мы проехали одну-две мили и оказались на лугу с скорчившимися
кустами. Тут к ней как будто вернулось хорошее настроение, и она поехала
рядом со мной. Сказала:

- Разделяй и властвуй. Мудрое изречение. Чье оно, Алан?

- Насколько мне известно, древнеримское. Его цитировал Наполеон.

- Римляне были мудры, очень мудры. А если я расскажу отцу, что вы
настраиваете меня так?

Я равнодушно ответил:

- Почему бы и нет? Но если такая мысль еще не пришла ему в голову,
зачем вооружать его против себя?

Она задумчиво сказала:

- Вы сегодня странно уверены в себе.

- Только потому, что говорю правду, - ответил я. - Поэтому если на
кончике вашего красивого язычка вопросы, ответы на которые могут оскорбить
ваши прекрасные уши, лучше не задавайте их.

Она склонила голову и поскакала по лугу. Мы подъехали к скале, на
которую я взбирался во время первой прогулки. Я слез с лошади и начал
подниматься. Добрался до вершины, обернулся и увидел, что она тоже
спешилась и нерешительно смотрит на меня.

Я помахал ей рукой и сел на скалу. Рыбачья лодка находилась в
нескольких сотнях ярдов. Я бросил в воду один-два камня, потом маленькую
бутылочку с запиской Мак Канну. Один из рыбаков встал, потянулся и начал
вытаскивать якорь.

Я крикнул ему:

- Как клюет?

Дахут стояла рядом со мной. Луч заходящего солнца упал на горлышко
бутылки, оно заблестело. Дахут посмотрела на него, потом на рыбаков, потом
на меня.

Я спросил:

- Что это? Рыба?

Она не ответила; стояла, разглядывая людей в лодке. Они гребли между
нами и бутылочкой, потом завернули за скалу и исчезли. Бутылочка
продолжала блестеть на солнце, поднимаясь и опускаясь с волной.

Дахут приподняла руку, и я готов поклясться, что по воде пробежал
вихрь, толкнул бутылочку к нам.

Я схватил Дахут за плечи, повернул ее лицо и поцеловал. Она, дрожа,
прижалась ко мне. Я взял ее руки, они были холодны, помог ей спуститься со
скалы. Внизу я взял ее на руки и понес. Поставил на ноги возле ее лошади.
Ее длинные пальцы обвились вокруг моего горла, полупридушив меня; она
прижалась ко мне губами, от поцелуя у меня перехватило дыхание. Вскочила
на гнедую и безжалостно хлестнула ее арапником. И понеслась по лугу,
быстрая, как бегущая тень.

Я тупо смотрел ей вслед. Сел на чалую...

Поколебался, размышляя, не залезть ли на скалу снова, чтобы
убедиться, что люди Мак Канна взяли бутылочку. Решил, что лучше не
рисковать, и поехал за Дахут.

Она держалась впереди, ни разу не оглянувшись. У дверей дома
соскочила с гнедой, слегка хлопнула ее по шее и быстро ушла. Жеребец
потрусил к конюшне. Я свернул и въехал в дубовую рощу. Я хорошо помнил то
место, где роща кончается и начинаются монолиты.

Доехал до края и действительно увидел стоячие камни, свыше двухсот;
они занимали десятиакровую площадку, скрытую со стороны моря соснами,
росшими на верху небольшого возвышения. Камни не серые, какими казались в
тумане. Заходящее солнце окрасило их в красный цвет. В центре приземистая
Пирамида, загадочная и злая.

Гнедая не хотела выходить из рощи. Она подняла голову, принюхалась и
заржала; начала дрожать, покрылась потом, и в ржании звучал страх. Потом
она повернула и пошла в рощу. Я не мешал ей.

Дахут сидела за столом. Отец ее куда-то ушел на яхте и, возможно,
сегодня не вернется, сказала она... Я подумал, правда, не вслух, не за
новыми ли нищими он отправился.

Когда я приехал с прогулки, его не было. И Дахут я не видел, пока не
сел за стол. Я пошел к себе, выкупался, неторопливо переоделся. Прижался
ухом к шпалере и снова начал отыскивать скрытую пружину. Ничего не услышал
и ничего не нашел. Склонившийся слуга сообщил, что обед ждет. Меня
заинтересовало, что он не обратился ко мне как к владыке Карнака.

Дахут была в черном, впервые с нашего знакомства. Платья было не
очень много, и то, что было, прекрасно демонстрировало ее красоту.
Выглядела она устало, не увядшей, не унылой, а как морской цветок,
которого вынесло приливом на берег и который ждет нового прилива. Мне
стало ее жаль. Она посмотрела на меня, взгляд ее был осторожным. Она